— Ну попробуй, я тебе хрен оттяпаю скорей, было бы, что резать еще. Не вывалились, а слегка выглянули. Бабы у вас славичей грудями хорошо вышли, а только вот плечи то хрупкие. Как не затягивай броню, всё равно паскуда спадает. Я говорила, что никак не могу подходящий набор найти.

— Или конь тебе нужен. Хороший, крепкий и мощный, а ты всё по кобылам ходишь, вот и вываливаешь в компании мужиков. Просишь, да все просишь. Ты сама, если бы без своих явных выпуклостей сошла бы за одного.

— Еще слово и… а там кто?

— Где?

— Там у двух столбов. Неужто не добили?

— Не похоже. Рожи не вымазанные, да и гляди как трясутся. Рабы пади скорее всего, чёрные, чтоб их паскуд в детстве топили. Ладно, пошли поговорим. Не люблю я возиться с рабами, привыкли к плети хозяина и послушанию, так и липнут потом в поисках нового. Помнишь, как той весной на обоз целый нарвались?

— Помню. Этот вроде слишком крепкий для раба, походу он им назвался.

— Да ну? Ну давай спросим, эй ты!

Они подошли к Пилорату, который встал перед ними в полный рост. Он не убрал ножа, как и был готов любой момент к защите. За его спиной любопытно выглядывала Маруська, а Закхра заботилась о беременной. Серые осмотрели его с головы до ног, одобрительно качая головами, а затем взглянули на остальных недовольно цокая и сплевывая.

— Кто такие?

Пилорат, не теряя ни секунды, ответил:

— Чёрные нам, как и вам, враги. Мы шли мимо и нарвались на их лагерь. Я так понимаю вы не их очередное подкрепление?

— Да у нас, паскуда, гений объявился. Ты видишь, чтобы у меня рожа была вымазана в черной жиже или прёт как от сифилитика? — мужчина сам посмеялся над своей шуткой, а затем пнув труп продолжил. — Мне всегда было интересно, как они потом её смывают?

— В смысле? — непонимающе спросила вторая.

— Ну ты хоть раз смолу пыталась на харю намазать? Она же твердая как… ну ты поняла, то есть они горячей мажутся? Тогда бы передохли давно от ожогов и боли-то.

Она устало выдохнула и ответила:

— Какой же ты баламошка. Они себе хари сначала маслом мажут, а потом уж смолу налепливают. Проще говоря маски это, и не более того. Отваливаются сами по себе.

— Вот увальни, рожи обмазали, а за огонь забыли, — мужчина вновь рассмеялся. — Видела, как тот горел?

— Которого я подстрелила?

— Да они все горели. Тот, что бежал с таким большим…

— Вы нас отпустите? — вмешался Пилорат, что больше не мог стоять ровно на ногах. Слишком многое произошло за последнее время, и последнее, что ему хотелось это начать новый бой или попытаться заключить новый договор.

— А? — мужчина посмотрел на него, как на обычного прохожего в обычный день. — Да идите вы куда хотите. Рогалик думаю не против будет, пока нашей атаманши рядом нет. Только совет напоследок.

Пилорат уж было почувствовал облегчение, как вновь обернулся и увидел на себе серьезный взгляд Серого.

— Ты назвался Пибалдуром?

— Да, — не стал врать тот.

— Каким бы Пи ты не был, не называй себя именем того, кто тебе башку оторвет. Просто совет.

Меридинец вдруг понял, что они не только наблюдали за ним всё это время. К тому же они прекрасно слышали, что он говорил. Неужели в отличие от Чёрных они раскусили его блеф в отношении Маруськи, и сколько они видели? С того ли момента, когда он окропил свой нож первой кровью, или когда пытался освободить пленников? У него не было ни желания, ни сил узнавать. Всё что сделал Пилорат это просто кивнул и поспешил к Маруське и пленникам.

— Двадцать Чёрных в одного. Прилично, — хмыкнул вслед ему серый.

Пилорат принял это как комплимент хоть и не от собрата, но такого же воина, что не собирался их брать в рабство. Он убедился, что Маруська и Закхра могут идти, и подошел к беременной, что едва дышала. Она была бледнее снега в ослепительный зимний день, еще и держалась за живот, проливая материнские слезы.

— Коман… Главный! — раздался молодой голос паренька за спиной.

Мужчина, что отпустил пленников на все четыре стороны, обернулся и злобно оскаливаясь произнес:

— Рогалик главный, его так называй. Закончил блевать в кустах, новичок?

— Именно так! — без доли сомнения в голосе ответил тот. — Блевать закончил, и нашел вот этого вот. Он там чародеял и колдовал в кустах. Как пить дать старый работал на чёрных и хотел всех нас превратить в свиней.

— Отличное пополнение ганзы, — мужчина зажмурил глаза, и что-то прошептав себе под нос, затем размахивая руками, продолжил. — Ты засранец видишь, что у него рожа размазанная? Или что формахренью воняет? Волхв он, раз старый и колдует.

— Живы. Целёхоньки, — улыбался со слезами на глазах Семирод.

— Ваш?

— Наш, — ответил Пилорат. Маруська выглянула из-за его спины, и виновато потупив глаза, протянула ему грушу, что сумела сохранить в маленьком кармашке.

Новичок посмотрел на свой отряд и на Пилората, и пытаясь выйти из положения продолжил:

— Ну я же видел, как он колдует! По-чёрному колдует!

Мужчина прошептал пару фраз рядом стоящей с ним МидСхвальке и объявил:

— Теперь ты Гривастый! Тебе запрещается блевать в кустах от запаха, трогать детей, женщин и стариков, если они на тебя с оружием не бросаются. Ясно?

— Именно так!

— А теперь ради всех богов, отпусти этого бедолагу.

В тот момент, Закхра закричала, будто чёрные снова вернулись. Она, шатаясь стояла на ногах и размахивала руками, пытаясь привлечь внимание остальных. Ведь та, что еще совсем недавно лежала и ждала своего часа, резко завопила от пронзительной боли. Она схватилась за живот и столб, к которому до этого была прикована. Разорванное платье на бедрах вымокло в крови, и невинной попыткой рвалось наружу.

Новая жизнь стремилась стать частью этого мира. Маленькое и невинное дитя, что устало наблюдать за муками матери, рвалось наружу, чтобы спасти её жизнь. Жизнь той, что дарует ему свободу посреди крови, убийства и хаоса.

42

Есть нечто настолько отвратительное и ужасающее во тьме, от чего по коже, словно тысячи муравьев, бегают мурашки, а в горле встает железный ком из собственного страха. Тьма, к которой казалось мы привыкли, и давно не ищем в ней ни монстров, ни прочую нечисть. Настолько простое и банальное отсутствие света, но какую же злую шутку оно может сыграть с разумом человека. Оставаясь наедине со своими страхами, мы инстинктивно хотим забиться в ближайший угол и дождаться рассвета. Вот только, он зачастую не наступает. Тогда лишь остается в попытке спасти свою жизнь, перебороть врожденное чувство и отправиться в неизвестность.

Неизвестность. Еще один лабиринт сознания. Одних она притягивает, словно маяк в бесконечном океане возможностей, других же пугает своей опасностью. Как можно просто слепо прыгнуть в яму, на дне которой могут ожидать острые шипы или не менее опасный зверь. Полностью вручить свою свободу и жизнь воле случая, надеясь на то, что в этот раз всё же повезет.

Последним же краем триады ужаса являлся банальный страх. Чувство самосохранения, что не дает нам совершать глупых поступков и оберегает от скорой смерти. Кто бы мог подумать, что эссенцией самого великого творения жизни станет настолько мрачный и пугающий страх. Именно он останавливает поток жизни, а также может подтолкнуть, когда тело отказывается двигаться.

Так действительно ли ужас настолько тёмное и нежелательное чувство, которого хочется избегать любыми возможностями? То, с чем нас учат не сталкиваться и по возможности избегать. Вправду ли более теплые и мягкие чувства заставляют нас жить, и оберегают от скорой встречи с праотцами? Гадать можно бесконечно, у каждого всегда сформируется своё мнение. Единственное, что осталось, это открыть глаза и узнать самому.

Отрывистое щелканье смерти, стекая по холодным буграм темных стен коснулось мрамора пола и мышью шмыгнуло в далекий угол. Где-то вдалеке раздался монотонный крик и тут же затих, утопая в собственном эхо отчаяния и боли. Каждая молекула этой клетки, казалось, сочилась кровью, от чего воздух был железный на вкус. Тьма. Непроглядный мрак, ориентироваться в котором было практически невозможно.