После этого Цзя Чжэн повидался со своим старшим братом и младшими родственниками и назначил на следующий день церемонию в храме предков.

Когда Цзя Чжэн возвратился в свои покои и повидался с госпожой Ван, к нему на поклон пришли Бао-юй и Цзя Лянь.

Заметив, что Бао-юй располнел, Цзя Чжэн почувствовал успокоение. Он не знал, что Бао-юй лишился разума, и, позабыв при виде сына обо всех своих злоключениях, преисполнился благодарностью к матушке Цзя за то, что она сумела сделать Бао-юя счастливым. Ему доставило особое удовольствие, когда он увидел, что Бао-чай стала пышнее, чем прежде, а Цзя Лань сделал еще большие успехи в учебе. Только Цзя Хуань остался таким же, как был, и это немного омрачило радость Цзя Чжэна.

Отдохнув немного, он вдруг спросил:

– Почему у нас в доме будто кого-то не хватает?

Госпожа Ван сразу догадалась, что он думает о Дай-юй. Она никогда в письмах не сообщала мужу о смерти девушки, и теперь, когда муж так радовался, что возвратился домой, ей не хотелось упоминать об этом печальном событии, поэтому она сказала, что Дай-юй больна.

На Бао-юя, который слышал разговор отца с матерью, эти слова произвели такое же впечатление, как если бы ему в сердце вонзили нож. Но так как отец только что вернулся домой, он сдержал свою скорбь, стал помогать госпоже Ван в подготовке к празднеству по поводу возвращения отца и вместе с другими поднес ему вина.

Фын-цзе хотя и приходилась лишь женой племяннику Цзя Чжэна, но она ведала всем хозяйством дворца и поэтому сейчас вместе с Бао-чай и другими тоже поднесла Цзя Чжэну кубок вина.

Когда все родные по очереди поздравили Цзя Чжэна с благополучным возвращением, он сказал:

– Теперь можете отдыхать!

Всем домашним он объявил, что их услуги ему не требуются, и приказал быть готовыми утром к церемонии жертвоприношения предкам в родовой кумирне.

Покончив с указаниями, Цзя Чжэн немного побеседовал с госпожой Ван. Госпожа Ван сообщила мужу только домашние новости. Однако Цзя Чжэн сам напомнил ей о Ван Цзы-тэне. У госпожи Ван сразу стало тяжело на душе, но она постаралась скрыть свое горе. Затем Цзя Чжэн завел речь о Сюэ Пане; на это госпожа Ван ответила, что он сам во всем виноват и должен отвечать за свое преступление. После этого она, улучив момент, сообщила мужу о смерти Дай-юй. Это известие потрясло Цзя Чжэна; он несколько раз тяжело вздохнул, и на глаза его навернулись слезы. Теперь и госпожа Ван не выдержала и тоже заплакала. Стоявшая рядом Цай-юнь поспешно тронула ее за платье, госпожа Ван спохватилась, сдержала слезы и стала рассказывать мужу о всяких радостных событиях. Вскоре она попрощалась с мужем и ушла спать.

На следующее утро Цзя Чжэн в сопровождении детей и племянников отправился в кумирню предков совершить положенные церемонии. Покончив с ними, он прошел во флигель возле кумирни, позвал Цзя Чжэня и Цзя Ляня и стал расспрашивать их о домашних делах. Цзя Чжэнь рассказал ему только о том, что считал возможным.

– Я только приехал, и мне неудобно сразу лезть во всякие мелочи, – сказал Цзя Чжэн, – однако когда я был при дворе, то слышал, что дома у вас не все в порядке, поэтому прошу тебя быть внимательнее! Ты уже не мальчик, сам должен присматривать за детьми и поучать их. Цзя Лянь тоже должен тебя слушаться. Не думай, что я к тебе придираюсь. Я говорю все это только потому, что до меня дошли нехорошие разговоры. Вам нужно сейчас быть особенно осторожными!

– Слушаюсь! – краснея, пробормотал Цзя Чжэнь, не решаясь возражать.

Цзя Чжэн возвратился во дворец Жунго и после того, как все домашние ему поклонились, удалился во внутренние покои, где его приветствовали служанки. Но об этом мы рассказывать не будем.

Когда Цзя Чжэн вспомнил о Дай-юй и госпожа Ван сказала ему, что девушка больна, Бао-юй расстроился, и, когда отец отпустил его, он заплакал.

Добравшись до дому, юноша услышал, что Бао-чай и Си-жэнь во внутренней комнате о чем-то разговаривают. Он не стал им мешать и, опустившись на стул в передней, предался грустным размышлениям. Бао-чай решила, что он опасается, как бы отец не вздумал проверять, как идут его занятия. Она велела Си-жэнь отнести ему чаю, а затем вышла успокоить его.

Воспользовавшись тем, что жена не подозревает, в чем истинная причина его расстройства, Бао-юй сказал ей:

– Ложись пораньше, я хочу посидеть один и собраться с мыслями! Память у меня стала совсем плохая, я почти все забыл, и, если отец это обнаружит, он огорчится. Иди спать, пусть со мной посидит Си-жэнь!

Бао-чай не стала ему возражать и только в знак согласия кивнула головой.

Бао-юй вышел из комнаты и потихоньку шепнул Си-жэнь:

– Умоляю тебя, позови Цзы-цзюань – я хочу кое-что у нее спросить. При виде меня Цзы-цзюань всякий раз сердится, поэтому постарайся как-нибудь уговорить ее!

– Ты же говорил, что собираешься побыть один, чтобы собраться с мыслями, и я этому очень обрадовалась. Что же тебе сейчас взбрело в голову? Если хочешь у Цзы-цзюань что-либо спросить, разве нельзя это сделать завтра?

– Сегодня вечером я свободен, а завтра, может быть, батюшка прикажет что-нибудь делать и мне не удастся выбрать время, – заметил Бао-юй. – Милая сестра, позови ее!

– Она не придет, если ее не позовет вторая госпожа Бао-чай.

– Поэтому я и прошу, чтобы ты ей все объяснила!

– Что объяснила?

– Разве тебе не известно, что у меня на душе и что у нее? – проговорил Бао-юй. – Ради барышни Линь Дай-юй… Скажи, что я не был неблагодарным… Меня постарались сделать таким!

Он бросил взгляд на дверь, ведущую во внутреннюю комнату, и, указывая в том направлении пальцем, произнес:

– Я вовсе не желал ее – это бабушка и остальные все подстроили. Только зря погубили сестрицу Дай-юй. Когда она умирала, вы должны были позвать меня, я бы ей все объяснил, и она не покинула бы этот мир, затаив на меня обиду! Ты же сама слышала от третьей барышни, да и от других, что сестрица Линь перед смертью с ненавистью отзывалась обо мне. И из-за своей барышни Цзы-цзюань тоже ненавидит меня. Ну скажи сама: разве у меня нет сердца? Цин-вэнь была простой служанкой, особыми достоинствами не обладала, но, когда она умерла, я, признаюсь тебе откровенно, принес ей жертвы и даже сочинил в честь ее жертвенное поминание. Барышня Линь Дай-юй видела это собственными глазами. Сейчас барышня Линь умерла, неужели я не могу почтить ее память?! А я до сих пор не устроил жертвоприношений ее душе! Разве она не будет еще сильнее роптать на меня, если узнает, что я отношусь к ней с таким пренебрежением?!

– Кто же тебе мешает? – удивилась Си-жэнь. – Хочешь устроить жертвоприношение – устраивай!

– С того самого момента, как я поправился, мне хочется сочинить поминание, но я не пойму, куда девались все мои способности. Если бы жертвоприношение предназначалось для кого-то другого, поминание можно было бы сочинить кое-как, а для нее все должно быть сделано как следует, без малейших упущений. Вот поэтому я и хочу расспросить Цзы-цзюань о барышне, так как она знает ее лучше других. Если б я не болел, то еще кое-что смог бы вспомнить, но после болезни я совершенно лишился памяти. Ведь ты мне все время твердила, что барышня Линь выздоровела. Почему же она так неожиданно умерла? Что она говорила, когда поправилась, а я не ходил к ней? Что она говорила в то время, когда я болел и мы не виделись?! И почему Бао-чай не хочет отдать мне вещи, которые мне удалось тайком принести от сестрицы Линь?

– Вторая госпожа Бао-чай боится, что ты снова начнешь убиваться, – ответила Си-жэнь. – Какая же еще может быть причина?

– Я этому не верю, – заявил Бао-юй. – Если бы барышня Линь Дай-юй помнила обо мне, то почему перед смертью она сожгла рукописи своих стихов, а не оставила их мне на память? И потом, когда она умирала, слышалась музыка с неба. Не означает ли это, что она стала божеством либо вступила в сонм бессмертных?! Я видел ее гроб, но не уверен, лежала ли она в нем.

– Опять ты мелешь вздор! – воскликнула Си-жэнь. – Ведь если человек не умер, как можно его положить в гроб и считать умершим?