– А в состоянии ли Цзя Цинь присмотреть за ними? – выкрикнул Цзя Чжэн.

– Не знаю, – нерешительно произнес Цзя Лянь, – но раз вы так говорите, видимо, он что-то натворил.

– Полюбуйся, – вскричал Цзя Чжэн, протягивая бумажку Цзя Ляню.

– Вот оно что! – воскликнул тот, пробежав глазами иероглифы.

Неожиданно вошел Цзя Жун и протянул Цзя Чжэну конверт, на котором значилось: «Второму господину из старших, совершенно секретно».

Цзя Чжэн вскрыл конверт, и в нем оказалась бумажка – точно такая же, какая была приклеена на воротах.

– Пусть Лай Да возьмет три или четыре коляски и немедленно привезет сюда всех монашек из «монастыря Шуйюэ»! – вышел из себя Цзя Чжэн. – Но только смотрите, им ни слова! Скажите, что их вызывают ко двору!

Получив приказание, Лай Да удалился.

Надо сказать, что в первое время, когда молодые буддийские и даосские монашки попали в «монастырь Шуйюэ», они находились под неусыпным надзором старой настоятельницы и все время занимались чтением молитв и сутр. Но после того как Юань-чунь навестила своих родных и монашки больше не требовались, они совершенно разленились. К тому же они повзрослели и стали кое-что понимать. Что касается Цзя Циня, то он вообще был человеком легкомысленным и питал слабость к женщинам. Сначала он решил соблазнить Фан-гуань, но, так как скоро убедился, что из его затеи ничего не выйдет, перенес свои помыслы на других монашек.

Среди послушниц он заметил двух: буддистку Цинь-сян и даосскую послушницу по имени Хао-сянь. Они обладали обворожительной внешностью, и Цзя Цинь стал вертеться около них, а в свободное время даже учил их музыке и пению.

И вот в середине десятого месяца, получив деньги на содержание монашек, Цзя Цинь решил повеселиться и, приехав в монастырь, нарочно затянул раздачу денег, а затем объявил:

– Сегодня из-за ваших денег я долго засиделся и обратно в город не успею. Придется ночевать здесь. Но сейчас холодно, как быть? Я привез вам немного фруктов и вина; может быть, повеселимся ночью? А?

Обрадованные послушницы накрыли столы и даже пригласили настоятельницу. Одна Фан-гуань не пришла.

Осушив несколько кубков вина, Цзя Цинь заявил, что хочет играть в застольный приказ.

– Мы не умеем! – закричала Цинь-сян. – Лучше давайте играть в цайцюань! Кто проиграет, будет пить штрафной кубок! Разве это не интереснее?

– Сейчас еще рано, едва миновал полдень, так что пить и шуметь непристойно, – заметила настоятельница. – Давайте лучше просто выпьем по нескольку кубков, а потом разойдемся. Кто захочет составить нам компанию, пусть приходит вечером, и тогда будем пить сколько угодно!

Неожиданно прибежала запыхавшаяся даосская монахиня:

– Скорее расходитесь! Господин Лай Да приехал!

Монашки быстро убрали столы и попросили Цзя Циня скрыться.

– Чего испугались, я же привез вам деньги! – закричал Цзя Цинь, который к этому времени уже успел хватить лишнего.

Не успел он окончить фразу, как на пороге появился Лай Да. При виде попойки его охватил гнев. Однако, помня наказ Цзя Чжэна не разглашать ничего, он сдержался, сделал вид, будто ничего не замечает, и только произнес:

– Как, и господин Цзя Цинь здесь?

– Что вам угодно, господин Лай Да? – спросил тот, выходя навстречу управляющему.

– Вот и хорошо, что вы здесь, – невозмутимо ответил Лай Да. – Велите скорее монашкам собираться и ехать в город – таков приказ из императорского дворца.

Не понимая, в чем дело, Цзя Цинь приступил к Лай Да с расспросами, но тот только промолвил:

– Некогда! Время позднее, надо спешить!

Монахини сели в повозки. Лай Да верхом двинулся впереди процессии. Но об этом мы больше рассказывать не будем.

Цзя Чжэн, узнав о случившемся, рассердился необычайно. Он даже не поехал в ямынь, а сидел у себя в кабинете и беспрестанно вздыхал. Цзя Лянь стоял у дверей, не осмеливаясь ни войти, ни удалиться.

Неожиданно вошел привратник и сообщил:

– Сегодня ночью в ямыне должен был дежурить господин Чжан, но он заболел, и поэтому прислали за нашим господином.

Цзя Чжэн сидел удрученный, ожидая, когда же явится Цзя Цинь, за которым он послал Лай Да, поэтому известие о том, что он должен дежурить, еще больше расстроило его.

– Лай Да уехал сразу же после завтрака, – говорил ему Цзя Лянь. – Монастырь Шуйюэ находится в двадцати ли от города, так что, если он даже торопится, все равно в оба конца потребуется не меньше четырех часов. Вам нужно дежурить, господин, поезжайте спокойно! Как только Лай Да вернется, я велю взять монашек под стражу, а завтра, когда вы вернетесь, сделаете насчет них необходимые распоряжения. Если с ними приедет Цзя Цинь, мы пока не станем ему ничего объяснять.

Слова Цзя Ляня показались Цзя Чжэну вполне убедительными, и он отправился на службу.

После того как Цзя Чжэн ушел, Цзя Лянь направился домой. Он досадовал на Фын-цзе, которая когда-то посоветовала назначить Цзя Циня присматривать за монашками, и хотел сорвать на ней весь гнев, но она была больна, поэтому ему волей-неволей приходилось сдерживаться.

Между тем слуги передавали друг другу о том, какая бумага была наклеена на воротах. Слухи эти достигли ушей Пин-эр, а та поспешила сообщить Фын-цзе.

Фын-цзе накануне ночью стало нехорошо, сейчас она чувствовала себя совершенно разбитой; кроме того, она была обеспокоена тем, что произошло с Мяо-юй в «кумирне Железного порога». А когда она услышала, что на воротах кто-то наклеил бумажку, она испуганно вздрогнула и спросила:

– Что там такое было наклеено?

– Да ничего особенного! – ответила Пин-эр. – Что-то о монастыре Пампушек.

Фын-цзе, которая и без того испытывала тревогу, услышав, что дело касается монастыря Пампушек, пришла в ужас. Кровь бросилась ей в голову, сознание помутилось, она закашлялась и запрокинулась на подушку.

– Госпожа, почему вы так встревожились? Ведь речь идет о монашках из «монастыря Шуйюэ»!

Услышав, что Пин-эр говорит ей о «монастыре Шуйюэ», Фын-цзе немного пришла в себя.

– Ай! Ну и дура! – воскликнула она. – Объясни толком, какой же это монастырь? Пампушек или «Шуйюэ»?

– Сначала мне послышалось, будто говорили о монастыре Пампушек, – отвечала Пин-эр, – но потом, когда я точно разузнала, оказалось, что это «монастырь Шуйюэ». Когда вы меня спросили, я о чем-то думала и оговорилась.

– Да, да, это «монастырь Шуйюэ»!.. – поспешно согласилась Фын-цзе. – Какое я имею отношение к монастырю Пампушек? Когда-то я поручила Цзя Циню присматривать за «монастырем Шуйюэ»! Наверное, он присвоил себе часть денег, которые выдают монашкам.

– Я слышала, что речь идет не о деньгах, а о грязных делишках, – возразила Пин-эр.

– Меня это не касается, – оборвала ее Фын-цзе. – Куда ушел мой муж?

– Второй старший господин Цзя Чжэн очень рассержен, и господин Цзя Лянь не осмеливается от него уйти, – отвечала Пин-эр. – Когда я услышала, что дело приняло дурной оборот, я велела не поднимать шума. Не знаю, известно ли о случившемся госпожам. Я слышала, что господин Цзя Чжэн велел доставить сюда монашек. Я послала служанок разузнать, в чем дело. Вы больны, госпожа, и вам не стоит тревожиться из-за всяких глупостей!

Когда вошел Цзя Лянь, Фын-цзе собиралась обратиться к нему с расспросами, но, заметив гневное выражение на лице мужа, притворилась, будто ей ничего не известно.

Не успел еще Цзя Лянь поесть, как за ним прибежал Ван-эр.

– Вас зовут, второй господин, – сообщил он. – Возвратился Лай Да.

– Цзя Цинь приехал? – осведомился Цзя Лянь.

– Приехал.

– Пойди и передай Лай Да, что господин Цзя Чжэн уехал на дежурство, – распорядился Цзя Лянь. – Пусть всех монашек разместят в саду, а завтра господин повезет их ко двору. Цзя Циню передай, чтобы ожидал меня во внутреннем кабинете.

Ван-эр ушел.

Когда Цзя Цинь направлялся в кабинет, ему бросилось в глаза, что слуги о чем-то оживленно переговариваются. Ничто не говорило о том, что монашек собираются везти ко двору. Цзя Цинь попытался разузнать, зачем его вызвали, но ему не ответили ничего вразумительного.