– А в какой комнате ты будешь заниматься? – полюбопытствовала Си-жэнь. – Все свободные комнаты не убраны, кроме той, в которой жила Цин-вэнь; после ее смерти туда никто не заходил, поэтому там сравнительно чисто. Но только эта комната холодная.
– Ничего, – сказал Бао-юй. – Пусть принесут туда жаровню.
– Хорошо, – ответила Си-жэнь.
Вошла девочка-служанка с подносом, на котором стояла чашка и лежали палочки из слоновой кости.
– Здесь все, что просила барышня Хуа Си-жэнь, – сказала девочка, передавая поднос Шэ-юэ, – это прислала старуха из кухни.
Шэ-юэ приняла поднос и взглянула на него. Там стояла чашка супа из ласточкиных гнезд.
– Это ты заказывала, сестра? – спросила она Си-жэнь.
– Вчера с вечера второй господин ничего не ел и всю ночь ворочался в постели, поэтому я побоялась, что сегодня с утра он будет чувствовать слабость, и заказала для него этот суп, – ответила Си-жэнь.
Затем она велела девочкам накрывать на стол. Шэ-юэ уговорила Бао-юя немного поесть. После еды он прополоскал рот, но тут появилась Цю-вэнь и сказала:
– Комната подготовлена! Как только разойдется дым от жаровни, второй господин может идти туда!
Бао-юй только кивнул головой, поглощенный своими думами.
– Кисть и тушечница стоят там, где вы приказали, – объявила девочка-служанка, входя в комнату.
– Хорошо, – отозвался Бао-юй.
– Завтрак принесли, – известила другая служанка. – Где вы будете есть, второй господин?
– Чего вы мне надоедаете? Ну несите сюда!
Девочка вышла, и вскоре завтрак принесли.
Обращаясь к Шэ-юэ и Си-жэнь, Бао-юй сказал:
– У меня очень тоскливо на душе, нет желания есть одному. Составьте мне компанию, – может быть, это прибавит мне аппетита.
– Мы недостойны есть с тобой, – возразила Шэ-юэ. – То, что ты зовешь нас, – просто твой каприз.
– Ничего здесь особенного нет, – заметила Си-жэнь. – Мы уже не раз ели и пили вместе с ним. Если это действительно придаст ему аппетит, к чему считаться с обычаями?!
Они направились к столу. Бао-юй занял место в середине, а Си-жэнь и Шэ-юэ уселись по обе стороны от него.
После еды девочки-служанки подали чай для полоскания рта.
Держа в руках чашку, Бао-юй сидел молча, словно о чем-то задумавшись, но потом вдруг спросил:
– Все убрали в комнате, о которой я говорил?
– Вам только что об этом сказали, – ответила Шэ-юэ, – к чему спрашивать второй раз?
Бао-юй посидел еще немного, а потом удалился в приготовленную для него комнату. Тут он воскурил благовония, расставил на столе фрукты, а затем велел служанкам выйти и запер дверь.
Си-жэнь и другие служанки снаружи хранили тишину.
Вернувшись к столу, Бао-юй взял лист розовой бумаги, произнес молитву и, подняв кисть, написал:
«Владелец „двора Наслаждения розами“ воскуривает благовония и подносит ароматный чай в надежде, что душа сестры Цин-вэнь снизойдет и насладится жертвами».
После этого он написал стихи:
Из всех, кто был рядом со мною,
Одна ты умела
забот обо мне не забыть.
Кто мог бы подумать, что ветер и ливень
поднимутся вдруг на равнине
И тотчас под бурею жизнь оборвется,
как будто непрочная нить!
Кто мог бы словами
страданья мои облегчить!
Река, на восток убегая,
Вовеки не станет
на запад бегущей рекой.
Травы не найти, воскрешающей образ, —
твой образ уже угасает;
И мне на лазурную тучку похожий
наряд лишь мерещится твой, —
И это все время
меня наполняет тоской.
Окончив писать, он зажег в курильнице благовонную свечу и сжег на ней бумагу со стихами. Дождавшись, когда свеча догорела, юноша отпер дверь и вышел из комнаты.
– Ты почему так быстро? – спросила его Си-жэнь. – Тебе и там скучно стало?
Бао-юй лукаво усмехнулся:
– У меня на душе было беспокойно и хотелось побыть наедине. Сейчас моя грусть прошла, и я хочу прогуляться.
Он вышел из дому и зашагал по саду. Дойдя до «павильона реки Сяосян», он вошел во двор и громко спросил:
– Сестрица Дай-юй дома?
– Кто это? – послышался в ответ голос Цзы-цзюань. Она откинула дверную занавеску, выглянула наружу и, увидев Бао-юя, с улыбкой сказала: – Это вы, второй господин? Барышня дома!.. Пожалуйста, пройдите…
Бао-юй последовал за Цзы-цзюань во внутреннюю комнату, где находилась Дай-юй.
– Скорее проси второго господина! – послышался голос Дай-юй.
Бао-юй подошел к двери комнаты Дай-юй и увидел по обе стороны ее написанную на полосах бумаги параллельную надпись, которая гласила:
За зеленым окном
ярко светит луна предо мной;
На страницах истории
нет образца для меня.
Бао-юй переступил порог и с улыбкой спросил Дай-юй:
– Что ты делаешь, сестрица?
Дай-юй подошла к нему:
– Посиди! Я только что переписывала сутру, мне осталось только две строчки. Подожди – я закончу, а потом поговорим.
Она приказала Сюэ-янь налить Бао-юю чаю.
– Не беспокойся, пиши, – махнул ей рукой Бао-юй.
В это время взгляд его упал на висевшую на стене полосу шелка, на которой была изображена Чан Э с прислужницей; возле них была изображена дева-небожительница с прислужницей, которая держала в руках что-то похожее на узел с одеждой; обеих окружали клубящиеся облака.
Эта картина, нарисованная в подражание Ли Лун-мяню[36], называлась «Соперничество в стужу», и надпись к ней была сделана смешанным каллиграфическим почерком.
– Сестрица, ты, наверное, недавно повесила эту картину? – спросил Бао-юй.
– Да. Мои служанки вчера убирали комнаты, я вспомнила об этой картине, велела разыскать ее и повесить.
– А какой у нее сюжет? – поинтересовался Бао-юй. – Ты не знаешь его происхождения?
– Ты сам его прекрасно знаешь! – засмеялась Дай-юй. – А еще у меня спрашиваешь!
– Я забыл, сестрица, – промолвил Бао-юй. – Напомни мне, если не трудно!
– Неужели ты не помнишь изречения: «Цин-нюй и Су-э не боятся стужи, среди холодного лунного света и сверкающего инея они соперничают в красоте друг с другом»?
– Вот оно что! – воскликнул Бао-юй. – Оригинальный сюжет! И повесила ты картину как раз к сезону!
Он приблизился к картине и начал внимательно приглядываться к ней.
Между тем Сюэ-янь заварила чай и подала Бао-юю. Тот взял чашку и стал пить.
Дай-юй, окончив писать, сказала Бао-юю:
– Прости, что я была к тебе невнимательна…
– К чему церемонии, сестрица! – прервал ее Бао-юй.
И вдруг он обратил внимание, что Дай-юй в своей теплой шубке и надетой поверх нее белой безрукавке, подбитой мехом горностая, в расшитой цветами парчовой юбке, какую когда-то носила Ян Гуй-фэй, с пышными волосами, заколотыми лишь одной золотой шпилькой, выглядит необыкновенно прекрасной.
Поистине:
Одиноко поднявшийся яшмовый ясень,
что стоит, овеваемый ветром;
Незаметно всплывающий лотос душистый,
что цветы под росой раскрывает.
– Сестрица, ты эти дни играла на цине? – спросил вдруг Бао-юй.
– Нет, – отвечала девушка. – Приходилось все время писать, и руки совсем одеревенели. Где уж тут играть?!
– Не беда, – успокоил ее Бао-юй. – Я считаю, что, хотя цинь благородный инструмент, в нем мало привлекательного. Я никогда не слышал, чтобы игра на цине принесла кому-нибудь богатство и долголетие, зато она всякому приносит печаль и горестные думы. Кроме того, чтобы играть на цине, необходимо запоминать ноты, а это требует траты душевных сил. У тебя же, сестрица, слабое здоровье, и было бы лучше, если б ты избегала лишних хлопот.
