Вначале оставленный Мартином маячок мерцал с большими интервалами, затем все чаще и чаще, пока его зеленоватый огонек не превратился в сплошное, заметно прибавившее яркости свечение. «Пора!» – решил Дарк и уже собирался отдать подползшим вплотную к зловонному рву солдатам приказ, аккуратно, без роптаний и всплесков, погрузиться в его мутные воды, но тут произошло то, что даже привыкший к иллюзорным фокусам Гентара моррон никак не ожидал увидеть. Единственный союзник-маячок внезапно потух, а затем вдруг яркая вспышка больно резанула по привыкшим к темноте глазам. Как ни странно, раздражающий зеленый свет выбил из мужественных воителей потоки слез, но не ослепил. Ни Аламез, ни большинство разразившихся забористой бранью солдат не потеряли зрения. Они не пропустили противоречившего законам природы зрелища, когда огромный участок крепостной стены вдруг, ни с того ни с сего, взял да и рухнул в ров, как будто был прицельно обстрелян из доброго десятка тяжелых, осадных орудий. Незатронутым «чудом» осталось лишь основание кладки, чуть выше человеческого роста, остальная же масса камней почему-то не осела у основания, а полетела прямиком в ров, подняв в воздух огромный фонтан из нечистот, догнивавших отбросов, кусков какой-то зловонной слизи и множества брызг. Куски разрушенной стены образовали некое подобие моста через застоявшийся водоем, как будто приглашая герканцев прошествовать в город, но вот только «почетные гости» были настолько растеряны, что не решались ступить на эту «ковровую дорожку».

– Что застыли, раззявы?! – прокричал первым отошедший от оцепенения Дарк. – Небеса на нашей стороне, нашему правому делу помогают! Что встали, увальни?! Какое знамение вам еще подавай?! На прорыв! Бегом! Все вперед!

Как подобает истинному командиру, благородный рыцарь Дитрих фон Херцштайн подал обомлевшим солдатам личный пример. Он первым побежал по возвышавшемуся надо рвом завалу из камней, высоко подняв над головой меч, и, не переставая, призывал бежать за ним. Через миг отряд последовал примеру своего кумира, а еще через какую-то пару минут (за которые почему-то стражи не подняли тревогу) последний диверсант уже спрыгнул с остатков загадочным образом разрушенной стены. Если бы кто-нибудь из герканцев задержался на примыкавшем к крепости с внутренней стороны пустыре хотя бы на пару минут, то удивился бы еще больше и еще сильнее поверил бы в поддержку всесильных Небес. Как только пронесшийся по открытому пространству отряд исчез под защитой заброшенных сараев и развалин бедняцких халуп, округу во второй раз озарила нестерпимо яркая вспышка, вернувшая обвалившуюся стену на прежнее место.

Еще никому не удавалось выиграть войну, ведомую на два или три фронта сразу. Успех военной кампании зависит не только от храбрости солдат, но и от того, насколько прочен тыл: как часто в полковые лагеря приходят обозы с оружием да провизией и насколько терпимы мирные жители к тяготам войны. Когда же, почуяв легкую добычу или припомнив былые обиды, на охваченное пожарищем войны королевство слетаются стервятники-соседи, победить практически шансов нет, сколько бы кровопролитных сражений ни выиграли мужественные воители под знаменами прославленных полководцев. Тяготы боев на нескольких направлениях источают силы войск, а отсутствие возможности заниматься мирным трудом крестьянам да ремесленникам не только срывает поставки, но и подрывает боевой дух, ввергая жителей королевства в бездну пораженческих настроений и неистребимого никакими красноречивыми заверениями правителей страха. Войну выигрывает не сильнейший, а тот, кто меньше боится, в смертельной же схватке «один против нескольких» сердце почти всегда бьется чаще у загнанного в угол одиночки…

Сон Дарка был тревожным, хоть в нем не было ни единой связующей нити, ни ярких по новизне ощущений, подавлявших все остальные события. В голове моррона со стремительной скоростью мелькала хаотичная череда отрывистых картинок из прошлого, когда он умирал или страдал, получив тяжелое ранение. Чуть разбавляли воспоминания о пережитой физической боли горечь потери близких людей и немногочисленные эпизоды, когда его в чем-то обвиняли. Одним словом, сон был ни о чем. Он не был вещим, поскольку ни от чего не предостерегал, но точно нагнетал тоску с тревогой и предвещал уже близко подкравшуюся беду.

«Наверняка это лишь сказывается усталость, так называемое «проклятье странника», – успокаивал себя Аламез, уже проснувшись, но еще слишком вялый и сонный, чтобы открыть глаза. – Путник долго идет, преодолевает одно препятствие за другим, но вот когда до цели рукой подать, он вдруг останавливается и не решается сделать последние шаги. Он парализован страхом, ему все кажется… что-то ужасное должно непременно произойти: то ли злодеи-душегубы насмерть забьют, то ли нога подвернется и он шею сломает, то ли на голову камень свалится. Путник чует беду, которой вовсе и нет. Хватит на пустом месте паниковать! Ничего страшного со мной не случится, нужно просто взять себя в руки!»

К несчастью, не потерявший самообладания от кошмара моррон оказался неправ. Пока он пребывал в царстве видений, к нему осторожно подкралась беда и уже готовилась нанести смертельный удар в спину. Имя той беде было – измена! Открыв глаза, Дарк тут же увидел вокруг себя почти весь отряд, за исключением Крамберга, которого сам же отослал в город, чтобы разведать обстановку и узнать, какими слухами да сплетнями полнится базарная площадь. Отсутствовали также фон Кервиц и еще несколько бойцов из числа недавно освобожденных пленных. Новичков еще не воспринимали всерьез бывшие освободители, поэтому и не допустили на бунтарский совет или на судилище, которое явно собирались устроить.

Солдаты отряда сидели и стояли молча, плотно обступив со всех сторон спящего командира. С одной стороны, они не решались нарушить сон развенчанного божества, а с другой – мечтали о его скорейшем пробуждении. По суровым, отводящим от него взоры лицам Аламез сразу понял, что-то здесь не так, что-то изменилось за ту несчастную пару часов, когда он решился вздремнуть. За считаные доли секунды моррон восстановил в памяти все, что с ними произошло с тех самых пор, как через пролом в крепостной стене отряд вошел в город. Собственно говоря, ничего особенного и не случилось.

Незаметно и, главное, быстро миновав пустырь, превращенный горожанами в свалку всего, что лень вывозить да закапывать в лесу, герканцы очутились среди бедняцких халуп. Жителей не видели, поскольку те, явно испугавшись появления большого вооруженного отряда, мгновенно попрятались по своим гнилостным норкам. Возможно, их приняли за большую банду, пробиравшуюся окольными путями на ночной разбой в богатые кварталы, а может быть, и наоборот, перепутали с блюстителями порядка, проводящими облаву. Как бы там ни было, а попадаться на глаза вооруженным чужакам обитатели удбишевского дна не захотели. С четверть часа проблуждав в затхлом, унылом мирке развалюх хибар, диверсанты оказались на заброшенном кладбище, наполовину залитом зловонной стоялой водой, на другую – захламленном все теми же отбросами. Старенькая, покосившаяся часовенка показалась Аламезу самым лучшим убежищем на первое время, несмотря даже на то, что крыши практически не было, а стены могли вот-вот обвалиться. Отряду нужно было где-то остановиться, где-то перевести дух и собраться с силами. Хорошо сохранившийся подвал, поделенный бывшими обитателями на несколько просторных кладовых, показался моррону самым удачным местом для стоянки. В нем было сыро, но в меру; здесь можно было разводить костры, не опасаясь, что кто-нибудь увидит струящийся к небу дымок или отблески огня. Каменный потолок пустовавшего подвала на протяжении многих лет надежно защищал сваленные здесь обломки мебели и прочие куски древесины от снега и дождя, в результате герканцы получили внушительный запас дров и были избавлены от необходимости бегать по округе в поиске хоть каких-то сухих досок. К тому же люди боятся кладбищ, тем более на земле, или за древностью лет переставшей быть святой, или когда-то давно оскверненной. Люди боятся своих мертвецов, поэтому редко появляются вблизи от «последних пристанищ».