Превозмогая боль, которая хоть и отступила, но все еще давала о себе знать, и боясь убедиться, что мерзкий черт сдержал свое обещание, пленник медленно повернул голову и бросил осторожный, пугливый взгляд на истерзанную часть своего плененного тела.

– Выпороли, меня выпороли! – пронесся по комнате и наверняка улетел далеко за ее пределы громкий, радостный крик запрыгавшего на кровати от счастья солдата. – Не осмелились, супостаты, страшное свершить! Выдрали меня, как сидорову козу, выдрали! Изрубцевали розгами, молодцы, милые вы мои чертушки!

Если бы в этот миг у кровати, на которой произошла унизительная экзекуция, стоял священник, то не миновать бы несдержанному на язык солдату костра за богомерзкие речи и восхваление рогатого отродья. Однако святые отцы, как и подобает степенным мужам, сидят ночами по домам и не имеют дурной привычки шляться в темноте где попало. Они-то знают, что ночь не для них, что ночью правит бал сатана, и те, кому довелось попасться в когтистые лапы его слуг, могут рассчитывать лишь на себя, не уповая на поддержку спящих Небес.

Вдоволь отликовав и только затем осознав, что хоть лютой расправы нечестивцы пока не свершили, но, вполне вероятно, еще сотворят с ним что-нибудь страшное в скором времени, солдат оторвал взгляд от своего драгоценного, зверски исполосованного розгами зада и заозирался по сторонам. Как ни странно, но погруженное в полумрак, освещенное лишь пламенем трех свечей на столе и догоравшими головешками в камине помещение показалось ему знакомым. Черти не унесли его за тридевять морей и не уволокли под землю, а всего лишь оттащили бесчувственное тело в караулку башни, где и привязали ремнями его же нагрудника к кровати. Других стражников, имевших несчастье заступить этой ночью на пост на самой «чертовой башне» и в ее ближайших окрестностях, похоже, постигла та же самая участь, правда, к кровати их никто не привязывал, штанов не спускал и розгами по мягкому месту не потчевал. Этой высокой награды удостоился лишь он, и все потому, что болт из его арбалета не пролетел мимо, а совершенно случайно вонзился в ногу черта.

Четверо солдат, а с ними и разводящий-сержант сидели рядышком вдоль стены, прямо как тряпичные истуканы, на которых солдаты гарнизона ежедневно оттачивают мастерство владения копьем и мечом. Все они, как один, находились без сознания, были в доспехах, но без оружия и шлемов. Из-за темноты лежавший на кровати у противоположной стены солдат не сразу смог рассмотреть лица пребывавших в забытьи сослуживцев, но сразу приметил, что с их головами что-то не так. Только когда его глаза немного привыкли к полумраку, солдат различил бледно-синюю слизь, стекающую вниз по их безжизненным лицам и медленно испаряющуюся. От странной, наверняка очень клейкой и вязкой жидкости исходил пар. Она таяла, расползаясь по лицам, но кожу не разъедала и вреда, по всей видимости, людям не причиняла. Все пятеро плененных солдат были живы и, хоть находились без сознания, но, судя по их ровному дыханию, пребывали в полном здравии.

«А у меня ведь точно такая ж ляпучка на башке! – как ни странно, совсем не испугавшись, подумал солдат, испытывающий неприятное, но отнюдь не болезненное ощущение оттого, что неизвестная субстанция расползалась по его голове. – Теперича понятно, почему никто из ребят не помнил, как на «чертовой башне» в карауле стоял! Это иль колдовское зелье, иль гриб какой ведьмин. Эта мерзкая штуковина забирает воспоминания о последних часах жизни из головы, а затем… затем испаряется, бесследно исчезает, так что народ честной и разобрать-то не может, в чем дело. Нет слизняка, не было, знатца, и чар! А командиры наши, дурачье чванливое, даж не догадываются, какая ворожба тута, прям у них под носами творится!.. Вот только странно, что ж я-то очнулся? Почему я припоминать-то прошлое стал? А может, у меня дар какой открылся?! А может, я избранный?! Да, точно! Как же иначе-то?! Это сами Небеса всемогущие мне силушку даровали, чтобы я смог противостоять мерзким чарам заговорщиков-колдунов, их прихвостням, чертям и прочей нечисти. Отныне у меня другая жизнь начинается, отныне я призван бороться со Злом, и скверну, где б ее, паскудушку, ни встретил, искоренять! На меня возложена великая миссия, я стану пророком и Воином Веры! Это мой путь, путь Святой Борьбы!»

Не все пути долгие, бывают и такие, которые заканчиваются, не успев даже толком начаться! Едва солдат возомнил себя избранником Небес и заступником Веры, как воздух в комнате чудесным образом пришел в движение. Все три свечи, кое-как освещавшие караулку, разом потухли, а в углу, возле самой двери, вдруг возникло бледно-красное свечение, постепенно принявшее форму вытянутого овала размером с человеческий рост. Пару секунд алое пятно лишь тускло сияло, наполняя комнату непривычным и очень зловещим светом, а затем внезапно померкло, погрузив всё вокруг в кромешную темноту. Солдат инстинктивно зажмурился, но тут же вновь открыл глаза, надеясь хоть что-нибудь рассмотреть. Однако еще до того, как из мрака проступили расплывчатые контуры предметов и фигур, настрадавшееся за ночь тело часового постигла новая, на этот раз последняя боль. Острая, холодная сталь кинжала вонзилась пленнику под левую лопатку, пробила насквозь учащенно бьющееся в груди сердце и пригвоздила труп мгновенно умершего к кровати. Храброму солдату семнадцатого отряда фестшутца не суждено было стать воинствующим поборником Света и грозою темных сил.

– Мда, порезвился наш паренек, погулял от души! – раздался через некоторое время в по-прежнему темной комнате красивый женский голос, принадлежащий явно особе не старше тридцати лет. – А ты уверен, что это он? Мы того ищем?

– Не сомневайся, тот самый, – ответил приятный мужской баритон. – Щенок-слюнтяй, никогда людишек не убивает, поэтому и наследил, поэтому о башне такая молва и ходит… Надо быстрее его брать, пока инквизиция не опередила!

– Мертиловой плесенью многие маги пользуются. Ты уверен, что мы взяли верный след? – проигнорировав предложение, возразила молодая дама.

– Вернее не бывает, – проворчал мужчина, а затем тихо засопел. Видать, отчистить кровь с кинжала в темноте оказалось не так-то уж и просто. – Маги в мелингдормскую глушь давненько уже не заглядывали, лет сто будет, если не более, да и плесень у них другая, одно только название, что мертиловая: с зеленоватым оттенком, менее густая и более вонючая! Она у них искусственная, в пробирках выращивают, а эта пакость, сразу видно, натуральная, с самого северо-востока континента завезена. Только предки парня ею встарь пользовались…

– Довольно, я поняла, – нетерпеливо перебила рассказчика женщина, хоть тот явно мог поведать много чего еще интересного и поучительного. – Приберись здесь, и пошли! Вид казармы меня угнетает…

Мужчина ничего не ответил. Возможно, он кивнул, но в темноте того было не видно. Спустя примерно минуту в караульном помещении башни снова возникло зловещее свечение, но вот продлилось оно недолго. Вначале яркая вспышка озарила комнату ярким светом, а затем настала темнота. До самого утра внутри «чертовой башни» да и в ее окрестностях ничего особенного больше не происходило, а когда рассвело и пропели вторые петухи, одурманенные чарами стражники стали один за другим просыпаться. Ни солдаты, ни сержант так и не вспомнили, как провели ночь, а их наряд недосчитался одного часового. Молодого, подающего надежды солдата искали несколько дней, но так и не нашли. Лишь через пару недель, когда честное имя бесследно пропавшего с поста уже было запятнано позором дезертирства, его разбухшее тело всплыло со дна крепостного рва.

В мире нет совершенства. У самого прекрасного цветка, если пристально посмотреть, обязательно да найдется изъян. Идеальной формы, размера и спелости яблоко непременно чуток подпорчено крохотной червоточиной, а на белоснежной скатерти при желании можно отыскать малюсенькое темное пятнышко. Мелингдорм, к сожалению, не стал исключением из этого неприятного правила и хоть в целом производил впечатление картинно-благополучного городка, эдакого небольшого рая, где народ процветал, а на улицах царили спокойствие, закон да порядок, но и здесь имелось одно порочное местечко, куда честным горожанам лучше не заходить. Правда, туда их особо и не пускали.