Она налетела как вихрь и еще до того, как Шак успел произнести «Какого черта?!», а застигнутые врасплох разбойники повернуться к ней лицом, изменила ход боя. Чтобы бить в спину, не нужно большого ума, но для того, чтобы одним ударом вывести из строя троих, пусть даже стоящих бок о бок противников, требуется большая сноровка. Плохонький, проржавевший меч взмыл вверх и мгновенно опустился по косой линии вниз. Один бандит упал с рассеченной шеей, у второго на спине забагровела широкая полоса, а третий взвизгнул и, бросив оружие, схватился за прорубленную ягодицу. На спасительницу уже двоих оставшихся в живых солдат тут же набросились четверо разбойников, но дамочка оказалась для них слишком ловка, к тому же не брезговала применять грубые приемы, обычно вызывающее отвращение у эстетов и прочих персон с утонченной натурой. Дева не стала парировать мощный удар топора, идущий на нее сверху вниз, она от него ускользнула, отпрянув назад, и тут же, развернувшись вполоборота, приняла на рукоять направленный ей в спину клинок. Короткий, отрывистый удар ребром ладони по переносице погрузил владельца меча в долгую спячку, в то время как его товарищ справа удостоился вечной. Он просчитался, когда решил разбить череп стоявшей к нему спиной воительнице булавой, сделал слишком большой замах, за что и поплатился. Девушка присела в развороте и, еще до того как грозное оружие с шипами стало опускаться, выбросила вперед руку с мечом. Острое лезвие пронзило незащищенную кольчугой плоть чуть ниже поясницы и тут же выскользнуло обратно, парируя тычковый удар копья другого бандита.

Шак поморщился, в его душе взыграла мужская солидарность. Бродяга на миг представил, что не корчащийся на земле бандит, а именно он получил этот страшный и болезненный укол. В такой момент даже заядлый гуманист и отпетый сластолюбец возненавидит женщин.

Быстро покалечив троих и убив четверых, девушка как будто вспомнила о чем-то важном и поспешила прочь. Она побежала к той самой толпе возле колодца, в которую решил было гармонично влиться Шак. За ней никто не погнался. Остаткам разбойников весьма не хотелось связываться с доказавшим свою силу противником, да и воспрянувшие духом наемники не думали вкладывать окровавленные мечи в ножны. Они начали мстить врагу, лишившемуся основного преимущества – численного перевеса.

«А дамочка-то не промах! Ох и делов она натворит! – подумал Шак, опечаленный тем, что ради спасения деревни придется убить не только красивую женщину, но и отменного бойца. – Хотя, с другой стороны…А чем она мне мешает?! У нее с ворьем какие-то счеты, мне осточертели наемники. Каждый вроде занят, каждый при деле…Если первой не нападет, пущай живет…Правда, не грех бы ее научить уважать мужское достоинство и не тыкать в него железякой острой, но это уж потом…если случай представится, да и поркой ограничиться можно».

Теша себя приятными мечтами, как, после очистки Задворья и от бандитов, и от врагов, он перекинет красавицу через изгородь и пройдется по ее упругим ягодицам тяжелой ладонью, извлекая из них звонкие, хлопающие звуки, Шак поспешил к месту схватки. Однако помахать топором ему не удалось, как, впрочем, и насладиться процессом воспитания не уважающей мужское начало воительницы. Вдруг громко завыли походные рожки. В охваченную пожаром и боем деревню ворвался еще один конный отряд. Всадников всего было пятеро, но их появление поставило жирную точку в этой истории. Разбойники хором издали дружный победный клич, а наемники, побросав оружие, опустились на колени. На всадниках были рыцарские доспехи и черно-зеленые плащи с золотой каймой.

После боя всегда наступает затишье, точно так же, как дурное утро после бурной ночи. Это закон, который никому не дано отменить; закон жизни, закон природы, и он превыше всех остальных законов. Так устроен мир, все происходящее в нем основывается лишь на двух процессах: возбуждение и торможение; и горе тому, кто пытается изменить неуклонный порядок вещей. Чудак, просиживающий ночи напролет над учеными книжками, не ведает, как себе вредит. Его организм не выдержит долгих нагрузок и впадет в спячку в самый неподходящий момент. Трудоголик, работающий по шестнадцать часов в сутки, в конце концов надорвется или, что еще хуже, потеряет вкус к жизни, превратится в аморфное, отупленное нечто, не знающее, ради чего живет. Все хорошо в меру, всегда должно соблюдаться правило золотой середины, и никакие важные хлопоты не должны помешать лишний часок вздремнуть, если очень-очень этого хочется.

Бой отгремел, в погорелом селенье Задворье наступило затишье, и жизнь пошла своим чередом. Уцелевшие крестьяне вяло тушили недогоревшие дома. Плененные наемники, уже без доспехов и оружия, перетаскивали обезображенные огнем и мечом трупы, складывая их, как дрова, штабелями возле колодца. Детвора постарше ловила разбежавшихся лошадей, а победители занимались важным делом: меняли старые кольчуги и непрочные кожанки на настоящие боевые доспехи, которые после сражения валялись на земле в преогромном количестве. Все отдыхали, но в то же время были заняты каким-то полезным делом. Бездельничали лишь двое: крепыш-бородач с обезображенной рожей и его товарищ, хоть и бледный лицом, но совершенно здоровый и блаженно умиротворенный. Они сидели, прислонившись спинами к ограде того самого дома, за который еще недавно велся жестокий бой, и флегматично наблюдали за происходящим вокруг. Их статус был непонятен, а будущее туманно. С одной стороны, они не были пленниками, и таскать трупы их не заставляли, с другой стороны, топор отобрали, и стоявшие всего в паре шагов разбойники во главе с рыцарем, состоящим на службе у графа Лотара, не позволяли им уйти. Вооруженные надсмотрщики наблюдали за работой пленных и изредка бросали настороженные взоры в сторону томившихся в неизвестности авантюристов. Их судьба решалась, решалась в данный момент и в том самом доме, где сейчас трапезничали за круглым, а может, и не очень круглым столом четверо графских рыцарей. Путникам оставалось лишь ждать и уповать на то, что вино окажется не очень кислым, еда не очень несвежей, а также на то, что никто из благородных господ не натер себе ляжки во время быстрой скачки. Смех смехом, а именно такие мелочи могли повлиять на настроение рыцарей и склонить чашу весов в ту или иную сторону. Наших странников могли повесить, а могли и отпустить, великодушно одарив парочкой крепких кобыл. Такова уж она, господская воля: непреклонна, неоспорима и непредсказуема, как придворная ветреница.

– Как ты думаешь, нас просто повесят или сначала выпорют? – прервал гнетущее молчание Семиун, все так же умильно улыбаясь.

– Тебя четвертуют, а меня отпустят да наградят, – буркнул в ответ Шак, бесившийся при виде благодушной, сияющей широкой улыбкой физиономии товарища.

– За что же это? – почти пропел Семиун.

– Тебя за занудство, а меня за то, что так долго терпел его, – проворчал Шак и, чтобы не сорваться и не заехать раздражавшему его компаньону кулаком в челюсть, отвернулся.

На самом деле, настроение у лекаря было отвратным. Он, как и Шак, нервничал в ожидании приговора, но исцелившее его в кратчайший срок зелье дало неожиданный побочный эффект. Парень не мог совладать со взбунтовавшимися мышцами лица и побороть ту вялую леность, что овладела его головой и членами. Он радостно улыбался, хоть был смертельно напуган и прекрасно понимал всю серьезность момента. Однако это была смехотворная плата за почти мгновенное выздоровление. Бывший еще час назад отходящим в мир иной полутрупом, Семиун вновь превратился в пышущего здоровьем и силой юнца. Зелье подействовало, притом так быстро, что даже сваривший его бродяга удивился неожиданно сильному эффекту. Рана в боку и сквозная дырка в животе пациента затянулись, поломанная кость левой ноги срослась, а на щеках и лысом затылке не осталось и следов от былых увечий.

«Видимо, один из ингредиентов был очень сильным, например, козел попался матерый, уж больно он был вонюч, или дамочка давно не питалась человечиной. Сувилы – существа странные, непонятные. Чем они голоднее, тем сильнее… – пытался постичь происшедшее Шак и тем самым хоть ненадолго отвлечься от тяжких мыслей.