Правду говорят: чем труднее дело, тем богаче добыча! Дарк не только позаимствовал у лишенного сознания солдата костюм и кинжал, но и не побрезговал его бумагами. Безжалостный глас холодного рассудка внушал начинающему разбойнику трезвую мысль – добить поверженного противника, ведь наемник был не из трусливого десятка, а значит, как только очнется, станет разыскивать Дарка, чтобы вернуть свое и отомстить. Разумнее всего было бы, конечно, уничтожить угрозу в зародыше… вырубить ее на корню. Однако уважение, которое настоящий боец испытывает к достойному сопернику, не позволило Дарку совершить этот мерзкий поступок. Забрав оружие, одежду и бумаги, грабитель даже милостиво оставил жертве кошель, а вместо того, чтобы прервать ее жизнь, лишь обездвижил, связав по рукам и ногам. Затем моррон не стал искушать судьбу и поспешил покинуть удачное место охоты.

И вот Дарк стоял посредине огромной рыночной площади филанийской столицы и, стараясь увертываться от локтей и плеч сновавших вокруг людей, осматривался и вслушивался в многоголосый и разноязычный гомон пестрой во всех отношениях толпы. Проникновение в тыл противника удалось, теперь настало самое время приступить к следующему этапу боевых действий – рекогносцировке на местности.

Колокола на часовне храма Святого Индрия известили о наступлении трех часов пополудни. Раскатистый перезвон дюжины, а то и целых двух дюжин колоколов главного храма Филании прокатился по округе оглушающим гулом. Наверное, не только жители самой столицы, но и все, кто находился вблизи Альмиры в радиусе двух-трех миль, слышали эту мелодию, которая определенно звучала бы красиво, если бы исполнялась намного тише. Примерно на минуту парализующий слух звон маленьких, средних, больших и просто огромных колоколов заглушил монотонное и тоже громкое гудение людской толпы на рыночной площади. Затем он, к счастью, стих; прекратился так же внезапно, как начался, но окружающий мир еще какое-то время пребывал в глубочайшем безмолвии. Людям не было слышно абсолютно ничего, кроме разве что жалобного гудения их пострадавших барабанных перепонок.

Человек ко всему привыкает. Жители Альмиры уже смирились с заутренним, полуденным, трехчасовым, шестичасовым и полуночным издевательствами давно оглохших звонарей, а вот приезжим, в особенности тем, кто посетил филанийскую столицу впервые, приходилось с непривычки туго. В тот самый миг, когда началось бессовестное глумление церковников над ушами ближних своих, Дарк сидел на скамье возле парапета и, любуясь на успокаивающее, убаюкивающее течение мутных вод реки, откушивал горячую жареную рыбу. При первом же ударе колоколов, мгновенно отключившем слух и вызвавшем боль в ушах, моррон едва не подавился костью и от неожиданности выронил лишь наполовину съеденного карася.

«От святош один лишь вред! За что ни возьмутся, все испоганят, все до маразма доведут!» – возмутился Аламез, схватившись жирными руками за уши и старательно растирая их круговыми движениями. Так моррон не только пытался защитить уже изрядно пострадавшие барабанные перепонки от причинявших боль звуков, но и восстановить слух, который ему потребуется в дальнейшем, как только мучители-колокола наконец-то стихнут. Суждение Дарка было, конечно же, опрометчивым, сделанным со злости и сгоряча. Далеко не всякое деяние святых отцов приносило вред, но что касается данного конкретного случая, доказательства вредительства индориан были налицо: еще не успевший ни в чем провиниться гость столицы на время оглох, лишился доброй половины честно приобретенного у торговца обеда, поскольку карась, перепачкав своими жирными боками штаны на коленях, свалился в грязь, а также испортил только что с трудом отчищенный от комков высохшей земли и въевшейся в ткань травы костюм.

Не в силах покарать тех, кто действительно нанес ему вред, моррон малодушно выместил злость на ни в чем не повинном трупике зажаренной рыбы. Слегка поддев кончиком сапога лишенного половины плоти карася, Дарк совершил резкое движение ногой в сторону реки и грязно выругался в адрес почтенных служителей сятого Индория, благо что из-за все продолжавшегося звона колоколов никто из находившихся рядом ничего не расслышал.

Опровергая прописную истину, что рыбы не могут летать и годны лишь на то, чтобы безмолвно шевелить плавниками в воде, недоеденный карась взмыл высоко в воздух и, быстро перелетев через находившееся шагах в пяти ограждение парапета, устремился в речную пучину. Набережная возвышалась над поверхностью воды метра на три, так что увидеть погружение лишившейся в полете хвоста рыбешки в накатывающиеся и разбивающиеся о каменную твердь волны Аламез не смог, но если бы в этот момент он мог слышать, то знал бы, что многострадальному карасю так и не удалось упокоиться в родной стихии. Его зажаренный и обглоданный труп не шлепнулся в воду, а приземлился точно на лысину проплывавшего мимо на весельной лодке рыбака.

Однако ни это досадное недоразумение, ни происки регулярно оглушающих народ святым перезвоном индориан не могли испортить настроение Дарку, пребывавшему, как ни странно, в наипрекраснейшем расположении духа. С момента, когда его нога ступила на аккуратно вымощенную мостовую рыночной площади, прошло всего около двух с половиной часов, а он уже знал об Альмире достаточно, чтобы приступить к активным действиям. И лишь предательски занывший пустой желудок заставил моррона слегка повременить и устроить привал на скамейке.

Добыть информацию оказалось довольно просто, ради этого даже не пришлось давиться в толпе и стаптывать сапоги. Опытный глаз бывшего офицера быстро приметил сидевшего, прислонившись спиной к парапету, бродягу: голодного, оборванного и, видимо, не обладающего должными связями в нищенской среде, чтобы иметь право просить милостыню. Это еще один из вопиюще возмутительных парадоксов человеческого общества, настолько несправедливого порой к честным индивидуумам, что Дарк иногда начинал призадумываться: а стоит ли вообще человечество защищать? Тому, кто на самом деле нуждался в помощи, не дозволяют ее просить. Стоит лишь оголодавшему человеку протянуть руку, как его тут же избивают до полусмерти костылями, клюками и фальшивыми культями мнимые убогие, сделавшие попрошайничество своим ремеслом. Просят же подаяние обычно люди недостойные, то есть те, кто не только не находится на грани между жизнью и смертью, но питается почаще и получше многих из подающих глупцов.

Невысокий, исхудавший до степени частичного превращения в обтянутый кожей скелет, голодранец уже не боролся за жизнь, уже отчаялся раздобыть краюху хлеба. Он понуро сидел на холодных, сырых камнях мостовой и отрешенно взирал на проходивших мимо людей. Обильно покрывший его тело узор из синяков, порезов и ссадин говорил о том, что еще недавно надежда выжить у бедолаги была. Видимо, он сделал попытку вымолить пару грошей, за что и поплатился, чем и вызвал гнев членов «попрошайнического» цеха.

Если так уж сложилось, что смыслом жизни стало спасение всех людей, то почему бы не позаботиться об отдельном человеке, который к тому же действительно, нуждался в участии. Дарк не только сам купил медленно умирающему еды, но и разогнал пинками стайку мастеров нищенского ремесла, тут же попытавшихся обобрать несчастного. Аламез лично проследил, чтобы крынка, полная молока, ломоть хлеба и немного зелени скрылись в недрах скучавшего без съестного как минимум неделю живота. Моррон не пожадничал, он мог бы купить босяку вина и мяса, да только для нищего более питательная еда означала бы верную смерть. После многодневного голодания желудок неспособен справиться с тяжелой едой, происходит так называемый «заворот кишок», смерть хоть и скорая, но мучительная настолько, что ее не пожелаешь и врагу. Дарк знал это, видел однажды собственными глазами, как жители одного долго осаждаемого города жадно набросились на еду, а затем умирали в страшных муках, катаясь по земле, крича от боли и судорожно хватаясь руками за разрываемые жуткими спазмами животы. К счастью, память вовремя пришла на помощь моррону, показав картинку из прошлого. Дарк желал лишь помочь и не хотел, чтобы на его совести была смерть отчаявшегося, беспомощного человека.