Совер быстро отбил клинок противника встречным ударом из-под низа и, развернувшись вполоборота, вложил инерцию, полученную от соприкосновения мечей, в отражение острия копья, стремящегося пронзить его правый бок. Затем наемнику пришлось пригнуться, над его головой просвистел топор или что-то равноценное по весу и убойности, например кузнечный молот или булава. Противники были слабыми, но брали числом. Воину приходилось крутиться волчком, чтобы отразить их неумелые, но постоянно сыпавшиеся удары. Времени на контратаку не оставалось, редкие доли секунды в перерывах между финтами, уклонами и пируэтами наемник использовал, чтобы перевести дух, не сбить дыхание, игравшее главную роль в этой безумной пляске с оружием.

Наконец-то ему повезло, настал момент, которого он с нетерпением ждал. Один из стражников ошибся, его копье вонзилось и застряло в стене дома, чтобы вытащить его, понадобилось время. Совер получил всего пару лишних секунд, которые он тут же использовал для нападения.

Резкий выпад сбил стражника с ног, враг прикрылся щитом, но не удержал равновесия и повалился на землю. Его товарищ напал сбоку, метясь топором в шею не успевшему выйти из глубокого выпада Совера, но не рассчитал расстояния, подошел слишком близко и, промахнувшись, тоже упал. Споткнувшийся о его голову третий стражник полетел кубарем и как-то умудрился напороться животом на рукоять собственного меча. Умереть он не умер, но, громко крича, свернулся клубком и не представлял больше опасности.

Похоже, олух с копьем знал всего один удар, тычковый. Он сделал выпад, стараясь достать до горла Совера. Немного подавшись вбок и вперед, наемник грациозно ушел от укола и, почему-то сжалившись над недотепой, огрел его по голове без шлема плашкой меча. Встающих с земли добила увесистая рукоять. Совер не гнушался лишения жизни, но никогда не убивал тех, кто едва умел обращаться с оружием. Странные представления о благородстве и чести помешали воину познакомить со смертью врагов, хотя они этого определенно заслуживали.

Пока раненый боец упражнялся в искусстве фехтования, оттачивая навыки борьбы одновременно с несколькими противниками, бой на конюшне перешел в стадию полнейшего разгрома. Стражникам удалось разделить Флейту с Артуром и зажать их по разным углам.

Пират сменил застрявшие в боку стражника вилы на выпавшее из рук убитого копье и, постоянно вращая его ловкими перехватами, не давал солдатам приблизиться к себе ближе, чем на тройку шагов. Служители закона чертыхались, ругались, осыпали безволосую голову преступника проклятиями, но не могли взять его. Смельчаки, отважившиеся сделать выпады, получали мощные скользящие удары раскрученным древком и отлетали в сторону, становясь для остальных наглядным примером бессмысленности рискованной затеи. Время шло, Артур слабел и не видел выхода. Держать оборону ему удавалось, но стоило только выйти из угла или допустить хотя бы одну ошибку при вращении, как солдаты мгновенно расправились бы с ним и, окрыленные эйфорией победы, тут же набросились бы на Флейту, которой и так приходилось несладко.

С мечом в правой и кнутом в левой руке девушка металась по конюшне, пытаясь вырваться из окружения шестерых противников. Тела пятерых стражников уже лежали на земле, обагрив кровью раскиданное сено: двоих победила она, троих Артур, когда они еще сражались вместе. Однако теперь, без поддержки смертоносных вил и умелых рук, вращавших их, ее шансы выжить были невелики. Если бы не взбесившиеся лошади, рвущиеся с привязи и бьющие копытами всякого, кто пытался приблизиться к ним, она уже давно была бы мертва. Боковой финт отвел в сторону летящий в грудь клинок, девушке удалось отбить еще пару скользящих ударов и ударить кнутом по лицу подскочившего сбоку стражника, но кто-то незаметно подкрался сзади, прыгнул ей на спину, повалил и плотно прижал к земле. Флейта почувствовала, как сильные, костлявые пальцы сдавили ей шею, над ухом послышался роковой свист меча.

«Ну вот и все! Стражники редко берут живьем сильных противников, слишком накладно выходит!» – подумала Флейта, зажмурив глаза и приготовившись к встрече с вечностью. Однако острая сталь обрушилась не на нее, а на голову сидевшего сверху. Послышался хруст, глухой шлепок, что-то упало и покатилось по полу, в то время как на спину и затылок пленницы хлынула вязкая, горячая жидкость.

«Кровь», – догадалась Флейта по запаху и открыла глаза. Обезглавленный стражник так и восседал на ней, не шелохнувшись и продолжая крепко сжимать правой рукой шею. Кровь из трупа била фонтаном, доставая до поперечной балки потолка и обрушиваясь вниз горячим дождем. Зрелище было абсурдным, мягко говоря, не из приятных, но не оно привлекло внимание всего секунду назад попрощавшейся с жизнью девушки.

Вооруженный двумя мечами, по пояс голый, косматый и злой Зингершульцо крушил стену врагов, нанося молниеносные и мощные удары, от которых ломались щиты и лопались кожаные застежки доспехов. Подобно маленькому, но настырному зверьку, готовому умереть, но не пустить чужака в свою уютную норку, Пархавиэль наступал, теснил стражников, не ожидавших такого рьяного напора. Когда в руках гнома сломались мечи, в ход пошли кулаки, голова, толстое пузо и острые зубы. Никто не смог помешать бойкому малышу пробиться к Артуру и, нанеся стражникам ощутимый урон, спасти пирата от неминуемой гибели.

Разбитый в кровь, украшенный порезами и ссадинами кулак пробил доски сарая. Пархавиэль расчистил путь к отступлению, и пока Артур защищал его спину, нырнул в проделанную брешь, но лишь затем, чтобы через пару секунд появиться вновь: с двумя раздобытыми неизвестно откуда топорами в руках и с подоспевшим на подмогу Совером.

Стражники растерялись и прекратили наступать. На миг возникло затишье, даже лошади, почувствовав напряженность момента, прекратили ржать и бить копытами. Никто из сторон: ни стражники, ни члены переступившей грань закона компании не предполагали, что схватке пришел конец, что им больше было не суждено пролить в это утро крови.

Внезапно снаружи раздались конское ржание и топот копыт. Бренча оружием и расталкивая локтями бросающих мечи стражников, в конюшню ворвался отряд, внешне сильно напоминавший дезертиров и мародеров наемников. Бойцы отряда были одеты по-разному: кто в пластинчатую, кто в кожаную броню, а кто вообще в рубаху прямо на голое тело, но у каждого солдата на плече красовалась одна и та же эмблема – сокол, подлетающий к солнцу, которое в действительности было всего лишь очень яркой луной.

– Ваше сиятельство, вы живы, какое счастье! – взвыл как выпь на болоте седобородый командир и, нещадно раздавая затрещины смиренно опустившимся на колени стражникам, бросился под ноги Соверу.

Его сиятельство граф Совер Антер Карвол лукаво улыбнулся и произнес всего два слова: «В замок!»

Эйфория боя творит чудеса. Когда кровь стучит, разрывая виски, а перед глазами мелькает искаженное злостью лицо врага, настоящий солдат не чувствует боли и не обращает внимание на тяжкие раны. Это не красивое преувеличение, это обычная физиология человеческого организма. Сигналы о повреждениях стремительно мчатся по нервным окончаниям к мозгу, но в самый последний момент замирают, поскольку сложнейший мыслительный агрегат, находящийся под черепной коробкой, занят обработкой другой, более важной с его точки зрения информации. Пропускная способность сигналов не столь уж и велика; в этом наша беда, в этом наша сила.

Только когда последний из эльфов с позором ретировался в окно, седовласый солдат в полной мере ощутил боль, причиняемую колотой раной. Нестерпимая резь заставила его опуститься на колено и исказила до этого момента беспристрастное лицо. Сжимая дрожащей ладонью левый бок, ветеран пытался остановить хлещущую из раны кровь и не скупился на бранные выражения в адрес трусливой эльфийской породы, не знавшей, что такое честный бой, и умеющей наносить удары лишь исподтишка, с уловками да хитрыми выкрутасами, которые искренне презирал любой честный солдат.