– Это еще почему?! – искренне удивился гном. – Если ты был там, то видел, что натворили эти… ну… пиявки-переростки…

– Вампиры, – рассмеялся Тальберт, поразившись, как метко Пархавиэлю удалось подобрать слова и подметить саму суть существования паразитов.

– Ну, так вот! – продолжил гном, размахивая руками и забавно выпучив глаза. – Нечего нам тут рассиживаться и время терять. Выходим на дорогу, ищем стражу, требуем отвезти нас в город, а там уж и рассказываем все, как было: про кровопийц и про поджог дома! Своему-то люди скорее поверят, чем гному…

Тальберт слушал пылкую речь маленького существа и в глубине души поражался детской наивности и неиспорченности его, казалось бы, четких и простых суждений. «Если бы все вопросы решались так просто, как замечательно было бы жить!» – думал Тальберт, низко опустив голову, чтобы гном не видел искривленных в печальной ухмылке губ.

– Не пойдет! – произнес Тальберт, подождав, пока пыл Пархавиэля не утихнет и гном не замолкнет. – Во-первых, моим словам никто не поверит. Не знаю, откуда ты взялся, но в филанийском королевстве не принято доверять свидетельствам обычных простолюдинов. А я кто – охранник на службе у альмирского купца, – врал не моргнув глазом наемник, – к тому же родом не из этих мест. Во-вторых, дело получило такую огласку, что окружной судья просто обязан кого-нибудь вздернуть…

– Так пущай кровоглотов и вздергивает! – выкрикнул нервничающий Пархавиэль, взмахнув рукой так сильно, что чуть не разметал костер.

– Как можно казнить призрак, миф, легенду, в которую уже давно никто не верит? – философски ответил Тальберт и, видя, как вытянулось удивленное лицо собеседника, решил дать некоторые разъяснения: – Индорианская Церковь, да и Единая тоже, не отрицают существования живых мертвецов, питающихся человеческой плотью и кровью, но, согласно Святым Откровениям самого Индория, он «изгнал их на веки вечные из земель филанийских и близлежащих», – наизусть процитировал Тальберт изречение Великого Поборника Света. – Те, кто будет тебя судить, не поверят ни единому слову, поскольку искренне убеждены, что вампиры могут обитать где угодно: в Геркании, Империи, Кодвусе, наконец, но не на освященных рукой Индория землях. Тебя обвинят не только в убийстве и поджоге, но и в богохульстве, а это: колесование, четвертование и последующее публичное сожжение твоих грешных останков на костре. Ты хочешь быть замученным под звуки труб и фанфар?!

– Но мы же оба видели этих тварей, неужели люди настолько глупы, что не поверят словам очевидцев?! Да кто он такой, этот Индорий, бог, что ли?!

– Почти, – прошептал Тальберт, задумчиво рассматривая странного гнома. – Послушай, все-таки интересно, из какой такой богом забытой глубинки ты выполз? Ничего не знаешь ни о людях, ни о канонах Церкви, – то ли спрашивал, то ли рассуждал вслух наемник. – Если из горных районов Геркании или из Кодвуса, то все равно должен был хоть что-то об индорианах слышать!

– Махакан, – ошарашил собеседника гном.

Минуты две-три Тальберт сидел молча, пытаясь понять, издевается ли над ним спутник или произошло чудо, и подземному жителю как-то удалось выбраться на поверхность. Но почему тогда он бежал в Филанию, а не в Герканию или одну из бесчисленных имперских провинций, куда было проще добраться и где гораздо легче укрыться. Да и люди к гномам там лучше относятся…

– Не считай меня идиотом! – сурово произнес солдат и повернулся к гному спиной, показывая тем самым, что не желает больше общаться.

– А я и не считаю, – изумился гном, до которого вдруг дошло, что на него обиделись. – На поверхности впервой, еще семь смен, дней, по-вашему, не прошло, ничего не знаю…

– Ага, а в махаканских горных училищах учат по-филанийски болтать, да еще так бойко и правильно, что лучше, чем у самих филанийцев, выходит! – буркнул с сарказмом в голосе Тальберт, решив больше не тратить времени на общение с отпетым вруном и заняться приготовлением куропатки.

Если бы Тальберт несколько секунд назад не отвернулся от гнома, то изумился бы, как побледнело лицо Пархавиэля, затряслись его руки и задрожали губы. Очнувшись от кошмарного сна, гном сразу же погрузился в пучину событий: увлекся общением с человеком, старался усвоить и осмыслить как можно больше полезной информации о местных обычаях и нравах. За разговором и размышлениями он не заметил, что не только говорит, но и думает на чужом языке.

Беспокойные мысли типа: «Что со мной?» и «Не заразно ли это?» бесконечной чередой крутились в голове и не давали покоя. В последнее время Пархавиэль успел привыкнуть к пакостным сюрпризам судьбы, но такого воистину бесценного подарка никак не ожидал. Немного успокоившись, гном попытался произнести несколько слов по-махакански. Как ни странно, он не забыл родного языка. Проверив на всякий случай, не вырос ли у него хвост и не отвалились ли уши или более важные части тела, Пархавиэль пришел к выводу, что только выиграл от непредвиденной и необъяснимой здравым смыслом метаморфозы.

Пока Пархавиэль осмысливал произошедшие с ним перемены и упорно боролся за крепость своего рассудка, толстые бока куропатки покрылись поджаристой коркой, а шипение капель жира, падающих в костер, и аппетитные ароматы готовящегося мяса взбудоражили местных обитателей. Тальберт мог поклясться, что за ближайшим кустом притаился волк, с жадностью и завистью взиравший на вертел. Солдат был спокоен и не волновался из-за близости хищника. Он и сам был хищником, только более крупным и сильным. Зверь чуял это и никогда бы не решился напасть на человека, рядом с которым лежало остро отточенное стальное лезвие.

Вынув из-за голенища короткий охотничий нож с широким лезвием, солдат срезал с вертела немного подгоревший кусок и небрежно кинул его в кусты, откуда тут же донеслось урчание и радостное причмокивание. «Куском больше, куском меньше, какая разница, а для бедолаги, может быть, это вопрос жизни и смерти, – подумал Тальберт, повернувшись к Пархавиэлю лицом и жестом пригласив его присоединиться к трапезе. – Гном, конечно, неблагодарный врун, но не умирать же ему с голоду? В конце концов, какая мне разница: кто он и что у него на уме? Скоро отправлюсь в путь и уже больше никогда не увижу его отвратительной, лохматой бороды и неуклюжей, смешной фигуры».

Понимая, что повторного приглашения ждать не стоило, Пархавиэль подсел к костру, но вместо того чтобы сразу впиться зубами в бока куропатки, гном решил попытаться как-нибудь наладить отношения со спасшим его человеком.

– Послушай, я действительно не знаю, как научился говорить по-людски, – неуверенно начал гном, пристально смотря в глаза жующего человека. – Возможно, из-за того, что меня эта тварь укусила. Может быть, я сам в такую же превращаюсь, не знаю, но тебе я благодарен. Ты меня из огня вытащил, четыре дня беспамятного с собой таскал, нянчился, как с маленьким, а я, выходит, тебе вроде как вру…

Пархавиэль замолчал в надежде, что человек ему что-то ответит, но Тальберт молчал. Горячее мясо обжигало рот, мешало думать и говорить.

– Согласен, это выглядит как ложь, притом очень глупая, но я говорю правду: я махаканец и не знаю, как выучился вашей речи, – произнес гном, преданно и открыто смотря в глаза человеку.

За двадцать лет на имперской службе Тальберт забыл многое: былые привычки и лица прежних соратников, вызывающе-агрессивную манеру держаться вольных наемников и их весьма вульгарный жаргон. Но было нечто, что крепко засело в его голове со времен бурной молодости и сохранилось на всю оставшуюся жизнь – умение разбираться в людях, мгновенно и безошибочно определять, кто врет, а кто говорит правду, кто прикроет спину в бою, а кто вонзит в нее нож в темной подворотне. Как ни нелепы и абсурдны были слова гнома, но Тальберт ему верил, хотя сам не мог понять почему.

– Хватит впустую болтать, ешь давай! – сказал наемник, жадно впившись зубами в горячее крылышко. – Веришь – не веришь, вру – не вру, все это пустая болтовня. Через пару минут я тронусь на запад, а тебе шевелить ягодицами на юго-восток, вон туда! – не отрываясь от еды, указал направление Тальберт наполовину обглоданным крылышком, с которого еще свисали шматки мяса и кожи.