Прогнившая от сырости, никогда не знавшая краски деревянная конструкция, бывшая наверняка самой старой из всех оград Марсолы, не выдержала тяжести могучего тела и с треском обвалилась. Охотник упал, причем неудачно, перепачкав в грязи и руки, и лицо, и одежду.

Именно в тот момент, когда рослый скиталец по диким лесам вставал, громогласно оповещая еще спавшую округу, что собственноручно вырвет недотепе-строителю заграждения его косые руки и вставит их туда, откуда им расти совсем не положено, юный монах и открыл дверь.

– Слава Индорию! Преподобный отец, вы целы, вы живы! Где вы были, что случилось?! Я целую ночь глаз не сомкнул, хотел уж, – запричитал обрадованный юнец, но, увидев, что грязный и грозно пыхтящий мужик с расквашенным носом и бешено вращающимися глазищами идет прямо на него, мгновенно замолчал и так поспешно принялся закрывать дверь, что чуть не прищемил Патриуну руку.

– Не бойся, Нуимес, это наш друг. Человек он хороший, хоть и выглядит, как лиходей, – отец Патриун похлопал по плечу перепуганного монаха. – Какое-то время он у нас погостит. Проводи его в свободную келью. И еще… – добавил священник, заметив, как исказилось и без того сердитое лицо Аке при слове «келья». – Уважаемый гость чтит каноны Единой Церкви, поэтому не будет принимать участия ни в наших трапезах, ни в моленьях.

– Ну, веди малец «Ну, и?» – рассмеялся над собственным каламбуром уже окончательно подобревший и смирившийся с происходящим охотник.

Аке слишком резко поднял руку, занеся широкую ладонь, чтобы по-дружески хлопнуть парнишку со странным именем по плечу, но, заметив, что молодой монах испуганно зажмурился, передумал и опустил перепачканную грязью пятерню.

– Мое имя Нуимес, но можешь называть меня Ну, уважаемый бр… – привычное обращение к прихожанам «брат» чуть не слетело с языка, но юноша вовремя спохватился, что охотник исповедует другую веру, и заменил его на нейтральное «гость».

Охотник и монах ушли, а отец Патриун еще какое-то время постоял в дверях, внимательно осматривая мирно спящую округу. Примерно через час Марсола потихоньку начнет просыпаться, наступит первый полноценный день его миссии, цель которой по-прежнему оставалась неизвестной.

В старой церкви давно не проводились службы, а в некоторые помещения не ступала нога человека несколько лет. В принципе, прежде чем приглашать на проповедь прихожан, нужно было провести основательную уборку, избавиться от пыли, грязи и паутины по углам. Однако на это потребовалось бы не менее трех-четырех дней, раньше юный монах и старик-священник не успели бы превратить грязный свинарник в обитель чистоты.

Охотник сдержал обещание и как только переступил порог, тут же отправился спать, подтвердив свои слова, что церковные дела его не касаются, одним из самых приятных дел и чудовищным храпом, разносившимся гулким эхом среди запыленных стен. Святому же отцу пришлось позабыть об отдыхе, который тем не менее был ему крайне необходим после бессонной ночи и бойцовских приключений.

Понимая, что помощи в сражении с грязью ждать не от кого и все резервы в лице молодого монаха уже задействованы, священник вместе с пареньком засучили рукава и взялись за тряпки. Несмотря на обстоятельства, которые явно были «против», преподобный Патриун твердо решил возобновить служение Индорию именно в этот день, поэтому, не жалея сил и не сетуя на горькую судьбу, ползал на карачках и оттирал въевшуюся в половые доски грязь. За принципы приходится дорого платить, спина священника еще больше заныла, а в шее появилась тупая, ноющая боль. Дряхлое тело усиленно боролось с бездумным эксплуататором-хозяином, показывая, что устало и не сможет долго выдерживать подобные нагрузки. Силы стали быстро иссякать, и поэтому обитатели церкви решили ограничить уборку лишь наведением относительной чистоты в зале для молений. Вымыв окно с подоконником, собрав паутину по углам и прибив пыль на всех бросающихся в глаза местах, священник и его юный прислужник перешли к последней стадии подготовки – расстановке извлеченной из сундуков церковной утвари.

Колокол зазвонил лишь к десяти утра, оповещая всех верующих о торжественном событии. Двери храма открылись. Индорианская Церковь, пусть и совсем не помпезно, но все же вернулась на новые земли. Правда, как оказалось, жители Марсолы не восприняли колокольный перезвон как приглашение на долгожданный праздник. Облаченный в одежды для служения преподобный отец Патриун вот уже долее часа сидел возле алтаря и печально взирал на ряды пустых скамеек. Посетителей не было, напуганные недавними событиями прихожане не спешили возвращаться к моленьям, хотя на улице возле входа в храм собралась довольно внушительная толпа зевак.

– Так, может, мне выйти и пригласить? – робко предложил не менее святого отца переживающий из-за отсутствия паствы монах. – Может, они просто не поняли?

– Не надо, – покачал головой Патриун и расстегнул режущий горло тугой воротник парадного одеяния. – Мы не должны быть навязчивыми. Ты не скоморох, чтобы народ прибаутками зазывать, а храм не ярмарочный балаган. Кому нужно, сам придет!

Более чем скромные ожидания не оправдались. Патриун не рассчитывал на толпу истосковавшихся по Вере горожан, он предполагал, что в первый день моленья посетят лишь всерьез задумывающиеся о переходе на Небеса, и поэтому очень богобоязненные старушки, но даже они, бывшие в последнее столетие основным костяком паствы любого прихода, не осмелились переступить порог. Слухи о нависшем над церковью проклятии оказались сильнее желания пообщаться с высшими и, по искреннему убеждению многих, всемогущими силами.

– Ваше Преподобие, так, может, вам на улицу выйти? Верующие вас увидят и успокоятся. А если вы к ним обратитесь… – не унимался непоседливый молодой монах.

– А может, тебе не суетиться понапрасну, – поняв, что служба не состоится, Патриун снял тяжелый головной убор и принялся расстегивать узкие застежки парадной сутаны. – Я не король, чтоб перед народом во всем великолепии представать! Понимаю, твое пылкое, молодое сердце не может смириться. Тебе хочется что-то сделать, как-то повлиять на людей, подтолкнуть их на путь истинный, но поверь, вот именно сейчас лучше ничего не предпринимать, а просто ждать. Если двери нашего храма будут открыты каждый день, то разбредшаяся паства не сразу, но обязательно вернется.

– Но как же?.. – пытался возразить Ну, но не решил продолжить речь под суровым, не терпящим пререканий взором святого отца.

– Сейчас сердца людей заняты не Верой, а страхом, – продолжил вещать Патриун. – Страх – субстанция недолговечная и без должной подпитки он быстро уходит из людских сердец. Мое же лицо, – священник показал пальцем на ссадину на подбородке и синяк под левым глазом, – только укрепит суеверие об ужасном проклятии. Могу поспорить, что стоит лишь мне ступить за порог, как пара-другая старушек да крикнет: «Гляньте, люди добрые, только приехал, а на него уже порчу навели!» Наверное, это и к лучшему, что пока нас не жалуют посетители, будет время осмотреться, над проповедями поразмышлять и в церкви прибраться.

Последнюю фразу священник сказал самому себе, фактически это была мысль, неосмотрительно озвученная при прислужнике и, возможно, превратно истолкованная им. Отдав распоряжение монаху оставаться в молельном зале на случай, если кто-то все же осмелится переступить порог, Патриун направился к себе, поскольку ощущал всем изнуренным телом острую необходимость немного поспать. Однако стоило лишь святому отцу добраться до кровати, как колокол на часовне пробил двенадцать раз, снаружи раздался звук шагов покинувшего свой пост монаха.

– Ваше Преподобие, к вам пришли, – тут же после стука в дверь послышался встревоженный голос Ну.

– Пусть сами молятся, обедни сегодня не будет, а вот вечерню отслужу, – ответил Патриун, с трудом борясь с одолевавшей его дремотой.

– Вы не поняли, святой отец, – продолжал настаивать не в меру активный юнец, – это не верующие, точнее, верующие, но пришли не молиться…