– Шак, глянь, телега-то…чистая!

Бродяга не сразу уловил разницу между «чистая» и «пустая», хотел высказать парню, что тот дурак, но потом, заметив почти идеальную чистоту дна и бортиков повозки, переадресовал нелестные слова в собственный адрес. Лекарь был наблюдателен, он заметил то обстоятельство, которое ускользнуло от взора бродяги. Разлагающиеся трупы были покрыты отвратительной слизью, она липла и пачкала все предметы, с которыми соприкасались тела, хотя бы та же самая ветка, которой мужик спихнул труп шамана на обочину. Здесь же царила чистота, а чуткий нос шарлатана совсем не ощущал запаха разложения.

Обстоятельство было действительно странным и требующим осмысления, но плана действий оно не меняло. Шак кивнул в знак того, что понял, и, закинув топор на плечо, отправился в лес. Он не ведал, что его там ожидало, и радовался, что нашелся предлог оставить компаньона на опушке возле телеги. Кто знает, кем на самом деле окажется таинственный гробовщик и не придется ли ему еще раз нарушить правило.

В чаще было тихо, слишком тихо для леса. Не слышно было ни пения птиц, ни шебуршания бурундуков, ни прочих звуков от иного мелкого зверья. Лишь гадюки ползали под ногами да по ветвям, раздражая слух шипением и нервируя взгляд переливами блестящей, мокрой, темно-коричневой кожи. Впрочем, в отличие от других людей, гадов Шак не боялся. Их омерзительный вид, быстрое подергивание раздвоенными язычками и отрешенный взор холодных, как будто не принадлежащих к этому миру маленьких глазок не вызывали у него ничего, кроме горькой ухмылки и неприятных воспоминаний о тяжелых временах, которые ему недавно пришлось пережить, в которые он выжил.

Три года назад он был змееловом, правда, ловил ползучих тварей не для того, чтобы выдавливать яд и продавать его прижимистым лекарям. В голодные годы бродяжий люд неразборчив в еде: ловит и ест все, что не может сожрать их самих. Его кусали, он мучился, со слезами на глазах выдавливая из опухших ранок яд, но страдания стоили того. В то время как многие голодранцы клянчили крохи с чужого стола, а получали лишь тумаки, у его костерка всегда был сытный ужин, а на амулетах, которые ныне были утеряны, красовалось несколько змеиных голов и разноцветные кусочки чешуйчатых шкур.

Внезапно послышался крик, последний крик подстреленной птицы. «Кажется, это ворона. Осторожней, Шак, у него арбалет или лук!» – подумал бродяга и ускорил шаг. Хоть преследовать врага в незнакомом лесу всегда трудно, но у Шака был отличный ориентир – следы конских копыт и широкая полоса примятой тяжелой поклажей травы. Вскоре до слуха бродяги донеслось легкое ржание. «Монах» находился где-то рядом, теперь до окончания погони оставалось лишь несколько десятков шагов, которые нужно было пройти осторожно, крадучись, а лучше всего проползти.

Решив выбрать тактику незаметного сближения и быстрого удара по голове обухом топора, бродяга лег на траву и пополз по-пластунски, царапая о сучки руки и незащищенную тканью разорванной одежды грудь. Боль была слабой, скорее, просто неприятным ощущением, как зуд от комариных укусов, – очень малая плата за достижение цели.

Высокие, доходившие до пояса, а порой и груди взрослого человека кусты были не только колючи, но и загораживали обзор. Однако выбора особого не имелось: местность слева была открытой, и на ней паслись лошади, которые непременно заржали б, учуяв приближение чужака, а справа деревья слишком плотно стояли друг к другу, образуя неприступную живую изгородь, через которую не переползти без предательского треска сучьев. Бродяге пришлось пробираться напрямик, ползти вслепую, уповая, что занятый похоронами гробовщик не услышит шума листвы и не увидит легкого подергивания кончиков веток ворошимого им кустарника.

Надежды оправдались, вылазка удалась: лошади не подняли шума, а над головой шарлатана не прожужжал арбалетный болт и не просвистела стрела. Когда исцарапанные руки раздвинули ветки, глазам Шака предстала согнутая спина «монаха», занятого неблагодарной и совершенно не богоугодной работой. Похороны дикарей, а бродяга почему-то не сомневался, что зловонный груз состоял исключительно из трупов воинственных далеров, были почти завершены: братская могила вырыта, тела вместе с тентом отправлены на дно, и теперь как будто совсем не утомленный многочасовым трудом гробовщик закапывал яму. Лица незнакомца не было видно, но Шак точно знал, это именно тот благодетель, который пожертвовал ему тряпку, водку и нож. На миг появилось даже что-то вроде угрызений совести, но суровая необходимость взяла верх над зарождавшимся в голове неправильным, чересчур моралистичным и эмоциональным подходом к делу.

Осторожно покинув укрытие, Шак поднялся в полный рост и, стараясь ступать как можно тише, стал подкрадываться сзади к бойко орудовавшему лопатой «монаху». Лопата быстро мелькала в умелых руках, забрасывая в яму все новые и новые порции сырой земли. С такой скоростью может работать не каждый, только хороший ремесленник, привыкший совершать сей печальный ритуал изо дня в день.

Шак успел вовремя, еще четверть часа, и работа была бы полностью завершена: яма закопана, выровнена и прикрыта сверху аккуратно сложенными справа от гробовщика пластами дерна. Тихо ступая с пятки на носок, бродяга приблизился к цели и уже занес для удара тяжелый, довольно туповатый топор. Ему оставалось пройти шагов пять, не более, когда тишину леса нарушил спокойный, ничуть не возмущенный попыткой оглушить или умертвить его голос гробовщика:

– Чо, руки чешутся? Чо, совсем невтерпеж? Дай хоть дело завершу, иль тела так и оставить гнить? – произнес «монах», не только не повернувшись, но даже не снизив скорость работы лопатой.

Слова незнакомца обескуражили. Шак остановился и опустил топор. «Монах» все же заметил его, хоть и стоял все время спиной. Он не испугался и не предпринял никаких действий, а ведь заряженный охотничий арбалет лежал совсем рядышком, прямо у его ног. Поведение гробовщика, естественно, показалось странным. Пока голова Шака прорабатывала возможные варианты действий, глаза пробежались по растущим вблизи кустам и деревьям в поисках притаившегося напарника злодея, державшего чужака под прицелом. Однако поиски не увенчались успехом, сообщника не было, а прозорливый, хитрый ум шарлатана пришел к неутешительному выводу, что ему остается лишь терпеливо ждать, пока работа будет закончена.

Действительно, хоть мертвые тела и веские доказательства преступления, совершенного неизвестно где, когда и непонятно зачем, но они опасны, их нельзя оставлять на поверхности, их нужно было как можно быстрее закопать или сжечь. Птицы-падальщики, вороны да ангусты, редко залетали в глубь леса, но зверье тоже бывает неразборчиво в еде. Кто знает, с чего пошел мор? Возможно, зараза начала блуждать по графству именно после того, как гробовщику в черном балахоне помешали по всем правилам печального искусства соорудить одно из захоронений или с его развалюхи-телеги случайно свалился труп.

Шак ждал, не выпуская из рук топора и не спуская глаз с лежащего на земле арбалета. Махать лопатой вместо гробовщика ему не хотелось, да и оглушать его теперь уже не стоило, возможно, он и сам был не прочь поговорить. Ведь он почувствовал приближение Шака, почувствовал, но не подал виду, не пристрелил подкрадывавшегося сзади мужика с топором. Шаку вспомнился разговор с управителем Тарвелиса. А вдруг «монах» действительно колдун, и тогда они с Семиуном уже достигли первой цели, прошли первый этап. Им осталось лишь втереться в доверие и, убедившись, что это он, дождаться удачного момента и покончить с мерзавцем.

На выросший на месте ямы бугорок упала последняя горсть земли. «Монах» разогнулся, отер ладонью вспотевший лоб и застыл, осматривая деяние рук своих. Работа была почти закончена, оставалось лишь утрамбовать ногами землю и прикрыть могилу слоем дерна. Всего ничего, но то ли уставший, то ли задумавший провести какой-то таинственный ритуал гробовщик решил сначала избавиться от докучливого незнакомца, стоявшего у него за спиной и мерно постукивающего рукоятью топора о ствол пятилетней сосны.