– Куда?! – раздался грозный рык, заставивший галдевших посетителей оторваться от своих дел и поприветствовать бесштанного бродягу корченьем брезгливых физиономий.

Чудной вид Шака привлек внимание ротозеев всего лишь на краткий миг, а затем жизнь трактира пошла своим чередом. Профессиональные игроки продолжили мухлеж с костяшками, их напарники подливали жертвам вина, а девицы легкого поведения, которых в заведении было всего две, притом весьма поистрепавшейся наружности, отвлекали сынов полей нежными взглядами и игривыми поворотами когда-то вполне аппетитных бедер.

Перед глазами бродяги вдруг выросло круглое нечто, странная композиция из жировых шаров и овалов, густо покрытая рыжим мехом. Это был вышибала, толстый, сильнющий детина, небрежно возложивший свои тяжелые длани Шаку на плечи. Ростом громила был необычайно велик: лысеющая макушка едва не касалась потолка, а третий и далеко не последний по счету подбородок находился примерно на уровне глаз бродяги. Когда нежелательного собеседника трудно и отодвинуть, и обойти, то волей-неволей приходится идти на компромисс и вступать в совершенно излишний разговор.

– Куда что? – переспросил Шак, даже не пытаясь скинуть с плеч волосатые лапища.

– Куда с голым задом прешь, недомерок?! По нужде в лес, а не…– прорычало шарообразное чудище, но не успело договорить…так и застыло с открытым ртом.

Большинству посетителей, как отмечалось выше, не было до внешнего вида нахала никакого дела. За сценой выдворения бесстыдника наблюдали всего двое: сам хозяин трактира, пытавшийся хоть что-то разглядеть за огромными телесами охранника, и Семиун, вошедший вторым и поэтому стоящий у Шака за спиной. Ни тому ни другому не было ясно, почему же произошла заминка, но, в отличие от обрюзгшего старичка, юный лекарь увидел, как вдруг побледнела самоуверенная рожа любителя вкусно поесть, а затем покидаться чем-то тяжелым в сторону порога, лучше всего живым, орущим и дрыгающим конечностями.

– П-п-проходи, – промямлили затрясшиеся толстые губы, а огромная туша вышибалы откатилась в сторону, освобождая Шаку проход.

– Чо застыл, как неродный? – бродяга призывно замахал рукой, настойчиво приглашая компаньона не мяться у двери, а проследовать в питейный, а иногда и закусочный зал.

Свободный стол нашелся быстро, его, по знаку громилы, поспешно освободила парочка расторопных молодцев в серых, прожженных до дыр фартуках. Объедки чужой трапезы полетели в корзину, пахнущую чуть лучше, чем бадья возле конюшни, а заснувший посетитель – на заплеванный пол, откуда его тут же оттащил все еще напуганный, но уже старающийся не показать виду толстяк.

– Штаны почище, пару сапог, что-нибудь выпить да пожрать побольше! – сделал заказ Шак еще до того, как голыми телесами опустился на липкую скамью.

Услужливый паренек-разносчик хотел было прикрыть сиденье полотенцем, но бродяга его остановил; остановил жестом, достойным если не короля, то по крайней мере графа.

– Не стоит, они примерно той же свежести и чистоты: что скамья, что мой зад, что твое полотенце…– заявил Шак и еще раз махнул рукой, повелевая молодцу удалиться.

Одной из двух гулящих девиц показалось, что парочка странных путников куда более лакомая добыча, чем наскучившие игроки, только и знающие, что хлестать вино, бросать кости и азартно сквернословить. Наверное, ее раззадорил лекарский сундучок, бережно поставленный Семиуном прямо по центру стола. Пышногрудая шатенка средних лет поправила декольте, то есть спустила его как можно ниже, и, колыхая прелестями, на которых еще виднелись следы чужих сальных рук, поплыла по направлению к столу вновь прибывших.

– Не сегодня, милая, – не грубо, но голосом, не терпящим препирательств, остановил ее Шак, а более брезгливый и менее терпимый юноша тихо добавил:

– … не в этой жизни.

Окинув парочку зазнаек пренебрежительным взглядом, примадонна придорожного кабака хмыкнула, пошатываясь, развернулась на каблуках и прошествовала обратно к игрокам. Весь ее вид, а не только выражение лица, как будто говорил: «Ну и дураки! Сами потом пожалеете. Я самая лучшая и самая прекрасная. Встреча со мной – это награда, событие всей вашей жизни! Вы упустили свой шанс и еще пожалеете…

Появление на столе кувшина вина и двух потрескавшихся глиняных кружек сомнительной чистоты отвлекло Шака от созерцания гордого отходного маневра прелестницы, да и Семиун вдруг задергал его за рукав.

– Признавайся, пройда, чем громилу толстопузого напугал? Слово, что ли, какое знаешь? – пристал юноша, пристально глядя в глаза компаньону.

– Ага, слово, притом волшебное…Мне его ведьма одна болотная прошептала. Я ей услугу оказал, а она, в благодарность, значит, словечко такое подкинула, что воров, вышибал да еще стражей отпугивает…но только подвыпивших, – подхватил идею и тут же принялся увлеченно врать шарлатан, однако не по годам умного паренька было так просто не обмануть.

– Стража всегда в подпитии, а изредка в стельку…Ты мне зубы не заговаривай, не юли, на вопрос отвечай!

– С какой стати? – равнодушно пожал плечами Шак и налил обоим по стакану вина. – Ты о себе молчок молчком, ты о себе ни слова, всю дорогу как воды в рот набрал, а я с тобой секретами ремесла делиться должен?

– То другое…– замялся Семиун, а потом вдруг залпом осушил целый стакан. – В моей жизни ничего особенного нет, грязь одна, а вот то, что ты сотворил…как тебя детинушка испугался…

– Слушай, паря! – не вытерпел бродяга. – Давай начистоту, как компаньон компаньону! Я те про разное наплести могу, притом так, что поверишь. У меня на каждый твой вопрос по пять, нет, по десять вполне правдоподобных ответов найдется. Если же доверия между нами хочешь, что ж, изволь, я готов кой– какими трюками с тобой поделиться, но и ты, будь любезен, на вопросики отвечай, а не щерься, как щенок одичалой собаки!

– Твой первый вопрос! – в глазах паренька появилась решимость.

– Я его уже задавал.

– Повтори!

– Что ж, изволь…– Шак откинулся назад и вальяжно устроился на скамье, опершись спиной о покрытую грибком плесени стену. – Кто ты и чем ты таким провинился, что связаться со мной согласился да в дело опасное влез? В чем твой проступок и в чем твоя выгода?

– На это парой фраз не ответишь, время нужно, – снова замялся Семиун, не решаясь открыть свое прошлое бродяге, которого знал всего несколько часов.

– А оно у нас есть…навалом. Вон, жрачку несут, – Шак кивнул подбородком в сторону торопящихся к ним разносчиков. – Давай, пока брюхи набиваем, ты правду о себе и расскажи!

– Ну, что ж, изволь, – усмехнулся лекарь. – Но только потом не говори, что я никчемный зануда, видящий жизнь лишь в черном цвете.

Один был готов слушать, другой решился заговорить. Именно с таких моментов и начинается дружба. Корчмарь и прислуга по-прежнему косились на чужаков с опаской, а рыжеволосая девица так и не простила обиды.

Жизнь несправедлива, а люди в ней, как фишки на игровой доске. Правила многолетнего соревнования с себе подобными столь непонятны и трудны, что еще никому на свете не удавалось их четко описать, а жалкие попытки только запутывают и лишают способности самостоятельно мыслить тех, чье существование поставлено на кон. К примеру, вроде бы незыблемое правило «Выживает сильнейший» на самом деле лишь абстракция и не регулирует совершенно ничего. А все почему? Да потому, что изобретатель ристалища по имени «Жизнь» не удосужился, а может, просто не захотел дать точное определение понятию «сила». В чем она? В возможности легко ломать хребты тем, кто мешает, или в беспринципности, в способности человека нарушать все писаные и неписаные нормы морали, а затем убаюкивать жалобно скулящую совесть, оправдывая свои гадкие, низкие поступки сказкой о суровой необходимости или о высших общественных интересах? Вопрос сложный, вопрос философский и, по большому счету, неразрешимый, как «Быть или не быть» или «А есть ли бог?». Ведь доказать существование Творца не удалось никому, как, впрочем, и опровергнуть. Вот так и с жизнью: никто не может описать правила, но зато все с удовольствием учат жить ближнего своего, забивая чужую голову своими принципами, нормами, алогичными измышлениями и трактуя его поступки на свой, далеко не идеальный лад. В результате одни люди страдают от заниженной самооценки, а другие возносят свое «Я» на такую высоту, что не в состоянии слушать других.