— Ага… — равнодушно отозвался Тартаренц. — Что ж, пожалуй, прочту, но это — секретное письмо.

Ему не верилось, что Вахрам не видел листка; он колебался, не зная, как поступить, и решил перевести разговор на другую тему:

— Завтра жаркий день будет, по всему видно, — обратился он к Вахраму.

— Поживем — увидим, — спокойно отозвался Вахрам.

Теперь Тартаренц решил, что он не может довериться и Вахраму. Вместе с другими бойцами он принялся за расширение и углубление минометных площадок и уже за полночь, закончив работу, запыхавшись, обратился к Лалазару:

— Ну, теперь ты мной доволен?.. Уморились тут, работая, а никому и в голову не придет позаботиться, чтобы нам доставили веду!

Снегопад прекратился. Утихла стрельба. Тартаренцу удалось добиться, чтобы его послали за водой.

После возвращения в часть из тбилисского госпиталя Тартаренцу впервые приходилось идти одному в тыл. Наблюдение за тем, чтобы ночью никто не отлучался из части, было поручено Габриэлу. Полученное от него разрешение Тартаренц объяснял тем, что они земляки, и Габриэл, мол, поэтому не решился отказать ему. Достав листок из кармана, Тартаренц переложил его в нагрудный карман и сделал несколько десятков шагов туда, где расположены были тыловые хозяйства. Днем он внимательно изучил участок своей части. Еще раз осторожно осмотревшись, он сделал несколько шагов в прежнем направлении, а затем резко свернул направо и пошел в обратную сторону. Но сердце у него так сильно забилось, что он покачнулся и присел: ну, если кто-нибудь встретит его и спросит, куда он идет, что он ответит? Что ж, ответ у него готов: пошел, мол, за водой и заблудился.

В течение последних дней он пытался поговорить не только с Лалазаром и Вахрамом, но и с другими бойцами и никому не посмел открыться. Тартаренц чувствовал, что он одинок со своими недобрыми мыслями. Все эти люди — с различными характерами и разными способностями — так же способны были ошибаться, как ошибся Лалазар или же этот новичок Ваагн. Но потом они с новой энергией служили, выполняли свой долг. Вот, например, Лалазар — в таком состоянии даже способен был петь!.. А Тартаренц после вчерашнего тяжелого боя испытывал еще больший страх при мысли о предстоящих испытаниях: а если повторится такой же день, если такое же страшное сражение произойдет завтра, послезавтра, то как избежать гибели?! Он снова нащупал листок, который за два дня до этого ему удалось незаметно припрятать от товарищей. Гитлеровцы разбрасывали листовки; в то время, как остальные бойцы или рвали эти листовки на клочки, или собирали для сдачи командованию, Тартаренц выбрал удобный момент и прочел листовку, на одной стороне которой был напечатан русский текст, на другой — армянский. В конце крупными буквами было написано, что эта листовка является пропуском для перехода на сторону немцев любого количества бойцов.

Тартаренц с особым вниманием перечитывал последние строчки листовки, в душе горько сожалея, что не нашел не только группы солдат, готовых сдаться в плен врагу, но и одного-единственного бойца, с кем можно было бы откровенно поговорить. Он яростно ругал в душе Ашхен, которую считал причиной своих теперешних бед, ругал и товарищей, которым не мог довериться.

Тартаренц прошел уже довольно большое расстояние. Вот еще немного — и он будет у немецких позиций. Он уже представлял себе, как покажет  и м  листовку-пропуск, что будет при этом говорить. «Как хорошо, — думал он, — что дежурным был Габриэл. Я ловко провел его… Вот теперь пусть Михрдат читает наставления своему сынку!»

Он уже достал из кармана листовку и на всякий случай вытащил белый платок. Еще несколько шагов…

Но радость Тартаренца была преждевременна.

Габриэлу показалась подозрительной та настойчивость, с которой Тартаренц добивался разрешения пойти за водой. Выдав ему разрешение, он тотчас же сдал свой пост напарнику и незаметно последовал за Тартаренцем.

Сильный удар по спине заставил Тартаренца пошатнуться. Кто-то крепко схватил его за шиворот и рывком повернул к себе.

— Да это я, товарищ Габриэл…

— Какой я тебе товарищ! А ну, шагай!..

— Так я же объясню…

— Шагай, говорят тебе! Объяснения будешь давать командованию!

Габриэл привел Тартаренца к минометным площадкам. Вахрам уже доставил воду для товарищей. Одного взгляда было достаточно, чтобы он понял все.

— Ах ты, ишачий сын, значит, вот почему ты о моих порезанных пальцах беспокоился?! — крикнул он, подбегая к Тартаренцу. — Ах, дали бы мне этой порезанной рукой шею твою перерезать!

Лалазар презрительно щелкнул пальцем по голове Тартаренца.

— Да разве это голова? Это же прогнившая тыква! Дали бы мне выдолбить ее, сделать из нее черепок для отбросов! Теперь-то я понимаю, какую он мне удочку закидывал!..

Габриэл с трудом успокоил бойцов и под усиленным конвоем доставил Тартаренца к Гарсевану Даниэляну. Ошеломленный и возмущенный Гарсеван сам отвел арестованного к Остужко.

— Нашу честь запятнал, собака!

Остужко проявил больше хладнокровия: он допросил Тартаренца и, молча хмурясь, взял трубку телефона.

…Выслушав Остужко, Асканаз Араратян несколько раз прошелся по своему блиндажу. Враг просчитался — никто не поддался на его провокацию, кроме этой гадины. Но и один этот случай накладывал пятно на всю воинскую часть!

В тот же день, на рассвете, военный трибунал судил Тартаренца и вынес решение: расстрел перед строем.

…К пяти часам следующего дня, после того как дивизия успешно отразила все атаки фашистов и заняла более удобные позиции, бойцы роты Гарсевана Даниэляна выстроились неподалеку от штаба. Здесь были среди других Гарсеван, Саруханян, Габриэл, Ара, Унан, раненый Абдул, Лалазар, Вахрам. Бойцы выстроились наподобие большой буквы пе, в открытые ворота которой ввели под конвоем Тартаренца.

Лица бойцов выражали нескрываемый гнев. Особенно оскорбленными чувствовали себя Гарсеван и Саруханян: ведь этот презренный изменник оскорбил их самые заветные чувства, осквернил присягу, данную перед лицом народа, бросил пятно бесчестия на своих товарищей, жену, маленького сына!

— Подумаешь, за человека еще считают, приговор ему выносят, когда нужно было укокошить на месте, как собаку паршивую!.. — гневно шептал Вахрам.

Гарсеван выступил вперед и громко прочел зловещие строки приговора:

— «…за измену Советской Родине, за нарушение воинской присяги, за гнусный обман товарищей по оружию и командования…»

Тартаренц стоял понурившись, уставив в землю бессмысленный взгляд.

Гарсеван закончил чтение приговора.

— Снимай обмундирование! — громко приказал Саруханян.

Через несколько минут приговор над изменником родины был приведен в исполнение.

На обратном пути Саруханян сказал шагавшему рядом с ним Гарсевану:

— Нет, ты мне скажи, как мы об этом сообщим Ашхен? — и он скрипнул зубами.

— Ашхен обладает такой стойкостью, что мы можем к должны написать ей всю правду. Приходи, подумаем, обсудим вместе, как написать.

В это самое время Нина зашла к Асканазу — передать ему поручение. Лицо командира дивизии было так сурово, что Нина едва осмелилась спросить вполголоса:

— К расстрелу присудили мужа Ашхен?

— Нет, не мужа Ашхен — к расстрелу приговорили изменника родины.

Усадив рядом с собою внуков, Шогакат-майрик слушала Седу, которая читала ей только что полученное от Вртанеса письмо.