Ара умолк. Грачик вскочил с места, несколько раз прошелся по землянке. Мать и Рузан стояли, словно живые, перед его глазами. Постояв у окна, он обернулся и подошел к Ара.

— Ара, дорогой, я этой ночью вылетаю в Мисхако вместе с Остужко, Ашхен и другими товарищами. Там предстоит жаркое дело. Я рад, что ты так сблизился с нашими. Не поленись, напиши и маме и Рузан поподробнее о сегодняшней нашей встрече!

Проводив Ашхен, Остужко, Грачика Саруханяна, которые вместе с несколькими незнакомыми Гарсевану бойцами должны были ночью вылететь в Мисхако, Гарсеван вышел из помещения штаба дивизии. Вернувшись на КП роты, он, словно после долгого отсутствия, крепко обнял Унана и Абдула.

— Получил уже задание? — весело спросил Унан.

— И какое!

— Когда двинемся?

— Подробности пока неизвестны.

— Ну, рассказывай то, что известно.

— Значит, так: два отделения, человек двадцать отборных бойцов… в тыл врага… Будут и другие такие же ударные отряды, но уж не знаю, из каких частей. А наша дивизия… скоро и она получит особое задание от штаба армии. Говорят, что в военном совете говорили и про нас…

— Так-таки говорили? — улыбнулся Унан.

— Да, да, ты не ухмыляйся. А здесь какие новости?

— Занятия прошли удачно. В обеденный перерыв пришли из штаба две девушки, Маруся и Лело. Раздали литературу, поговорили с бойцами. Скоро начнется концерт. Лело обещала спеть грузинские песни, — оказывается, она знает несколько песен Саят-Нова, обещала спеть их по-армянски.

— А Маруся что будет петь?

— Она говорит, что не умеет. «Не певунья я», говорит.

Гарсеван, после отъезда Ашхен чувствовавший себя покинутым и одиноким, немного ожил. Он что-то подсчитал на пальцах и заявил:

— Концерт будет продолжаться часа полтора. Я закончу проверку и подготовку к часу ночи. Два часа отдыха. Да, может, и удастся послушать.

— Прибыло пять человек из нового пополнения. Ваш заместитель сейчас беседует с ними. Вернулся из госпиталя Ара, — закончил свой доклад Унан.

— Ара? Вот это хорошо! Выздоровел, значит! А то Шогакат-майрик очень волновалась, тревожное было ее последнее письмо. Ну, а как лицо?

— Увидишь сам.

— Скажи там, чтобы вызвали его ко мне.

Через несколько минут пришел Ара, представился, как положено, командиру роты; получив разрешение Гарсевана, присел на обрубок, служивший им скамьей.

— Ну, как здоровье? — спросил Гарсеван.

— А я никогда не жаловался на здоровье. Раны были, зажили.

— Какие новости из Еревана?

— Я в Ереване не был. Лечился в бакинском госпитале.

— А отпуска тебе не дали?

— Дали.

— Так почему же ты не поехал в Ереван?! — с возмущением воскликнул Гарсеван.

При входе Ара он окинул его мимолетным взглядом, но сейчас попристальней вгляделся в его изрытое шрамами лицо. Да, сильно изменился Ара!

— Ну, говори, почему не поехал? — уже мягко и заботливо повторил он свой вопрос.

Не получив ответа, Гарсеван обменялся быстрым взглядом с Унаном, затем медленно и внушительно проговорил:

— Не ожидал я от тебя, Ара… Ты обязан был поехать в Ереван!

Ара опустил голову.

— Письма-то получал небось? И писала не только мать, но и Маргарит, не так ли?

— Да, писали.

— Я не хочу касаться твоих личных дел, но Маргарит пишет о тебе с такой же любовью. Иначе и не могло быть! Да, да! — воскликнул Гарсеван, видя, что Ара смущают эти его слова. — Все это так. А ты, уж не обижайся, показал себя человеком малодушным: не пожелал, видите ли, показаться с израненным лицом любимой девушке… А ты подумал о том, что оскорбляешь Маргарит и мучаешь мать? Да и чем ты лучше нас: ведь на войне со всяким может такое случиться! Что ж, прикажешь и нам избегать наших родных, если мы получим тяжелое ранение?

Ара не ждал такого сурового упрека. На его глазах показались слезы.

— Дурного же ты мнения о своей Маргарит! — продолжал Гарсеван. — Красота проходит, вечна только красота души. Ведь тебя не спрашивали в школе, какое лицо было у Агаси[16]. Тебя спрашивали, каков он был душой, не так ли? Ну-ка, садись сейчас же, напиши хорошее письмо матери и Маргарит и попроси у них прощения! И готовься — вместе со мной пойдешь выполнять боевое задание.

Выйдя из землянки, Гарсеван встретил двух девушек в сопровождении бойца. Боец доложил, что Маруся и Лело прибыли из штаба дивизии.

— Надо бы почаще присылать таких славных девушек, — одобрительно сказал Гарсеван.

Хотя он спешил, однако приветливо обратился к Лело:

— Мне передавали, что вы хорошо поете?

— Да нет, я только так, для себя.

— Жаль, что я не смогу послушать вас — освобожусь не раньше часа ночи.

— Так мы должны вернуться только утром, — возразила Маруся.

— На рассвете меня уже не будет здесь. Я сказал, чтобы вам отвели мою землянку.

— Ну, вот и подождем вас до часа!

— За это спасибо! — воскликнул Гарсеван, пожимая руки девушкам.

Проходя мимо одной из землянок, Гарсеван услышал, как кто-то вполголоса напевал грустную песню. Он хотел было пройти мимо, но голос показался ему знакомым. Гарсеван прислушался: пел Михрдат, и что-то очень печальное. Вначале трудно было разобрать слова, но потом до его слуха дошли отдельные слова. «Сатеник»… «Габриэл»… «несчастный отец»… Михрдат пел, заменяя слова старинной песни своими собственными словами.

Гарсеван вошел в землянку.

— Ах, Михрдат, ты один?

— Прошу прошения, товарищ командир… — в смущении привстал с нар Михрдат. — Только что сменился с поста…

— Да ты садись, устал небось. Отдохни, а потом, может быть, пойдешь на концерт?

— Нет настроения!

— Не поддавайся горю, Михрдат: месть за Габриэла…

— Понимаю, товарищ командир… Я думал, что меня никто не слышит… А при парнях я горю моему воли не даю…

К часу ночи Гарсеван вернулся к себе в землянку. Он успел поговорить с каждым из бойцов в отдельности, подробно разъяснил задание, проверил оружие и боеприпасы, которые бойцы должны были взять с собой.

В землянке было душно, потому что Маруся занавесила единственное оконце и при свечке читала какую-то книжку.

— Ну как, кончили? — спросила она.

— Да, кончил, но где же Лело?

— А вон спит в углу, закрылась от света. Устала очень, не смогла дождаться вас.

— Зря не легли и вы.

— Садитесь, садитесь, подумаешь тоже, зря! Ведь вы на боевое задание идете… А я многих провожала, и они всегда с удачей возвращались. Думаю, что и вам принесу удачу. Вы знаете, я очень хотела поговорить с вами. Многое слышала о вас и об Ашхен. Расскажите, пожалуйста, как она вас выходила? Я читала об этом во фронтовой газете еще в прошлом году, но мне хотелось бы знать подробности…

Теплое чувство поднялось в душе Гарсевана.

— Выходит, что мы — старые знакомые, а? Так зачем же вы приехали к нам только через год, чего ждали? — шутливо спросил он.

— Ждала подходящего случая. Вот он и представился… Но как жаль, что я не застала Ашхен!

Гарсеван вспомнил тяжелые дни, когда он и не надеялся, что к нему вернется дар речи. Опершись своей могучей рукой о колено, он наклонился к Марусе и начал подробно расспрашивать ее, неожиданно перейдя на «ты».

— Дети есть у тебя?

— Двое.

— А кто за ними смотрит?

— Муж мой помогает свекрови. Мой Коля в бою под Краснодаром ногу потерял. Теперь он дома. А я с самого начала войны в штабе. До сих пор ни разу и ранена-то не была.

— Значит, двое детишек? Вот и у меня двое. А у брата моего трое детей. Он со мной как раз в этих местах воевал…

— Воевал?.. — осторожно переспросила Маруся, не решаясь расспрашивать дальше.

— Ну, и что ж тебе пишут из дому? — очнулся от минутной задумчивости Гарсеван.

— Разное пишут — и веселое и грустное. Коля мой смелый был боец. Тяжело ему дома. Хотелось бы мне, чтобы он не грустил так, да что ж поделаешь… И как же мечтал он дойти до самого Берлина, а тут… с ногой… Пишет мне: «Радостно мне, Марусенька, что хоть ты меня заменяешь…» Ну, я тоже стараюсь его развлечь моими письмами, пишу, что скоро, мол, все кончится, приеду и буду за тобой ухаживать… В таком положении человеку нужна поддержка…