…Асканаз Араратян остался один. Он расстегнул пуговицы шинели и глубоко перевел дыхание. Ординарец вошел в комнату и спросил, можно ли подавать ужин. Асканаз махнул рукой, давая понять, чтобы с ужином подождали.

Раздался звонок. Сидевший у телефона Вахрам, выслушав, обратился к Асканазу:

— Товарищ генерал-майор, вас просит медсестра Ашхен Айказян.

Прилегший было Асканаз поднялся, удивленный: о раненых обычно докладывал командир санбата.

— Я слушаю.

— Товарищ комдив… — раздался взволнованный голос Ашхен. — Операция Нины Михайловны сошла благополучно…

— То есть как, неужели она была ранена?! — воскликнул Асканаз, вдруг припомнив, что в разгар сражения Нину у телефона почему-то заменил Кимик.

— Да, в левый бок.

— А как температура, самочувствие?

Ашхен сообщила, что все в порядке, и добавила, что звонила по просьбе Нины.

Сказав ординарцу, что ему сейчас не до еды, Асканаз быстро оделся, вызвал машину и поспешил в санбат. Навстречу Асканазу вышел майор медицинской службы с рапортом о поступивших в этот день раненых. Асканаз вошел в просторную комнату, оборудованную под палату, и обошел раненых, заговаривая с каждым.

— Что ж, из-за такого пустяка и не доведется посмотреть Берлин?! — с горечью воскликнул молодой боец — уроженец Апарана, раненный в голень.

— Ты поправляйся, а посмотреть Берлин успеешь, — с улыбкой ответил Асканаз.

Обойдя раненых, он вошел в соседнюю комнату. При его входе Ашхен поднялась с табуретки. Асканаз медленно подошел к койке, внимательно вглядываясь в лицо Нины. Она лежала, закрыв глаза. Ашхен вполголоса рассказала, что произошло с Ниной. Проникшие в тыл гитлеровцы окружили землянку связи. Один из солдат ворвался в землянку и ранил Нину. Кимик тут же размозжил ему голову.

Нина открыла глаза, Асканаз осторожно приложил ладонь к ее лбу.

— В первый день повышение температуры неизбежно, — успокаивающе сказал врач.

По осунувшемуся виду Нины можно было понять, что ей дорого обошлись испытания прошедшего дня. Но теперь у нее на лице было спокойное выражение.

— Благодарю вас за внимание, Асканаз Аракелович! Я вчера похвалилась в письме Григорию Дмитриевичу, что раньше его доберусь до Берлина, и вот видите, сегодня…

— И сегодня продолжайте думать так же, но без похвальбы.

На расспросы Асканаза врач заверил, что положение раненой не внушает опасений: организм у нее здоровый, рана неглубокая, и беременность будет протекать нормально.

— Я сам напишу Григорию Дмитриевичу! — прощаясь с Ниной, проговорил Асканаз и, заметив тревогу на лице Нины, прибавил: — Напишу только хорошее! Поверьте, ваше ранение Поленову покажется простой царапиной!..

…Через несколько дней Нина уже читала ответное письмо Поленова. «Счастье ты мое, что бы со мной стало, если б я потерял тебя!..» — непрерывно повторяла Нина его слова. В каплях слез отразился слабый свет от затененной лампочки.

Близился рассвет. Нина выглянула в окно, и сердце у нее чуть не выскочило из груди, когда она услышала постепенно нараставший могучий клич:

— На Берлин… на Берлин… на Берлин!

Ясное майское утро.

Гигантские столбы пыли. Бесконечные клубы густого дыма.

В столице Германии остатки разгромленных гитлеровских войск переживали агонию. Днем и ночью гремели орудия, грохотали танки, трещали винтовки и пулеметы. Как бы крепко ни стоял Берлин на граните своих мостовых, иногда чудилось, что вот-вот взлетит он в воздух, — таким оглушающим был грохот, таким сильным было сотрясение. В ночь на 16 апреля войска Первого и Второго Белорусского фронтов и Первого Украинского фронта начали штурм Берлина, осуществляя твердое задание Ставки: овладеть столицей врага и окончательно разгромить гитлеровских захватчиков.

Двести мощных прожекторов освещали путь штурмующим, ослепляя окопавшихся фашистов. Постепенно суживалось кольцо окружения, стянутое вокруг Берлина с востока, юга и севера. Пехотинцы уже прославившихся генералов Чуйкова и Берзарина, танковые дивизии Рыбалко, Катукова и Богданова, овеянные славой четырехлетних боев, преодолевая огромные трудности, по приказу маршалов Жукова, Конева, Рокоссовского шаг за шагом подступали к Берлину. Победоносные советские войска форсировали водные рубежи на реках Одер, Нейсе и Шпрее, переправились через многочисленные каналы, овладели железобетонными укреплениями и, наконец, 23 апреля вошли в Берлин. Разгорелись жестокие уличные бои, В центре Берлина гитлеровцы возвели свыше четырехсот железобетонных укреплений. Воинские части, оснащенные новейшими видами боевого вооружения, остервенело обороняли каждый метр от танкистов Богданова и Катукова. Захваченные в плен солдаты признавались, что гитлеровское командование вооружило пятьдесят тысяч человек «фауст-патронами», приказав, чтобы каждый уничтожил по крайней мере один советский танк. Но советские пехотинцы и танкисты рвались вперед со всей яростью, накопившейся за четыре года войны. За овладение каждой улицей, каждым домом вспыхивала ожесточенная стычка. Советские войска постепенно приближались к центру города. В рядах штурмующих говорили на всех языках советских народов о том, о чем мечтали, расставаясь с родными, к чему стремились в мучительные дни отступления, — говорили о мечтах, превращавшихся ныне в явь. И вот, наконец, 30 апреля 1945 года весь мир узнал, что победное знамя Советской Армии реет уже над рейхстагом. Первого мая в штаб советских войск в Берлине явился гитлеровский генерал Кребс и сообщил о том, что Гитлер покончил с собой. Генерал Кребс просил сообщить ему условия капитуляции гарнизона Берлина.

«Никакой речи об условиях! Безоговорочная и полная капитуляция!» — сказали ему в ответ.

Второго мая Берлин был окончательно занят советскими войсками. Триста тысяч фашистских солдат и офицеров сложили оружие.

Асканаз Араратян получил приказ командования Первого Белорусского фронта о том, что его дивизия будет принимать участие в штурме Берлина. 29 апреля дивизия уже участвовала в военных действиях под Берлином.

— Вот и исполнилось твое заветное желание, Гарсеван-джан! — улучив удобную минуту, воскликнул Ваагн. — Фашисты теперь за каждую мышиную норку рады были бы по тысяче туманов[19] платить…

Когда и при каких условиях высказал Гарсеван это желание — он и сам сейчас затруднялся вспомнить. Ему было ясно одно: настала пора того заветного подвига, о котором он мечтал с того дня, когда у него отнялся язык во время отступления из Керчи. Он на миг представил себе пройденный боевой путь, и душа у него наполнилась ликованием, смешанным с печалью. Унан, Грачия, Тиросян, Габриэл, потом Аракел… Разве не были достойны они увидеть этот день? Но если бы не самоотверженная отвага погибших, Гарсеван и его товарищи не удостоились бы великой чести участвовать в штурме Берлина…

— Да, Ваагн, немного уже осталось! Но вот это немногое кажется мне таким же трудным, как и весь пройденный путь! Помнишь, на берегу Одера, когда фашистские автоматчики прорвались к нам в тыл? Никогда не видел я нашего комдива таким сердитым…

Ваагн (ныне уже командир первой роты) покрутил головой и улыбнулся:

— Нет, что ни говори, умеет народ сказать свое хлесткое слово! — И он замурлыкал себе под нос слова старинной песни:

— Уж если хочется петь, пой что-нибудь хорошее, а то смешиваешь муку с отрубями, словно пекарь-неряха!..

— Уж сказал бы, что нанизываю украденные строчки, словно какой-нибудь бездарный поэт!

— Я с поэтами дела не имел, а муку от отрубей отличать умею.

— Прошу прощения, мне уже пора: пойду отсеивать муку от отрубей!

Первого мая части дивизии Асканаза Араратяна стояли перед мощными укреплениями, возведенными в сквере. Каждое из них представляло систему железобетонных перекрытий и поднималось на высоту пяти-шести-этажного дома. Они отстояли друг от друга на пятьсот метров. Железобетонные стены были в четыре метра толщиной. Железобетонными были и площадки укреплений, где размещено было по четыре крупнокалиберных двуствольных орудия с механизированным управлением. Ни налеты советской авиации, ни снаряды тяжелой артиллерии не причиняли здесь особых разрушений. Шеститысячный гарнизон продолжал оказывать упорное сопротивление штурмующим. Асканаз Араратян получил задание штурмом овладеть обоими укреплениями. Его командный пункт находился на расстоянии каких-нибудь трехсот — четырехсот метров от линии огня. Еще накануне ему стало известно, что в соседнем квартале города бой ведет дивизия Шеповалова. Чуть подальше сражалась часть под командованием Остужко: раненный в бою под Новороссийском, он четыре месяца проходил лечение в тыловом госпитале и затем, участвуя в боях на различных фронтах, дошел до Берлина. Асканаз узнал, что с Остужко находится и Марфуша. Приятно было бы после долгого боевого пути встретиться вновь с людьми, с которыми сблизили испытания военных дней… Жаль, что сейчас нельзя было и думать о встрече с ними. Укрывшийся за толстыми стенами враг яростно огрызался. Огонь его артиллерии не только не утихал, но как будто усиливался с каждым часом. Разведка донесла Асканазу, что в церкви, поодаль от второго укрепления, гитлеровцы сложили огромное количество взрывчатки. Одно из подразделений завладело этой церковью еще на рассвете. Асканаз приказал саперам и двум ротам пехоты перебросить взрывчатку под стены одного из укреплений.