В первую минуту Оксана предположила, что Аллочка говорит со сна, но в следующую минуту девочка села в постели, протерла глаза и проговорила заикаясь:

— Мма-мма… а-а… ффа-шши-ссты… уушш-лли?..

Девочка стала заикой. Успокоив Аллочку, Оксана ушла на кухню и дала волю слезам.

Боль за ребенка и постоянный страх, что не сегодня-завтра могут прийти и за нею, совершенно измучили Оксану. Услышав какой-нибудь шорох под окном или за дверью, она в ужасе вскакивала, с трепетом ожидая, что вот-вот к ней нагрянут фашисты. Алла не подавала признаков жизни.

Тревогу вызывало в ней и то, что небольшой запас продовольствия постепенно таял. Оксана уже подумывала, что ей нужно выйти из дому, встретиться со знакомыми и спросить совета, как быть дальше. Днем соседка занесла ей молоко. Оксана покормила Аллочку и уложила ее спать. Микола отпросился на улицу. Когда Аллочка заснула, Оксана присела у стола, охватив ладонями голову, и закрыла глаза, стараясь отвлечься воспоминаниями о прошлом, которое ей казалось сейчас таким далеким.

В дверь негромко постучали. Оксана натянула повыше одеяло на Аллочку, которая тихо посапывала во сне, и лишь после этого открыла дверь. В комнату вошел совершенно незнакомый ей мужчина лет пятидесяти, с тросточкой в руках. Мигая глазами, он поклонился и протянул руку Оксане. Она машинально протянула ему свою руку и вздрогнула, почувствовав прикосновение холодных, липких пальцев.

— Вы, конечно, удивляетесь, Оксана Мартыновна, и спрашиваете себя, кто этот человек, который так бесцеремонно явился к вам… — тут незнакомец придвинул стул, сел рядом с Оксаной, — и хочет поговорить с вами по душам!

— Да нет, я…

— Но удивляться тут нечему. Такие уж настали времена, что честные люди должны думать друг о друге. За последние дни эти негодяи мобилизовали уже свыше ста молодых девушек и парней. Часть оставляют здесь, а часть собираются угнать в Германию…

— Угнать в Германию?! — с ужасом повторила Оксана. — А как же Марфуша?

— Вот как раз из-за Марфуши я и пришел. Я помогал поставить каждого на соответствующую ему работу…

— Вы помогали… помогали немцам?! — гневно вырвалось у Оксаны, но она, вовремя спохватившись, замолчала.

Незнакомец нервно мигнул. Обеими руками ухватившись за набалдашник, изображавший лошадиную голову, он оперся подбородком на руки и спокойно сказал:

— Вы говорите — «помогаю немцам»? Неправильное суждение: я помогаю  н а ш и м! Я работаю у немцев — это так. Но если бы вместо меня работал кто-нибудь другой, было бы еще хуже. Как я вам уже сказал, я стараюсь помочь чем могу: стараюсь добиться более подходящей работы, а то и вовсе освободить наших людей. Самое же главное — я под различными предлогами не даю отправить нашу молодежь в Германию или, во всяком случае, добиваюсь отсрочки. Вот, например, Марфушу…

— Да, да, что с нею?

— «Василий Власович, — говорит мне ваша Марфуша, — ведь я еще учусь…» Рассказала она мне о вас, и я сделал все, что мог. Поговорил с кем следует, и Марфушу назначили официанткой в столовую. Пообещали мне, что ее не отправят в Германию, если будет хорошо себя вести.

— А что значит «хорошо себя вести»?

— А кто его знает, молодая ведь, мало ли что может втемяшиться в голову?.. Да, значит, попросила Марфуша, чтоб я к вам зашел, успокоил вас. Как видите, я исполнил…

— Очень признательна, вам Василий Власович. Значит, нашей Марфуше не угрожает опасность?

— Ну, какая там признательность… Мой долг помогать нашим людям, следить за тем, чтоб ни Марфуше, ни таким, как вы, никто повредить не мог.

Василию Власовичу показалось, что Оксана с уважением отнеслась к его словам, и он уже более смело продолжал:

— Да, в тяжелое время мы живем. Как говорится, человек человеку волком стал. Никто доброму делу и доброму слову не верит.

— А как вы думаете, разрешат Марфуше прийти домой?

— А это уж от нее зависит: если будет хорошо вести себя…

После минутного молчания Василий Власович поднял голову и с сочувствием спросил:

— Ну, а как ваш супруг? Наверное, ему тяжело, что он ничем не может помочь вам!

Оксана насторожилась. Вспомнив наказ Аллы, она равнодушно махнула рукой:

— Мужья теперь плохие… Еще за полгода до войны уехал в Москву и перестал писать, не интересовался ни мной, ни детьми.

Василий Власович поговорил о том, о сем, спросил с здоровье детей. Оксана сообщила ему, что маленькая дочка ее плохо себя чувствует. Вскоре после этого Василий Власович встал и начал прощаться, заверив Оксану, что будет часто к ней заходить и сообщать новости о Марфуше. Подойдя к дверям, он осторожно оглянулся и, понизив голос, сказал, что надеется тайными путями получить известие о родных Оксаны.

Проводив его, Оксана вернулась в комнату и села у постели Аллочки. Она была в глубокой тревоге, — ей было ясно, что ею интересуется фашистская полиция. «Вот и начались самые тяжкие испытания!» — с горечью подумала она.

Ночь, а за нею день… Еще ночь, еще день… Батальону иногда приходилось идти обходными тропами, чтобы не дать врагу напасть на свой след. Бывали случаи, когда отдельным группам бойцов приходилось завязывать бои с фашистами, но батальон все время упорно продвигался на восток.

Наконец добрались до назначенного пункта. Остужко пришел сюда на день раньше и уже успел связаться с подпольной организацией, действовавшей в районе. Узнав о том, что один из руководителей партизанского отряда по прозвищу «Дядя» хочет увидеться с ним, Шеповалов от души обрадовался.

Асканаз передал Шеповалову рассказ Титова о Григории Поленове; тревожные мысли не покидали его. Доставив раненых в села, Минаев должен был догнать батальон. Ну, а если Поленов окажется предателем и выдаст своих?.. Эта мысль была такой тягостной, что Асканаз с трудом сохранял душевное равновесие.

Партизанские связные повели руководителей батальона в тайное убежище, и в глубине леса перед Асканазом открылся новый мир… Связные раздвинули густо разросшийся терновник, и Шеповалов с Асканазом вслед за ними спустились вниз по вырубленным в земле ступеням, в подземное помещение.

С первого же взгляда на Дядю Асканаз почувствовал восхищение. Настоящее имя начальника партизанского отряда, было Константин Долинин. Это был человек лет, тридцати пяти, могучего телосложения, с крупными чертами лица, оттененного широкой казацкой бородой и густыми усами. Особенно понравились Асканазу ясные, проницательные глаза Долинина.

— Да какой там к черту Дядя?! — облапив Долинина, воскликнул Шеповалов. — Полюбуйтесь только, молодой кабалеро, пожиратель девичьих сердец!

— Ну-ну-ну! — с улыбкой отмахнулся Долинин.

Асканаз, рассмеявшись, также пожал руку Долинину. Командир партизанского отряда, видимо не упускавший повода пошутить, с упреком сказал:

— Вот, видите, товарищ комбат, комиссар не согласен с данной мне характеристикой!

— Откуда вы угадали? — справился Асканаз.

— А партизан обязан многое угадывать. Видно, устали немножко от маршей да стычек с фашистами, а?

— Не столько от маршей и стычек, сколько от неопределенности. Не можем провести как следует ни одной операции.

— Ничего, вскоре предвидится дело, и горячее дело. Ведь вам придется идти на соединение с дивизией.

— Только с дивизией… — твердо произнес Асканаз.

Долинину стало понятно, о чем подумал в эту минуту комиссар батальона.

— Да, вы оторвались от своей части, но… самое важное — не потерять головы, какие бы трудности ни встретились. Ну, а трудности…

В рассказе Долинина было мало утешительного. Красная Армия снова отступала. Фашисты готовились форсировать Днепр.

После скромного обеда командир партизанского отряда набросал программу предстоящих действий. Крупная фашистская часть, численностью свыше трех тысяч солдат, готовилась соединиться с войсками, налаживающими переправу через Днепр (Долинин показал на карте направление). Поезда, перебрасывающие солдат этой колонны, должны были пройти по большому мосту. Предстояла задача взорвать этот мост.