— Никто из нас в плен не сдастся! Товарищи, смерть или жизнь. Но прислушайтесь, по-моему, слух меня не обманывает: наши где-то близко!

Неприятельская цепь подползала все ближе, не прекращая стрельбы. Гарсеван прекрасно знал, как мало осталось патронов, но, пересилив себя, скомандовал:

— Огонь!

Фашистов отшвырнуло от дзота. Гарсеван быстро подсчитал: три патрона в автомате у Вахрама, два — у Унана.

— В револьвере у меня еще пять пуль, — сказал он, обводя товарищей взглядом.

Гранаты и пять пуль в барабане — как раз по числу защитников дзота. Достаточно, чтобы никто не попал в руки врага. Но кто же решится стрелять в товарища, в боевого друга? У кого хватит мужества? Никто не успел отозваться на слова Гарсевана. Послышался громкий возглас:

— Удирают, и-эх как удирают!

Кричал Вахрам, кричал, не сдерживая радости. Гарсеван кинулся к амбразуре: фашисты действительно бежали без оглядки но направлению к городу.

— Эх, жаль, вот когда пригодился бы пулемет! Неплохая мишень — десять, двадцать, сто, триста!.. — с сожалением приговаривал Гарсеван.

Однако сознание, что они сумели продержаться, было таким радостным, что Гарсеван вместе с товарищами выбежал из дзота и кинулся обнимать первых подошедших бойцов. Так и застал Гарсевана старший из командиров наступавшего советского соединения подполковник Комаров: Гарсеван с мокрыми от слез глазами обнимал незнакомого бойца. Комаров, рассмеявшись, положил руку на плечо Гарсевану:

— Я следил за вашими действиями. Молодцы, ну, право, молодцы! Отправьте раненых в санчасть и отдохните. Вы заслужили право на отдых, сражались, как настоящие герои! Я так и скажу Араратяну — он неподалеку, на правом фланге…

Комаров ушел, а Гарсеван не сводил удивленного взгляда с Унана:

— Унан, что это такое он говорил?

— Ему виднее со стороны.

Прошла уже неделя с того дня, как Ашхен прибыла на «Малую землю». Накануне ночью она с чувством тревоги и гордости следила за тем, как высаживался на берег десант морской пехоты, подброшенный мелководными судами из Геленджика. Всю ночь рокотали над Новороссийском моторы советских самолетов, отвлекая внимание противника от десантных судов.

А на рассвете, начиная от «Мыса любви» и до здания цементного завода, расположенного на окраине Новороссийска, советские части ликвидировали проволочные заграждения и минные поля, значительно продвинув вперед свои позиции. Гитлеровский гарнизон Новороссийска был теперь под тройным ударом: с востока штурмовали город дивизии Денисова, с юго-запада усиленные новыми десантами защитники Мисхако пробивались к городу; с воздуха ожесточенно бомбила советская авиация, помогая штурмующим.

По высаживающимся десантам гитлеровцы открывали ожесточенный огонь. Санитары и сестры под огнем противника выносили с поля сражения раненых.

Отведя на медпункт последнего раненого, Ашхен подбежала к бойцу, который прижал рукой окровавленное левое ухо. Когда боец отнял руку, Ашхен увидела, что пуля сорвала мочку уха. Однако, несмотря на боль, раненый бодрился. После перевязки он спросил Ашхен по-армянски с заметным неармянским акцентом:

— Вы из Еревана?

— Да.

— А я — из Кутаиси. Шалва меня зовут. А ну-ка, пожалуйста, дайте мне немного ваты!

Ашхен протянула ему комочек ваты. Шалва плотно заткнул ватой здоровое ухо и, наклонившись к Ашхен, попросил:

— А ну, скажите мне что-нибудь!

— Не беспокойтесь, — ответила она, — перепонка не повреждена. Дня два будет шум в ушах, но слух не потерян.

— Ой! А как вы догадались… — улыбнулся Шалва.

— Знаю по опыту.

— Давно вы в армии?

— Не очень, но я работала в госпитале.

— Ах, вспомнил, да я в газете видел ваш портрет! Вы — Ашхен… Ашхен Айказян!

— Да, да. Идите прямо, потом сверните налево: там и будет медпункт.

— А зачем он мне? Я побегу догонять свою роту. Кстати, вы не знаете, здесь ли Гарсеван Даниэлян?

— Не здесь, но близко.

— Ха-а-роший парень! В прошлом году вместе воевали. Брат у него в Керчи остался… Ну, значит, увидимся скоро! Так, говорите, обойдется и я буду слышать, как прежде?

— Безусловно.

Шалва вытащил вату из здорового уха и радостно улыбнулся:

— Правильно, сестрица, слышу обоими ушами. Все в порядке!

— Рана у вас легкая, но надо ее обработать, а то может загноиться, — предупредила Ашхен.

— Это уж после того, как возьмем Новороссийск. Ну, пока!..

— Прощаться нет надобности, я следую за полком.

— Вы, наверное, у Остужко, с Саруханяном прилетели, да? Вот и хорошо! Наш батальон придали Остужко, значит мы теперь бойцы одной части!

Наступило утро. Море было спокойно, и лишь разрывы бомб и снарядов бороздили его ровную гладь, переливавшуюся под солнцем: вон там перламутровая полоса, рядом — зеленоватая, еще дальше — светло-синяя… Душу переполняло восторженное чувство. И какое хорошее название дали этому месту — «Мыс любви!» Сколько влюбленных девушек и юношей приходило сюда, чтобы любоваться морем, мечтать о будущем! Кто из них остался в живых а борется с врагом, чтобы, победив его, вернуться сюда, снова любоваться морской гладью, снова любить и мечтать? Да, сейчас идет бой именно за то, чтобы люди могли мечтать и любить!

Ашхен вспомнила свою жизнь… Нет, лучше не вспоминать! У нее есть Тиграник, есть друзья: Гарсеван, Унан и Мхитар Берберян. Ей показалось, что она уже давно, очень давно находится на «Малой земле»…

Ашхен поглядела вслед Шалве, поправила сумку и побежала дальше.

Бой разгорался. Мимо Ашхен, опережая ее, пробегали моряки-десантники и пехотинцы, все новые и новые позиции занимали артиллеристы и бронебойщики. Бойцы на бегу приветливо махали рукой бесстрашно пробивавшейся вперед сестре. Подойдя к передовой линии огня. Ашхен пробиралась, уже низко пригнувшись или ползком: она знала, что красный крест нарукавной повязки и косынки не спасет ее от пули фашистского снайпера. В свисте и грохоте сражения ее привычное ухо различало стон раненых, и она спешила оказать им первую помощь, сама провожая их до медпункта или поручая их своему помощнику — Савве.

— Слышь, Ашхена, мне хорошую весть сообщили, — радостно заявил Савва, вернувшись с медпункта, куда проводил одного раненого. — Говорят, что наши уже вошли в город с той стороны. Нам подкинули новый батальон. Поднажмем с двух сторон — и сдавим фашистов!

Ашхен уже привыкла к тому, что Савва по-своему переделал ее имя. Она весело откликнулась:

— И наша «Малая земля» сразу станет «Большой»!

— Да, да, ты погляди, как наши быстро продвигаются.

Вскоре Ашхен увидела Остужко, спешившего на свой новый КП, — ему было поручено занять цементный завод и идти на соединение с частями, штурмующими Новороссийск.

— Ну как, не скучаете без дела? — крикнул Остужко, поравнявшись с Ашхен.

— Кто может еще держаться на ногах, отказывается идти на медпункт. Никто не хочет пропустить первой встречи с нашими! Особенно бойцы-староселы с «Малой земли».

— И правильно делают! Ведь за исходом сегодняшнего сражения следит не только командование фронта, но и Москва…

— А где Грачик Саруханян? — крикнула Ашхен вслед Остужко.

— Ему жарко приходится!.. Он там, впереди. Поступило сообщение, что фашисты решили перебить пленных, если не удастся погрузить их на суда.

Ашхен стиснула зубы, глядя вслед бегущему Остужко. Чуть поодаль от него она заметила Шалву: показав левой рукой на забинтованное ухо, Шалва поднял сжатый кулак. Ашхен невольно улыбнулась.

Час спустя Остужко и командиры других десантных отрядов получили приказ начать решительный штурм Новороссийска. Из штаба армии сообщили по радио: на одном из участков сдалась в плен румынская часть вместе с командиром.

В предместьях города сражаться стало труднее. Линии фронта уже не было, вражеских солдат можно было встретить и в цеху цементного завода, и во дворе, и в подвале, и в коридоре любого дома. Остужко перебросил свой КП во двор полуразрушенного здания и, выбрав удобный наблюдательный пункт, оттуда направлял боевые действия.