— Ясно — шкуру хотел спасти! — с презрением бросил Наапет, подразумевая Тартаренца.
— Черт побери, а может, из-за раны он так? — предположил Михрдат.
— Э-э, Михрдат, одно дело, когда человек ранен, другое дело, когда он за шкуру свою дрожит.
— Да, сравнить его и Гарсевана, например!
Наапет покачал головой и, словно про себя, задумчиво сказал:
— Как-то раз спросили вашего Давида Сасунского, почему он из каждого боя выходит победителем? А он отвечает: «Да потому, что прежде всего я на силу своей десницы полагаюсь!» Сильна десница у тебя — тогда и враг другом обернется. Так пожелаем же нашим защитникам сил и здоровья!
И долго еще говорил умудренный жизненным опытом старик…
* * *
На следующее утро Наапет и Ребека вернулись в село, и Михрдат снова остался один. Почтальон принес письмо от Габриэла. Вначале Михрдат читал с радостью, но потом радость сменилась смущением; сын опять возвращался к тому, о чем писал в двух предыдущих письмах.
«Дорогой отец, — писал Габриэл, — почему ни Маргарит, ни Ашхен уже не пишут мне под диктовку мамы? Не ожидал я этого от них! Ведь я тревожусь! Особенно странное впечатление произвело на меня последнее письмо Маргарит. Она пишет о садах Еревана, о том, что созрел виноград… Все это очень хорошо, но ни слова о маме. За твои советы большое спасибо тебе, отец, но и ты пишешь только: «Помни, что для твоей матери самое главное — чтобы ты был жив-здоров». Это я и сам знаю. Но ведь сколько раз я писал, что хочу читать ее подлинные слова, и до последнего времени Маргарит исполняла мою просьбу. Если же ни Ашхен, ни Маргарит почему-либо под ее диктовку не могут писать, то очень прошу тебя, айрик-джан, сделай это ты».
Письмо заканчивалось словами, которые сильно взволновали Михрдата:
«Я уже начинаю думать, не случилось ли чего-нибудь с мамой и вы все хотите скрыть это от меня. Очень прошу и даже настаиваю, чтобы ты написал мне откровенно. А мы тут… что ж, держимся мы, не даем этим гадам продвинуться вперед…»
Михрдат не помнил себя от волнения. Как, какими словами сообщить Габриэлу о смерти матери? Он понимал, каким ударом это будет для сына. Но ведь еще мучительнее неопределенность!.. Что же делать, кому поручить тягостную миссию? В эти тяжелые для родины дни Габриэл должен был бы получать из дому только, радостные вести. Но какую же радостную весть можно послать теперь?
Михрдату не сиделось на месте. Он вышел из дому, обошел сад, вернулся, обошел все комнаты, заглядывая во все углы. Но затем постарался взять себя в руки и, недовольный своим малодушием, решил: «Довольно колебаться, я должен сам поехать к сыну…»
С этими мыслями Михрдат пошел на фабрику, поработал в ночной смене до рассвета, вернулся домой, попытался заснуть, во не мог. Принятое решение не давало ему покоя. Он встал, оделся и направился в военкомат. Долгое время он в нерешительности бродил перед зданием. Каждый раз, когда он уже собирался войти, что-то останавливало его, и он снова принимался бесцельно бродить по улице.
«Как и какими словами сказать, чтобы не подумали, что я лицемерю, что я просто хочу быть рядом с сыном? Что мне сказать им, если они укажут на мой возраст? Хотя не так уж много пятьдесят три года. Слава богу и зрение у меня в порядке и сила в руках сохранилась… В свое время и в разведку ходил… Э, нет, теперешние люди быстрей и лучше разбираются! Поймут, что я хочу по мере сил послужить родине. А на швейной фабрике обойдутся и без меня… Вот хотя бы Заруи или Газар легко заменят меня…»
Подбодрив себя этими рассуждениями, Михрдат наконец решился и вошел в кабинет военкома. Комиссар покрасневшими от бессонницы глазами устало взглянул на Михрдата и спросил, чем может служить ему.
— Благодарю вас, я ни в чем не нуждаюсь.
— Вот это приятное предисловие! — улыбнулся комиссар. — А то только и слышишь: этому — ордер, тому — продукты, третьему — дрова…
Улыбка комиссара подбодрила Михрдата, и он уже уверенней продолжал:
— Хочу попросить вас, чтобы отправили меня на фронт. Пригожусь. Сын уже сражается и даже получил орден.
Комиссар с минуту молча смотрел на Михрдата, затем начал внимательно расспрашивать о здоровье, о семейном положении. Михрдат видел, что его ответы удовлетворяют комиссара, и это придало ему храбрости.
— Если б я не был уверен, что и т а м буду приносить пользу так же, как приношу здесь, на фабрике, не стал бы беспокоить вас. Только об одном хотел особо попросить: в газетах я часто читал о том, что такие-то братья или такой-то отец и сын служат вместе, в одной и той же части… Так вот и я бы хотел служить в одной части с моим Габриэлом. Даю слово, что ни вы, ни тамошние начальники не будете иметь повода жаловаться на меня!
Комиссар записал все сведения и обещал дать Михрдату ответ завтра же.
— Значит, ответ будет положительный? — с мольбой в голосе спросил Михрдат.
— Надеюсь, — снова улыбнулся комиссар.
Еще один тревожный день! На фабрике заметили, что Михрдат работает с большей энергией, чем обычно, и с еще большим усердием учит своему делу молодых мастеров. На другой день Михрдат не отправился домой после ночной смены, походил по улицам, дожидаясь начала занятий, и с бьющимся сердцем вошел в военкомат. Трудно описать его радость, когда он узнал, что его ходатайство уважено: с первым же отбывающим на фронт пополнением его отправляли бойцом в дивизию Тиросяна.
Михрдат поспешил домой. Походил по комнатам, проверил все. Словно заветную святыню, перенес сундучок Сатеник с вещами Габриэла в самое надежное место. На следующий день он съездил в колхоз и попросил Наапета и Ребеку на денек приехать в город: он решил оставить на их попечение весь дом, за исключением одной комнаты, которую предоставил семье эвакуированных с Кубани.
Решение Михрдата не было неожиданностью для Наапета. Он обнял Михрдата и одобряюще сказал:
— Правильно решил, Михрдат-джан! Вернешься благополучно с сыном, и все будет в порядке! Вы там, а мы здесь будем стараться изо всех сил.
А Ребека просила Михрдата тотчас же сообщить ей письмом, если что-либо выяснится о судьбе Аракела.
На сборном пункте Михрдат познакомился с бойцами, с которыми должен был выехать на фронт. Старшим в группе был молодой сержант. Михрдат очень обрадовался, узнав, что его зовут Унан Аветисян: он много слышал о нем от Наапета и Гарсевана, да и Габриэл часто упоминал о нем в своих письмах. Унан проходил лечение в одном из тбилисских госпиталей и после выписки, получив пятидневный отпуск, приехал на побывку в родное село. Михрдат от души обнял его и стал расспрашивать о фронтовой жизни, о своем сыне к других знакомых бойцах. Когда уже готовились садиться в поезд, подоспела мать Унана. Она долгое время стояла рядом с сыном, что-то говоря ему вполголоса.
Михрдат смотрел то на Ханум, то на Унана и представлял себе то счастливое мгновение, когда он встретится со своим сыном.
Глава седьмая
ЭПОПЕЯ
Асканаз Араратян задумчиво рассматривал карту: он обдумывал план боевых действий полка. Он ходил по землянке, которая была похожа на деревянный шатер. Она была довольно удобной, хотя оконце приходилось очень низко.
После нескольких стычек, во время которых полк Араратяна неизменно отбивал ожесточенные атаки врага, прочно удерживая в своих руках высоту Лысую, вес полка и всей дивизии в целом значительно поднялся в глазах командования. Но самолюбие Асканаза втайне было задето тем, что фашисты по-прежнему считали его участок слабым звеном обороны: не прекращая своих атак, они настойчиво засыпали батальоны листовками. Несколько таких листовок, напечатанных и на русском и на армянском языке, лежало на столе у Асканаза. Те же хвастливые заверения, что Сталинград вскоре падет, те же посулы и обещания, что с добровольно сдавшимися будут обращаться хорошо.
Асканаз гневно смял листовку.
