— Почему ты оскорбляешь меня, Ашхен-джан? Ведь я отец твоего ребенка!..

— Я не оскорбляю, а возмущаюсь! Ну, идем… — после недолгого молчания резко и повелительно сказала Ашхен.

— Куда? — испугался Тартаренц.

— В военкомат.

— Что ты! К чему это?

— Хватит! По глупости и доверчивости я два дня фактически скрывала дезертира… Понимаешь ты или нет?! Выходит, я твоя пособница.

— Да что там… Сердца у тебя, что ли, нет? Что же я должен был уехать, не повидав тебя?

— Написал бы — я приехала бы повидаться с тобой!

— Ашхен, душа моя, успокойся же, брось ты этот прокурорский тон, — умолял ее Тартаренц. — Ведь я у тебя совета спрашиваю, — при чем тут дезертирство? Если уж ты употребляешь это слово, что же скажут другие?!. Сегодня же, сейчас же выеду на фронт, лишь бы ты…

— Я?.. — задумалась Ашхен.

Осмелев от минутной нерешительности Ашхен, Тартаренц уже уверенно продолжал:

— И что я сделал такого?.. Честное слово, прямо удивляюсь! Подумать только — спас тяжело раненного, сам был при этом ранен… А ты, моя собственная жена, теперь бросаешь в меня камнем, обзываешь дезертиром!..

— Ты хочешь сказать, что и не думал дезертировать? — с недоверием спросила Ашхен.

— И в мыслях такого не было!.. Посмотрела бы ты на других…

— Оставь эти разговоры о других. Настоящий человек побеждает дурное в себе и поступает так, как велит ему долг.

— Ты говоришь прямо как адвокат… но, к сожалению, всегда во вред мне!

— Во вред тебе?.. О, нет, это ты всегда действуешь во вред себе, ты лишен воли и представления о чести!

— Ну, произнесла приговор, успокоилась теперь? — заискивающе засмеялся Тартаренц.

— Не могу я успокоиться, не могу! Ты лишаешь меня возможности смотреть людям в глаза!

— Ах, Ашхен-джан, ведь все это я делал из любви к тебе, к нашему мальчику…

— Ложь! Ты говорил это и тогда, когда уезжал!

В эту минуту послышался топот детских ног, и Тиграник с криком «мама» вбежал в комнату, очевидно спеша сообщить родителям что-то поразившее его воображение.

Тартаренц обрадовался приходу ребенка. Он схватил Тиграника на руки, начал целовать, повторяя как бы про себя, но достаточно ясно:

— Как же я мог не повидать моего сыночка!

Ашхен молча взяла ребенка, снова отвела его к соседке, о чем-то попросила и тут же вернулась.

Тартаренц, который за это время успел взвесить положение, заискивающе обратился к ней:

— Ашхен-джан, значит, я сейчас же отправляюсь на вокзал и выеду в свою часть…

— Как же ты можешь выехать, не явившись в военкомат?

— Ты заронила во мне сомнение… Ашхен-джан, посмотри еще раз хорошенько мои документы! Ведь я выписан из госпиталя, не так ли? А если и не уехал тотчас же, хотел повидать тебя и Тиграника… Может, ты могла бы… — Тартаренц не докончил свою мысль.

— Если ты уже сознаешь, что твой долг — немедленно выехать на фронт, то вопрос ясен: тебе сделают замечание, но, поскольку у тебя имеется справка из госпиталя…

— Да, да, моя бесценная, так бы и говорила с самого начала! Вот теперь я верю, что ты меня любишь! Ведь я только ради любви к тебе…

Тартаренц явился в военный комиссариат для отметки на документах. Комиссар сурово распек его и включил в группу выписавшихся из госпиталей бойцов, выезжавших на фронт.

В тот же день Ашхен с Тиграником на руках провожала мужа. Ашхен была не одна, — на вокзал приехали Михрдат и Маргарит. Михрдат внимательным взглядом окинул Ашхен и Тартаренца. Под гордой осанкой Ашхен угадывалось скрытое недовольство, у Тартаренца был подавленный и растерянный вид. Михрдат бросил пренебрежительный взгляд на Тартаренца и с досадой пробормотал:

— Попала лань в пасть волку!

Тартаренц и виду не подал, что расслышал эти оскорбительные слова. А Михрдат уже прямо обратился к нему:

— Послушай, дорогой, — серьезно проговорил он. — Ты должен в день по двадцать раз благодарить судьбу за то, что она даровала тебе такого друга жизни. Кто хочет любить, тот прежде всего должен быть отважным. Не слыхал ты, что ли, старой песни: «Эй, юноша, любить ты умеешь, а победить врага сумеешь?..» Нас привела сюда любовь к Ашхен. Узнал я от Маргарит, что Ашхен тебя провожает. Говорю: поедем, пусть не будет одна. Помни, что Ашхен все гордятся, не урони ее чести там!

Ашхен думала, что Маргарит скажет что-нибудь на прощание Тартаренцу, но Маргарит смущенно молчала, едва сдерживая слезы, причину которых не могла бы объяснить и сама.

Ашхен смотрела на Тартаренца, но тот упорно отводил свой взгляд. Все переворачивалось у нее в душе, когда она вспоминала лживое письмо мужа, его неосуществившийся, но вполне обдуманный замысел. Но ведь Тартаренц снова уезжает на фронт! Она сдержалась и сказала только:

— Хочу надеяться, что хоть теперь услышу о тебе утешительные вести… Я буду ждать, но я требую, — слышишь, требую, — чтобы ты выполнил свое обещание!

Тартаренц косо взглянул на жену, твердя в уме: «Знаю я, чего тебе хочется, — чтобы я уехал и не вернулся больше! Ну что ж, радуйся, пока твоя взяла…» Но вслух он ничего не сказал и даже постарался принять внушительный и признательный вид.

— Ну, доброго пути тебе! Желаю тебе возвращения с честью!..

Простившись с Михрдатом, Ашхен попросила Маргарит поехать к ней. Она чувствовала, что ей на этот раз тяжело будет оставаться одной. Сумеет ли он достойно держать себя  т а м? А вдруг… Горькие предчувствия сломили ее обычную сдержанность, и, войдя в комнату, она расплакалась.

Маргарит, которая никогда не видела Ашхен плачущей смутилась и испугалась. Но она догадывалась, что эти слезы облегчают душевное состояние Ашхен, что та дает исход своему волнению перед тем, как принять какое-то важное решение.

По дороге на фабрику Михрдат встретил Наапета и узнал от него, что тот приехал в город с Ребекой, чтобы получить полагающиеся колхозу промтовары.

Михрдат в нескольких словах рассказал Наапету о Тартаренце и Ашхен, передал ему ключ от входной двери, а сам отправился принимать смену.

Уже вечерело, когда он возвращался домой по улицам, блестевшим от дождя. Войдя в садик, он равнодушным взглядом окинул фруктовые деревья, ветви которых клонились к земле под тяжестью созревших плодов, словно ожидая, чтобы заботливая рука хозяина собрала урожай.

На пороге дома показался Наапет.

— И глаз уже не радуется… — невесело сказал Михрдат, обращаясь к нему.

— Когда человек остается один, ничто его не радует, — со вздохом отозвался старик.

Они вошли в дом, где их ждала Ребека. Она стала накрывать на стол, попутно расспрашивая Михрдата:

— Как разрешился вопрос с мужем Ашхен?

— Эх, жаль, что она носит имя такого никчемного человеку! — покачал головой Наапет.

Михрдат вкратце рассказал Ребеке обстоятельства приезда и отъезда Тартаренца. Ребека вздохнула — она молча вспоминала своего Аракела. Единственное утешение — весть о муже — ей могло принести письмо Гарсевана. А Гарсеван был далеко, очень далеко от Аракела. Она лишь с сожалением напомнила:

— А как восхищался ею Гарсеван!.. Бедняжка Ашхен попала в руки недостойного человека!

— У Ашхен столько энергии и ума, что она не потеряет головы и с пути не собьется! — подхватил Михрдат, одобрительно поглядывая на Ребеку, которая не только приготовила обед, но и в комнатах успела прибрать.

За обедом Михрдат рассказал о том, что утром к нему приходила Маргарит, которая и после смерти Сатеник иногда навещала его. Она сообщила Михрдату, что отослала уже третье письмо Габриэлу от своего имени (ни она, ни Михрдат не подумали о том, что это может вызвать тревогу у Габриэла). Рассказал он и о том, как узнав о поступке Тартаренца, решил поехать вместе с Маргарит на вокзал, чтобы Ашхен не чувствовала себя одинокой. Выслушав его рассказ, Наапет решил было посетить Ашхен, но потом передумал, заявив, что Ашхен принадлежит к числу женщин, которые не падают духом и в утешениях не нуждаются.