— Как так швырнул гранату? — Вахрам отвел бритву от лица Михрдата и оторопело взглянул на Ара. — Бросил — и вы…

— Хочешь сказать, как же они уцелели? — засмеялся Гарсеван.

— Вот именно, товарищ командир роты. Не пойму…

— А ну, расскажи, Ара, как это случилось?

— Габриэл перехватил гранату в воздухе и швырнул ее обратно в того же самого немца, а другой еще рядом стоял. Обоих фашистов в клочки разнесло.

— Эх, умереть мне за вас! — вырвалось у Вахрама.

— Но вот Нина рассказывала, что и ты с ней неплохо восстанавливал связь, — сказал Гарсеван, чтобы поощрить Вахрама.

— Человек своих дел не видит и радуется успеху товарища, — отозвался Вахрам.

— Что ты чувствовал, — задумчиво спросил Гарсеван, — когда граната летела на вас?

— Страшно было, да? Ведь это верная смерть!.. — добавил Вахрам.

— Конечно, страшно, но, понимаешь… в такие минуты как-то не думаешь о смерти.

— Вот это хорошо! Если боец думает не о смерти, а о том, как бы получше выполнить дело, и ему легче и победа вернее, — заключил Гарсеван. Он понял, что Ара не только сумел перебороть то, на что намекала Гарсевану Шогакат-майрик, но даже воодушевляет своих товарищей.

Гарсевану нравилось, что Ара, по примеру Юрика, ничем не выдавал своего близкого родства с командиром дивизии, хотя это ни для кого не было тайной.

Ваагн больше не принимал участия в беседе. Мурад все время молчал, — воспоминание об их проступке все еще продолжало удручать молодых бойцов.

Гарсеван приказал Вахраму пройти на передовую, а сам отправился на свой КП. Помогая себе уцелевшими двумя пальцами левой руки, Вахрам кое-как выправил бритву на кожаном поясе и отправился брить бойцов на передовой.

До сумерек оставалось еще больше часа. Одиночные выстрелы не смущали уже привыкшего к фронтовой жизни Вахрама. Глядя вдаль, он заметил за небольшим холмиком Тартаренца в паре с другим бойцом, рывших площадку для миномета. Чуть поодаль такие же площадки рыли и другие бойцы.

«Вот это я считаю хорошим знаком! Уж если минометы сюда подтаскивают, значит наши наступать собираются. Вот если б еще хорошую весточку из Сталинграда!» — подумал Вахрам, спрыгивая в окоп и созывая к себе желающих побриться.

Тартаренц лениво и вяло тыкал лопатой в землю, разговаривая с Лалазаром, бойцом соседнего батальона, совершившим какой-то мелкий проступок. Оба только что пообедали.

— Осточертела эта паршивая каша! — проворчал Тартаренц, поглядывая искоса на напарника и желая узнать, как отзовется на его слова Лалазар.

— А чем она тебе не по нутру пришлась? И навариста и питательна. Совсем не плохая каша.

— Я ничего плохого и не говорю, да только надоело все одно и то же.

— Это другое дело. Конечно, лучше было бы, если б нам плов с курицей поднесли.

— Уж не говори — слюнки текут, как вспомню! А тут еще заставляют камень долбить: ведь стоит немцам подслушать, трахнут мину — и поминай, как звали…

— Что ж, может и это случиться, — хладнокровно согласился Лалазар.

Тартаренц решил нащупать слабую сторону товарища, но начал издалека:

— Да, ты знаешь, несколько дней тому назад вызвал меня… ну, сам наш полковой комиссар. До войны за версту шляпу снимал… Ну что ж, дело случая. «Ничего, говорит, мы тебя уже узнали, ценим твою работу, скоро к награде представим… только будь немного активней…» А легко ли быть активным?

Он на минуту прислонил лопату к камню и, шаря в кармане, не сводил испытующего взгляда с Лалазара.

— Ну и будь поактивнее, не укусит же тебя орденок! Это у меня никаких друзей-приятелей нет, никто не уговаривает меня согласиться принять орденок… — И Лалазар сильными ударами старался раздробить камень.

— Друзьями не сразу делаются. Это я всего четыре дня знаком с тобой и уже другом тебя считаю. А ты вот этого не ценишь.

— Сказал тоже! Пойди спроси у наших арамусцев в Котайске: плюнь мне в лицо, если тебе скажут, что я дружбы водить не умею… Эх, промахнулся я — выпустил этого собачьего сына, гитлеровца, из рук…

— Почему же выпустил? Ушел бы с ним вместе…

— Куда это ушел, о чем ты говоришь?

— Говорю, пошел бы за ним, убил…

Лалазар с сомнением поглядел на Тартаренца и продолжал свой рассказ:

— Как-то было — тоже не смог доставить пленного. Он бросился бежать, а я и выстрелил вслед, уложил его на месте. В этот раз не решился стрелять, думаю, может, догоню… А он, подлец, такой быстроногий оказался, любому зайцу впору… Влетело, что пленного упустил. До сих пор не могу себе этого простить.

Тартаренцу никак не удавалось высказать свою тайную мысль: Лалазар, увлеченный рассказом, не оборачивался в его сторону, но, случайно оглянувшись, увидел бездельничающего Тартаренца и с возмущением воскликнул:

— А ты чего расселся, в садах Норка себя вообразил, что ли? А ну, работай! Тоже нашел себе поденщика!

— Так я ж с тобой хочу серьезно поговорить…

— Ты все что-то привираешь! То комиссар тебе в ножки кланяется, то собираются тебе на золотом подносе орден поднести… Да ну тебя! А еще попрекаешь, что с тобой дружбу не водят, не ценят, как надо! А насчет пленного что ты говорил, ну-ка повтори!

— Говорил, что не надо было растяпой быть, фашиста из рук выпускать!

— Вывернулся ловко. Бери свой заступ, нечего языком молоть!

— Говорю же, что ты плохой друг… — пробормотал Тартаренц, поняв, что чуть было не выдал себя.

Побрив нескольких бойцов, Вахрам подошел к Тартаренцу и Лалазару.

— Не хотите побриться?

— Темнеет уже, перережешь, чего доброго, какую-нибудь вену, — нехотя отозвался Тартаренц.

— Я и с закрытыми глазами побрею! — самоуверенно отозвался Вахрам.

— Ну, а где?

— А яма на что? Расстелем плащ-палатку, вот и будет хорошо.

Лалазар довольно удобно пристроился в глубокой яме, и Вахрам принялся брить его. То ли предавшись воспоминаниям, то ли придя в хорошее настроение, Лалазар вполголоса напевал, в то время как Вахрам точил бритву.

— Это покрывало дрожит или сердце у тебя дрожит? — насмешливо спросил Тартаренц.

— А ну, помолчи!

Но Тартаренц с издевкой пропел:

— Да молчи ты! — прервал его Вахрам.

— Вот навязался мне на голову! Кончай и проваливай.

— Ладно, ладно, иди, побрею и тебя, — сказал Вахрам примирительным тоном.

Но Тартаренц не согласился, чтобы его брили в сумерках.

Подошедший сержант проверил работу, показал, до каких пор еще копать, и отметил место для второй площадки. Чтобы ускорить работу, сюда наряжены были еще два бойца.

Выбрав удобную минуту, Тартаренц тихо сказал Вахраму:

— И долго ты будешь оставаться под огнем на передовой с пораненными пальцами?

— Не болтай лишнего! Где ты видел у меня пораненные пальцы? Ногти содрало — это так, ну и пускай: вырастут новые! Здоровая рука может заменить больную.

— Так я ж ничего не говорю, брей себе на здоровье, — отозвался Тартаренц, шелестя листком в кармане. — Только по закону тебя должны были бы перевести во второй эшелон.

Воздух дрогнул от сильного разрыва — где-то вдалеке упал неприятельский снаряд. Тартаренц выдернул руку из кармана, и при этом у него выпал какой-то листок бумаги. Ветерок подхватил бумажку и понес. Тартаренцу с трудом удалось перехватить катившийся по земле листок, он сунул его обратно в карман.

— Это у тебя письмо? — с легкой завистью проговорил Вахрам. — Наверное, от Ашхен!.. Почему бы тебе не почитать нам когда-нибудь ее письмо?

— Какое тебе дело до писем моей жены?

— Ну, что ты Тартаренц!.. Ведь если Ашхен тебе жена, то нам всем она — дорогая сестра.