— Когда-нибудь, конечно, будет, да когда только? Каждому охота самому стать хозяином, — сказал Каарель.

— А нам неохота? Что же, по-вашему, нам сложить руки и смерти ждать? — возразила старуха.

— Зачем же смерти? Вы, старики, живите себе потихонечку да полегонечку; работайте понемножку, сколько вздумается, хлопочите по дому, — молвил Каарель.

— Думаешь, нам так хочется, чтоб нас из милости кормили? Не будет этого! Скорее от меня кто-нибудь милостыню получит, чем я из чужих рук подачку приму. Тогда и жить не стоит. Сами будем хозяйничать на хуторе. Выпадут хорошие годы — уплатим все долги. Тогда и берите себе хутор. Тогда уж не скажете, что родители вам ничего не оставили, — добавила старуха.

Каарель с Мари долго спорили еще и после ужина. Тийна молчала, а старый Юхан дремал на стуле, как будто дело его не касалось. Хотя зять, собрав все свои доводы, по-всякому доказывал старухе, что старикам жилось бы много лучше, если бы хутор перешел к молодым, — Мари не сдавалась. Каарель, однако, не терял надежды. И вот судьба протянула ему руку помощи.

После Нового года старый Юхан тяжело заболел и несколько месяцев пролежал в постели. Во время болезни правая рука у него чуть совсем не отнялась; во всяком случае, поправлялась она так медленно, что на полное выздоровление большой надежды не было.

В начале весны Каарель снова напомнил старикам о своем замысле.

— Дался тебе этот хутор, только и разговору, что о нем, — сказала старуха. — Старым людям жить на свете — прямо крест тяжкий: молодым они только помеха. Вот бы, наверное, радовались, если б старый Юхан помер.

— Мама, зачем ты так говоришь! — взмолилась Тийна. — Когда это мы желали ему смерти? Разве Каарель когда-нибудь позволял ему тяжело работать? Но что поделаешь, если болезнь нагрянула.

— А что же мне еще говорить, если у вас этот хутор вечно на языке? — отвечала старуха.

— Да я разве с дурным умыслом прошу? Я ведь добра вам желаю, хочу, чтоб вам легче жилось, — пояснил Каарель.

— Легче жилось! — передразнила его хозяйка. — Знаем мы эту легкую жизнь, видели и раньше, как люди этой легкой жизнью живут.

— Да что им перечить, пусть берут, — заявил Юхан, входя в комнату. — Долго ли нам жить осталось! Разве мало мы потрудились? Пусть теперь молодые попробуют, как сладко самим хозяйствовать.

— И то правда, хватит вам спину гнуть, можете и отдохнуть немножко, — поддержал его Каарель.

Старуха долго еще стояла на своем, но в конце концов уступила, с условием, что хутор по-прежнему будет записан на имя Юхана, на деле же хозяином его станет Каарель. Молодые на это согласились.

Как только Каарель почувствовал вожжи в своих руках, он сразу же решил нанять батрака на лето, либо работника-подростка на весь год. Когда он однажды в субботу вечером заикнулся об этом старикам, Юхан опустил голову и в его глазах мелькнуло какое-то странное выражение. Но старик не проронил ни слова.

— Ну, разве я не говорила! Вот она, легкая жизнь! — подхватила старуха. — И к чему этот батрак? Некуда тебе деньги выбрасывать, что ли? Обойдемся и так. Если уж очень прижмет, возьмем поденщика. Главное — нас уж не хотят и к работе допускать, наш труд и пот уже не годится!

— Что правда, то правда, — поддержал теперь и Юхан свою бойкую жену. — И на что тебе сдался этот батрак? Ну, а если уж мы тебе не нужны, если я уже не гожусь, тогда… тогда… делайте что хотите, хутор-то ведь вам обещан!

— Чего вы так сердитесь? У отца рука больная, неизвестно, сможет ли он вообще работать. Да и у матери кости не железные. С Тийной — сами видите, как обстоит дело. Срок у нее не за горами, работница из нее не бог весть какая. Где же нам управиться! — убеждал Каарель стариков.

— У Тийны срок не за горами… — повторила Мари. — Мало ли у меня было этих сроков. Только никого в живых не осталось, кроме Тийны, пятерых на кладбище свезла. Еще в прошлое воскресенье ходила их навещать.

— Слезы на глаза навертываются, — продолжала она, помолчав, — как подумаю. Но разве из-за них давала я себе поблажку в работе? На жнитве бывало положишь ребенка под копной, где солнце не печет. Или на покосе — подвесишь люльку на сук, дитя и качается там да само с собой гукает… Если же за полгода начинать об этом беспокоиться, то достатков не жди, откуда они возьмутся.

— А зачем так мучиться, если можно жить лучше? Разве все люди одинаковы? Один в силах со всем справиться, а другой не вытянет, подохнет, — ответил Каарель.

— Вот то-то и оно: все больно умные стали, не хотят жить так, как отцы их жили. Ни обычаи, ни платье — ничто им уже не годится, подавай им все по новой моде. Девчонки перетянутся что есть силы и ходят, как вязальные спицы. Диву даешься, как еще дышать могут. Да и парни не лучше — навешают себе на шею всяких хомутов, словно им от этого какая прибыль, платок им уже не годится — мол, старая мода. А попробуй запретить — сейчас в слезы, или снесет свои тряпки в лес, там и переоденется, а без них никуда ни шагу. И ты такой же. Понадобился ему батрак, не может своими силами всю работу переделать! Как же, надо из себя хозяина корчить, а что это, мол, за хозяин, если у него батрака нет! Мы-то состарились, не годимся вам в работники, не умеем угодить. Остается, видно, нам присмотреть себе хибарку, а молодые пусть катят дальше.

Тийна с мольбой смотрела на мать, словно надеясь этим ее утихомирить. Каарелю же не терпелось возразить на упреки.

— Не понимаю, чего ты, мать, на нас злишься. Пусть я тебе чужой, но ведь Тийна — единственное твое дитя. Ради нее я и хочу нанять батрака. Может, вы недовольны, что хутор к нам перешел? Так берите его обратно хоть сейчас, мы и слова не скажем. Но уж если он в наших руках останется, то я возьму батрака, что бы вы там ни говорили. Если все станем везти на своем горбу, вы же, в конце концов, и упрекнете меня: скупится, мол, не хочет батрака нанять, убивает нас тяжелой работой.

— Да разве работа кого убивала? Мой отец еще помнит то время, когда люди день и ночь работали на помещика, прямо на ходу засыпали, а от работы никто не умирал. Тебе главное — от старого хлама исподволь избавиться, — твердила Мари.

Каарель как сказал, так и сделал: в воскресенье отправился к церкви и нанял на лето батрака. Отношения между стариками и молодыми день ото дня становились все хуже: старики считали, что молодые их терпеть не могут, только и думают, как бы от них отделаться, между тем молодые старались не утруждать стариков непосильной работой, чтобы им жилось немного полегче.

Последний снег таял у изгородей и под густыми деревьями, поля подсыхали, готовые встретить пахарей. И те не заставили себя долго ждать, особенно молодой кадакаский хозяин со своим батраком. Вперед, с природой наперегонки! Вскоре их соха уже бороздила почву, дремавшую в зимнем полусне. Вороны, трясогузки словно из любопытства спешили взглянуть на работу пахарей и вылавливали сонных червяков из свежей развороченной земли.

Отношения между стариками и молодыми нисколько не улучшились, наоборот, с приходом батрака стали еще хуже. Тяжелого настроения в семье не мог развеять ни теплый весенний ветер, ни яркое солнце, ни живительный дождь, словно чудом заставлявший зеленеть все вокруг. Не радовало людей даже и то, что дом их стоял на высоком холме, с которого вся окрестность видна как на ладони, не радовало потому, что они к этому слишком привыкли.

По одну сторону холма расстилается заросший березняком болотистый выгон, а за ним видны две рощицы, между которыми поблескивает река. По вечерам здесь колышется белесая лента тумана, все гуще и гуще обволакивающая зеленый березняк. Оттуда доносится токованье тетерева, квохтанье куропатки, стон бекаса да окрики пастуха, под звон колокольчиков возвращающегося со стадом.

По другую сторону холма раскинулось болото, на котором растут редкие корявые сосны. Ни одна из них не решается поднять к небу свою вершину. Тут и там между хмурыми деревьями пролегли колдобины, полные черной воды. Когда налетает ветер, сосны покачивают своими широкими верхушками и обвисшими сучьями, точно жалуясь, что обречены прозябать вдали друг от друга. Но вот ветер проносится дальше, и кривые сосны засыпают словно вековечным сном. Весной близ них поселяются журавли, вернувшиеся из теплых стран, но как бы громко они ни кричали, жизни им здесь не пробудить.