— Да я и не окажусь, не бойся, Луду. Неужели ты так мало в меня веришь. Ты ведь сам сказал мне однажды, что я очень похожа на жену, только ребенка недостает.

— Да, сказал, но — кто знает. По правде говоря, ты девица отчаянная.

— Нет, Луду, за меня ты можешь быть спокоен.

— Но я не могу быть спокойным, по крайней мере, пока ты одна.

— В таком случае я выйду замуж.

— За кого? За этого слесаришку?

— Не все ли равно, хотя бы и за него.

— Это было бы ужасно!

— Тогда за кого-нибудь другого.

— Неужели тебе безразлично, за кого выходить.

— Да, пожалуй. Главное, чтобы ты успокоился. А у меня жизнь уже позади, по крайней мере, так мне кажется.

— Тикси, моя милая, несчастная Тикси!

Молодой человек погладил руки девушки.

— Может быть, ты уже присмотрела кого-нибудь другого?

— Не знаю… может быть, найдется.

— Значит, у тебя еще кто-то есть!

— Может быть, и есть.

— Могу я спросить — кто?

— Лучше, если бы ты не спрашивал.

— Но я хочу знать, я не могу иначе.

— А если это тебя опять расстроит.

— Ну и что с того, главное, чтобы я знал.

— Нехорошо быть таким любопытным.

— Неужели ты даже сегодня не можешь удовлетворить мое любопытство?

— Оставим это, прошу тебя.

— Я тоже прошу.

— Дорогой Луду, не надо этого касаться. Позволь мне помолчать, уткнувшись головой в твои колени, позволь мне забыться, может, это уже не повторится никогда. Мне так хорошо у твоих колен, мой Луду. Я навсегда запомню эту минуту, где бы я ни была. Буду помнить, что я люблю только тебя, буду думать о нашей любви.

— Неужели так трудно сказать? — настаивал молодой человек.

— Да, а почему, и сама не знаю.

— Скажи все же, я так хочу.

И девушка прошептала, прижимаясь щекой к колену молодого человека:

— Мерихейн.

— Что?! Мерихейн?!

Лутвей приподнял голову Тикси и недоверчиво посмотрел в ее заплаканные глаза.

— Да, — ответила девушка лишь движением губ.

— Он уже говорил с тобою? — спросил Лутвей возбужденно.

— Ты опять сам себя дразнишь. Я просила тебя не спрашивать, а ты никак не отстанешь.

— Никого я не дразню, просто хочу знать, говорил он уже или нет.

— Ничего он не говорил.

— Откуда же ты это знаешь?

— Ничего я не знаю.

— Тогда зачем ты говоришь?

— Ты так настаиваешь, что мне приходится говорить.

— Я никогда не заставлял тебя лгать.

— А я никогда и не лгала.

Идиллическое настроение молодых людей словно ветром сдуло. Тикси поднялась с пола и сидела в полной растерянности. Лутвей несколько раз прошелся взад-вперед по комнате, затем сел рядом с девушкой.

— Скажи-ка наконец, моя милая, что за комедию ты сегодня ломаешь? — начал молодой человек. — На душе у тебя что-то есть, в этом, пожалуй, не приходится сомневаться. Только ты с помощью всяких ухищрений так и норовишь увильнуть в сторону. То у тебя ребенок, то у тебя слесарь и ребенок, теперь уже Мерихейн, может быть, скоро и к Мерихейну ребенок прибавится?

— И прибавится, — ответила девушка; слова молодого человека ее задели.

— Ну, разумеется! Хотел бы я знать, а у ребенка тоже будет такая же блистательная макушка, как у его отца?

— Макушка у Мерихейна пока что еще не блестит.

— Ах, еще нет? Но скоро будет.

— Скоро у всех будет.

— И ноги колесом, как у еврея-жестянщика?

Девушка не ответила.

— Может быть, ты мне наконец скажешь, где в твоих словах правда, где ложь? — настаивал молодой человек.

— Ничего я больше не скажу, все равно ты мне не поверишь и в покое меня не оставишь.

— Если скажешь, оставлю.

— Не оставишь, я знаю, ведь я тебя не первый раз вижу. Предела твоему любопытству нет.

— Не болтай ерунду, и сама не знаешь, что говоришь.

— Нет, знаю.

— Ну как, не скажешь?

— Это бесполезно.

— А если я поклянусь, что поверю и оставлю тебя в покое?

— Твоя клятва ничего не изменит.

— Как это не изменит?

— А так. Ну-ка, вспомни, сколько раз ты обещал мне бросить пить и заняться делом, а выполнил ты когда-нибудь свое обещание?

— Это совсем другое дело.

— Нет, не другое.

— Значит, ты мне не веришь?

— Не верю.

— Врешь.

— Ну хорошо, пусть я вру, — согласилась девушка и надулась.

После непродолжительного молчания Лутвей грустно сказал:

— Я никогда не давал тебе оснований для недоверия, я никогда тебя не обманывал. Но так уж оно ведется на свете; скажешь правду — тебе не поверят, а соврешь — поверит сразу весь мир.

— Да, так уж оно ведется. Поэтому и мне тоже бесполезно говорить правду.

— Тикси, — мягко произнес молодой человек тоном полного смирения и взял девушку за руку, — не будь такой, я тебя умоляю, не причиняй мне столько боли, давай разойдемся хоть сегодня, но не будь такой. Мы всегда верили друг другу, доверяли друг другу, неужели же под конец будет иначе? Прошу тебя, прошу во имя того счастья, той любви, о которых ты только что говорила, скажи мне правду, мне необходимо знать, что представляешь собою ты и что такое я сам, а после пусть каждый идет своей дорогой, я согласен, раз ты считаешь, что так лучше.

— Да, считаю, я боюсь, потом будет хуже, потом мы хуже расстанемся.

— Пусть будет по-твоему, вот тебе мое слово и моя рука, я подчиняюсь твоему желанию. Но прежде, чем уйти, ты должна мне все сказать. Обещаешь?

— Обещаю.

Обоих неизвестно почему охватило вдруг чувство какой-то щемящей жалости.

— Говори же, прошу тебя, — произнес молодой человек.

— И ты ничего не станешь больше спрашивать, поверишь тому, что я скажу?

— Поверю и не стану спрашивать.

— Ну так и быть, полагаюсь на твое слово. Только ты сам себя не распаляй больше.

— Ты ставишь условия, словно собираешься выложить мне бог знает какие страсти.

— Никаких страстей нет.

— В таком случае нет нужды ставить условия.

— Я сразу хотела рассказать о нем, да побоялась рассердить тебя, ведь вы расстались… ты и сам знаешь как.

— Ты имеешь в виду Мерихейна?

— Да.

— А откуда взялся ребенок?

— Я думала, ты не поверишь, что я за него выйду.

— За кого?

— За слесаря. Сперва я сказала, будто ребенок твой, это потому, что ты прежде не хотел детей, ты же сам мне говорил. Но оказалось, теперь ты уже хочешь, тогда твой ребенок превратился в ребенка слесаря.

— Одним словом — из одной лжи в другую.

— Ну, если бы не это, мы бы с тобой и с места не сдвинулись. А когда ты начал меня поносить, я уже не смогла сдержаться, вот ложь и раскрылась.

— Это действительно истинная правда?

— Истинная.

— А Мерихейн?

— Мне надо было сразу про него и сказать.

— Значит, у тебя с ним что-то есть?

— С ним есть.

— А именно? Значит ли это, что во всех троих вариантах надо заменить слесаря Мерихейном?

— Не совсем.

— Стало быть, ребенок отпадает?

— Луду, ты опять начинаешь горячиться, ты не даешь мне говорить, а все выспрашиваешь, все задаешь вопросы.

— Ничего я не выспрашиваю! Нельзя быть такой недотрогой.

— При чем тут недотрога!

— В таком случае перестань меня одергивать и рассказывай.

— Ты же знаешь, я говорила тебе как-то, что заходила к нему…

— А ты в тот раз действительно меня искала, или у тебя были свои планы? — перебил ее Лутвей.

— Никаких планов у меня не было.

— Ты не ответила на вопрос: ты заходила искать меня?

— Ну вот, теперь ты и сам видишь, что я не могу ничего рассказать, ты мне рта не даешь раскрыть.

— Ты обещала сказать правду.

— Но я не обещала перемалывать то, что давно быльем поросло.

— Это вовсе не поросло быльем.

— С тобой разговаривать невозможно, — сказала девушка безнадежно.

Лутвей молчал. Губы его нервно подергивались. Наконец он сдался.

— Ну ладно, говори, что хочешь, что считаешь нужным, я буду слушать.