— Я только выполнял свой долг, — скромно ответил он и затем добавил: — Боялся за ваше сердце — хотело отказать.

— Однако выдержало?

— Выдержало. Просто удивительно.

— Сердце и раньше удивляло меня.

— Вот как! — усмехнулся он.

— А где наш противник? — спросил я с улыбкой.

— Противник? — в недоумении переспросил врач, не сообразив сразу, о чем речь. — Ах, тот? Злодей под замком.

— Он, видно, наказан, заключен в тюрьму. Нельзя ли повидаться с ним?

— Продайте его мне.

— Продать? Нет, нет, но если вы ничего не имеете против, то примите его как мой подарок — на добрую память, — сказал я, прибегнув к шутке.

Но лицо у врача было серьезным.

— Благодарю! — ответил он.

11 августа

Еду… еду домой, морем! Последняя лодка отваливает от парохода и на веслах идет к берегу. На ней среди красных тюрбанов одиноко белеет белая шляпа. Она принадлежит молодому врачу — моему единственному провожатому, который сошел с палубы только после третьего гудка.

— Счастливого пути! — кричит он с лодки, когда железную плоть судна уже сотрясают обороты винта.

— Спасибо вам — еще и еще! — откликаюсь я в ответ.

— Пишите! Буду рад получить от вас весточку.

— Боюсь обещать. Сам себе еще не верю. Для меня все так ново. Как будто только сегодня выбрался из пеленок и хожу на четвереньках.

— Итак, за новую жизнь, — доносится до меня голос доктора, он машет мне белой шляпой.

— За новую жизнь! — повторяю, словно эхо, и вспоминаю, что такие же слова слышал я раньше из других уст. Но теперь за этими словами скрывается новый смысл, новое значение.

Мне становится грустно, как всегда при расставании. Хоть ты и мечтал об отъезде, тебя неизменно охватывает тоска, когда оставляешь полюбившиеся места, дорогие воспоминанья. Смотрю на уходящий берег, отыскиваю знакомые очертания. Вот и косогор, поросший стройными чинарами, гибкими кипарисами. От них дальше на север высятся белоснежные пики, а к югу виднеются сады, дома, и за ними — море, отливающее то синим, то зеленовато-серым, то розовым. А за косогором дорога, по которой везли ее в тот последний день, когда я стоял на балконе, а в ушах звенели мальчишеские голоса.

В порыве радостного и щемящего чувства я шепчу:

— Мир тебе, мир!

Долго-долго провожают меня снежные пики. Сколько раз на рассвете и при заходе солнца следил я за оттенками этих вершин. Приходит в голову мысль о восточных мудрецах, которые, сидя в тиши и наблюдая тщету земного бытия, забыли об окружавшей их жизни.

Ну, что же, сидите, милые старцы. Еще не все думы передуманы, не все загадки разгаданы!

.    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .    .

Почему так медленно движется пароход? Почему не обогнать ему резвящихся дельфинов, почему не оставить проносящихся чаек далеко за кормою?

Стать бы астральным телом и нестись вместе с думами и мечтами!

Сумерки загустели, но на западе небо все еще пламенело. Под снежными пластами сутулились в лесу сосны, походя на плодовые деревья, сулящие богатый урожай. Как белые башни, стояли на поляне ели; их ветви, отягченные снегом, пригнулись до самой земли. В глубине лесной чащи, мене деревьев, уже пала полоса ночного мрака, словно темное окно в каком-то неосвещенном волшебном замке, где пируют гномы и склоняются горбатые старухи, бормоча бессвязные заклинания. Со стороны поля лес обнажился — западный ветер стряхнул с деревьев снежный покров, и тут сумерки задержались дольше. На елях золотом отсвечивали шишки, выступали стволы сосен, окрашенные под цвет меда.

Заглядевшись, я остановился. Стыл ясный воздух, и мысли одолевала мечтательная дрема.

1917

Перевод Алексея Соколова.

— Кто здесь? — спросил Лутвей, внезапно пробуждаясь; он еще лежал в постели, хотя было уже около одиннадцати. Ответа не последовало, студент усмехнулся нелепости своего вопроса, повернулся на другой бок и хотел было вновь заснуть. Но он никак не мог избавиться от ощущения, будто в комнате кто-то есть, и в конце концов повторил вопрос.

— Это ты, Тикси? — добавил он спустя еще мгновение.

На этот раз в ответ ему послышался тихий смех.

— Ах ты плутовка! То-то я чувствую, нечистым духом пахнет, а она еще и не отвечает!

— Нечистый дух и я чувствую, — ответил женский голос. — Где ты опять был? Комната — словно пивной погреб.

— Неужели? А я этого не замечаю, только вот голова немного болит.

— Ты портишься.

— Ты так думаешь?

— Конечно, думаю.

— Ошибаешься… я вовсе не был пьян.

— Откуда же эта пивная вонь в комнате?

— Не знаю… наверное, от одежды… мы ведь долго сидели.

— Опять с Кулно?

— Были и другие, но я, разумеется, остался из-за Кулно, от него никак не уйти. Говорит он вроде бы мало, больше просто так, по пустякам, зубоскалит, а у тебя все время ощущение, будто вот-вот должно произойти что-то необыкновенное.

— Кулно тоже был пьян?

— Он никогда не напивается… Да и я тоже: сижу себе да смотрю, как другие пьют, слушаю их глупую болтовню…

— И прикладываешься за компанию к бутылочке, так ведь?

— Только немножко.

— Ах, немножко! А дверь-то опять оставил открытой.

— Настежь?

— Нет, просто не запер.

— В таком случае я и впрямь был трезвее трезвого.

— Воры могут войти.

— Конечно, могут, только не такие они дураки, взять тут нечего.

— Украдут тебя самого.

— Меня оберегают ангелы-хранители. Да к тому же за меня никто и трех копеек не даст… Слушай-ка, Тикси, подойди ко мне!

— Некогда.

— Ну иди же!

— Я сказала — некогда.

— Что ты делаешь?

— Чиню твои…

— Знаю, знаю, — перебил ее Лутвей, — они в шагу распоролись.

— Пиджак тоже обтрепался.

— Вот как! Час от часу не легче!.. Ты уже давно здесь?

— Около часа.

— И все время чинишь?

— Все время.

— Где ты взяла заплату?

— Разрезала самые старые.

— Но ведь они совсем не такого цвета, как эти старые, которые «новые».

— Да, не такого, но думаю, что сойдет, из-под пиджака не будет видно заплаты.

— Золотая ты душа! Подойди сюда, я поцелую тебя.

— Не мешай!

— Протяни хотя бы руку.

— Оставь меня в покое.

— Ну хоть кончики пальцев.

— Ты мог бы еще немножко вздремнуть.

— Ну хоть мизинчик, я поцелую его, у него ноготь цветет — словно беленький подснежник распустился, я еще вчера заметил.

Девушка молчит.

— Подойди, прошу тебя, — умоляет молодой человек.

— Просишь, а сам лежишь на спине.

— Нет, на боку.

Тикси смеется.

— Так ты не подойдешь? — спрашивает Лутвей решительно.

— Нет, — отвечает девушка в том же тоне.

— Честное слово?

— Честное слово!

— Ну тогда я подойду к тебе.

— Ты с ума сошел!

— Отчего же?

— Ты ведь без… у тебя же нет…

— Чего у меня нет?.. Завернусь в одеяло и подойду.

— Но дверь не заперта.

— Ну и пусть.

— Кто-нибудь может случайно войти.

— Против случайностей человек бессилен.

— Если ты подойдешь, я убегу, и твой костюм останется нечиненным.

— Костюм бросить ты способна, этому я верю, а вот насчет убежать… убежать ты не сможешь.

— Бессовестный!

Воцаряется недолгое молчание. Затем молодой человек опять берется за свое.

— Подойди, сядь на край кровати и шей здесь, я хочу тебя видеть, хочу ощущать подле себя. Все тело словно чужое, во рту противно…

— Так тебе и надо, пей больше.

— У меня такое чувство, будто я сделал что-то гадкое… Если ты сядешь рядом, это пройдет.

Тикси от души расхохоталась.

— Ты смеешься. Неужели ты не замечала, что мне иногда нужна твоя близость?