— В последнее время я заходила к нему довольно часто, — начала вновь девушка, стараясь не произносить имя Мерихейна. — Там было так спокойно и хорошо, и слушать его было интересно. Он сказал, что, когда он меня видит или думает обо мне, в голову ему приходят самые хорошие мысли. Он читал мне свои новые стихи, и я подумала: «Не было бы меня, и стихов этих не было бы. Может быть, он только потому и сочиняет стихи, что я живу на свете, что он меня видит». Об этом было так удивительно приятно думать. А когда он со мною разговаривал или читал мне что-нибудь, я чувствовала, что становлюсь другой, новой, словно бы лучше, и это чувство — такое чудесное чувство. Вот меня и стало тянуть туда, к нему.

— Тайком от меня, разумеется?

— Зачем тайком, просто я не хотела тебя огорчать.

— Как же, думала ты о моем огорчении, когда тебя тянуло к нему. Похоже, ты и впрямь влюбилась в старого холостяка.

— Да, я его люблю, — ответила девушка, но едва она произнесла эти слова, как поняла, что говорит неправду. Ей стала вдруг ясна и природа печали, охватившей ее после последней встречи с Мерихейном: просто это было еще не осознанное предчувствие того, что она, Тикси, ошибается в своем отношении к старому холостяку.

Может быть, Тикси влекло к нему чисто женское любопытство, подкупало то уважение, которое Мерихейн выказывал в обращении с нею, а может быть, слушая Мерихейна, сопереживая его мечтам и воспоминаниям, девушка тешилась честолюбивой мыслью, что она, Тикси, которую все считают легкомысленной и глупой девчонкой, участвует как сотворец в писательском труде, а может быть, даже лелеяла надежду, что от общения с писателем к ней перейдет частица того высокого духа, которым она восхищалась, читая «Армувере» или какую-либо другую из книг Мерихейна. Возможно, пребывая в этой благостной вере, охваченная своеобразным опьянением творчества, Тикси без сопротивления отдалась бы Мерихейну, как отдаются порою невиннейшие из жен предполагаемым святым в надежде приобщиться к святыне хотя бы посредством греховного сладострастия. Да, если бы Мерихейн повел себя иначе, Тикси, вероятно, отдалась бы ему, даже не изведав божественного напитка страсти, отдалась бы, сожалея, страдая, испытывая муки разочарования, и — все-таки отдалась бы, но Мерихейн с годами утерял свойственное молодости нетерпение, любопытство его было притушено жизненным опытом, и он не воспользовался соответствующим моментом. Теперь этот момент позади, и Тикси знает, что Мерихейн вовсе не такой, каким она его себе представляла, и не такой, каким она представила его сейчас Лутвею, да, не такой, хотя порою он так удивительно говорил и у него при этом были такие удивительные глаза…

— Странно, — произнес Лутвей, возвращая Тикси к действительности, — невероятно до смешного. — Но Тикси ничего не ответила, и через некоторое время молодой человек задумчиво добавил: — Никогда нельзя знать…

Он так и не закончил фразу, словно бы не знал, как ее закончить.

— Ну, теперь твое сердце спокойно? — спросила девушка.

— Когда будет свадьба? — ответил Лутвей вопросом на вопрос.

— Я не знаю… как он захочет.

— Да, разумеется, как захочет он, — подчеркнул молодой человек насмешливо.

Они помолчали.

— Обхохотаться можно, — опять вернулся Лутвей к мучившей его теме, — этот кривоногий, плешивый старый холостяк и я, мы поссорились. Почему?

Лутвей рассмеялся, однако смех его был деланный, нервный.

— Этот мушиный пастырь и я…

— Ты обещал успокоиться, когда узнаешь правду.

— Этот вонючий старый холостяк и я… — повторял молодой человек, словно бы не слыша слов девушки.

— О-о, не беспокойся, он у меня станет чистеньким, — сказала Тикси. — Вспомни, как ты всегда искал близости со мною, стоило тебе сотворить какую-нибудь пакость.

В голосе девушки звучал смелый вызов.

— Удивляюсь, никак не могу осознать, — бормотал молодой человек. — Где были мои глаза? Ведь это началось уже давно. Я услышал правду, но теперь у меня такое чувство, словно я еще ничего не слышал.

— Не начинай все сначала, я прошу, ты обещал…

— Хорошо, я стану молчать, молчать и удивляться… удивляться.

Молодой человек молча ходил взад-вперед по своей маленькой комнатке, но на его лице вряд ли можно было прочесть удивление, скорее — недоверие, лихорадочное раздумье и подавленную боль. Возможно, удивление владело его мозгом, но что значит мозг, когда болит сердце и теснит в груди?!

Тикси торопливо шла по городским улицам, она и сама не знала, куда спешит, однако — спешила. Она тоже удивлялась, но ее удивление было радостным, исходило от полноты чувств.

Ой, жизнь, до чего же она удивительная! Жизнь словно бы и не жизнь вовсе, а игра, да нет, и не игра, а некая смесь реальности и игры, невозможно сказать, где кончается реальность и где начинается игра. Они чередуются, они переплетаются, они изменяются, жизнь переходит в игру, игра — в жизнь, и кто нам ответит, что мы любим больше! Удивительная игра, удивительная жизнь!

— Здравствуйте, Тикси! — прервал размышления девушки мужской голос.

— Здравствуйте, господин Кулно.

— Откуда спешите?

— Не знаю.

— А куда?

— Знаю еще меньше.

— Что же вы в таком случае знаете?

— Ничего не знаю.

— Вы сегодня такая радостная!

Так разговаривали Кулно и Тикси, столкнувшись на улице, — Тикси шла от Лутвея, а Кулно, напротив, собирался к нему зайти. Но теперь Кулно изменил свой план и пошел рядом с девушкой.

Тикси было необыкновенно легко, так легко, будто она лишь сегодня впервые заметила, что весна уже вступила в свои права. Ответив Кулно, что ничего не знает, Тикси солгала, как это часто бывало с нею в последнее время. В действительности девушка знала очень многое, потому-то она и радовалась. Она знала, что с Лутвеем навсегда покончено, она знала также, что, по всей вероятности, никогда больше не зайдет к Мерихейну, несмотря на все свои обещания. А если он будет настаивать, она как-нибудь отвертится, придумает какую-нибудь отговорку, пусть даже глупую, пусть несерьезную, это не имеет значения. Тикси знала еще, что она молода и что в ней по-весеннему играет кровь, в особенности сейчас, когда с нею идет Кулно.

— Вы сегодня действительно необыкновенно радостны, — повторил Кулно, немного помолчав, — в последнее время я привык видеть вас совсем другой.

— Все это ерунда.

— А знаете, — продолжал молодой человек, оставив слова девушки без внимания, — чем радостнее вы становитесь, тем бестолковее делаются ваши ноги: все запинаются, все спотыкаются, все пританцовывают.

— Что вы к моим ногам пристали, скоро я уже и шагу ступить не посмею, — ответила девушка, но и вид ее, и походка говорили о чем угодно, только не об отсутствии смелости. Тикси смеялась и щебетала, словно птичка.

— Что это с вами сегодня? — спросил Кулно, все больше удивляясь.

— Не знаю.

— Что случилось?

— Не помню.

— Тикси, Тикси, будьте осторожны, чересчур большая радость не сулит добра, слишком беззаботный смех — предвестник слез.

— Не пугайте, мне сейчас так хорошо.

— Это я вижу, но мне хотелось бы знать причину вашей радости.

— Хотите скажу?

— Хочу.

— Только это тайна.

— Само собою разумеется.

— Мы расстались.

— С Лутвеем, что ли?

— С кем же еще!

— Откуда мне знать с кем, разве на свете мало людей, с которыми можно расстаться. И оттого радуетесь?

— Как видите.

— Кто же кому дал отставку?

— Разумеется, он мне.

— Почему же «разумеется»?

— А как же иначе?

— Могло случиться и наоборот.

Тикси продолжала смеяться и щебетать.

— Не радуйтесь так сильно своей свободе, у вас впереди еще много всяких силков.

— Откуда вы знаете?

— По вашим глазам и…

— …и по ногам, да? — закончила девушка со смехом.

— Ошибаетесь! По вашим глазам и по вашему рту. Они изменились.

Тикси была озадачена. Она с тревогой спросила: