Но дело обернулось иначе. Как-то на ярмарке Каарель случайно познакомился со старым Юханом. Ему понравился тихий, ровный характер старика, и тут Каарелю пришла в голову мысль, что неплохо было бы попасть к Юхану в зятья. Они выпили вдвоем горькой, которая так чудесно развязывает язык, и тогда Каарель узнал все, что ему хотелось узнать.

До сих пор жизнь была для Каареля мачехой: он рос сиротой, все его богатство составляли двести рублей, полученные в наследство от тетки. Каарель нелегко сходился с людьми, и не потому, что у него был неуживчивый характер; одинаково обходительный со всеми, он, однако, не нашел себе друга или товарища по сердцу. Девушек он сторонился, среди них у него не было даже добрых знакомых. Ему исполнилось уже тридцать два года, когда он посватался к Тийне. Каарель был радушно принят в семье — он ведь принес долгожданное счастье стареющей хозяйской дочери.

Старый Юхан год тому назад откупил у помещика свой участок, но внес всего семьсот рублей; большая часть выкупной суммы еще не была уплачена. Все же участок числился за ним, и Каарель надеялся со временем выплатить и остальное. Каарель и Тийна привязались друг к другу, им всегда хотелось быть вместе: оба они так одиноко прожили свою молодость. Родители радовались, заполучив такого золотого зятя, только иной раз старуха Мари ворчала:

— Точно мальчишка какой, от Тийны — ни на шаг, все с ней.

Юхан ничего не отвечал старухе и, потупившись, только посапывал в свою черную бороду, словно думу думал.

На скотном дворе Каарель напоил коров, а Тийна принялась доить. Слышно было, как коровы жуют жвачку да молоко журчит, стекая из вымени в подойник.

— Знаешь, Тийна, что мне сегодня пришло на ум: вот кабы старики отдали хутор нам! Отец слабый, хворый, у матери здоровье тоже незавидное, — сказал Каарель немного погодя.

— А чем нам тогда будет лучше? — спросила Тийна, поднимая глаза на Каареля, который стоял, опершись о забор.

— Ну, как же! Ведь мы с тобой тогда станем хозяевами! Последнее слово всегда будет за нами; старики жили бы при нас, работали по мере сил и охоты. Я бы взял свои четыреста рублей, что у меня в городе отданы на проценты, и внес их помещику — глядишь, почти половина суммы уже и погашена. Поля надо по-другому перекроить, скота больше завести, хутор станет доходнее, и мы живо рассчитаемся с мызой. А когда нам придет пора умирать или, может, раньше еще, если сами возьмем в дом зятя, оставим ему хутор чистым, без долгов.

— Как у тебя на словах все быстро делается! Только весной свадьбу сыграли, а ты уже: «Зятю хутор оставим». Ведь и дочери еще нет, откуда же зятю взяться! А вдруг вместо дочери родится сын, он и наследует хутор, — сказала Тийна, робко и стыдливо взглянув на Каареля.

— У нас еще все впереди, мы только начинаем жить: все бы успели сделать, будь хутор в наших руках. Старик, может, проживет еще лет десять-пятнадцать и не перестанет распоряжаться землей. Как после него начнешь хозяйствовать? Тогда нам, двум старым грибам, уже не до работы будет, знай дожидайся своего последнего часа. Только, сдается мне, вряд ли старики отдадут хутор, им самим хочется хоть несколько лет похозяйничать на своей собственной земле. А я все-таки выберу, пожалуй, подходящую минутку и поговорю с ними, спрос не беда.

— Не торопись ты, нам ведь не к спеху. Поживем так хоть с год, разузнаешь все получше, тогда и начнешь, — сказала Тийна.

Каарель согласился. Но когда они после ужина вышли вместе во двор и стояли там на траве, словно чего-то ожидая, Каарель прислушался к доносившемуся из загона звяканью колокольчиков и опять повел речь о своем:

— Если хутор к нам перейдет — расквитаемся с помещиком и тогда построим себе новый дом. К тому времени сможем уже из своего леса бревна вывезти. Построим три комнаты, настелем деревянные полы, поставим печь с трубой и плиту, дым не будет глаза есть. Подрастут наши дети, деревенская молодежь станет собираться у нас. Пускай танцуют, играют, поют; а мы будем смотреть на них. В горницах, чтобы светлее было, прорубим большие окна. Поля очищу от камней, сложу из них ограду такую, чтоб стояла вечно. Выравняю дорогу через свое поле, соседи, глядишь, тоже так сделают по моему почину: хорошо нам тогда будет ездить в церковь!.. И вот еще что: у самой дороги сад разведу — яблони, ягодные кусты, сирень. По обе стороны ворот посажу дубки, пусть разрастаются — большие да крепкие…

Тийна молча слушала, как муж мечтает о будущем, и время от времени поглядывала на него, сияя от счастья.

— Пойдем-ка спать, — молвила она наконец, — наши давно легли.

— Ладно, пойдем и мы, — как бы очнувшись от сна, ответил Каарель.

Они постояли еще немного, словно дивясь окружавшей их тишине.

— Старики уже храпят, — сказала Тийна, укладываясь.

— Ну, мы их сейчас догоним, — отозвался Каарель.

Молодые засыпали спокойно, полные надежд на будущее, а утром радостно принимались за работу: они верили в любовь и счастье. Лето прошло незаметно, хотя по вечерам им зачастую случалось стоять во дворе, под тихий перезвон коровьих колокольчиков и крики коростеля втихомолку на разные лады повторяя все тот же заветный разговор.

Тийна чувствовала себя счастливой: она была замужем. Каарель тоже был счастлив, но не столько из-за женитьбы, сколько из-за надежды стать хозяином, владельцем собственной усадьбы, в которой когда-нибудь будут жить его дети. Поэтому он никогда не забывал, что хутором все еще распоряжается старый Юхан, и все время ломал голову — каким бы наиболее подходящим образом высказать старику свое желание. Каарель подыскивал всевозможные доводы, объясняющие, почему он хочет взять хутор в свои руки, но все напрасно: доводы эти казались неосновательными.

Дело кончилось тем, что однажды на гумне, ссыпая в мешки зерно, Каарель обратился к Юхану:

— Отец, как ты думаешь, а не лучше ли вам передать хутор мне и Тийне?

Старик поглядел сперва на Каареля, потом — на мешок, который держал в руках. Зять стоял перед ним, ожидая ответа.

— А кто его знает… — пробормотал Юхан наконец. — С чего это ты вдруг надумал?.. Неизвестно еще, что старуха скажет, — помолчав, добавил он.

— Что ж, можно и у старухи спросить, — сказал Каарель.

— Почему же нельзя, можно, — ответил Юхан. — Только это не к спеху. Сейчас осень, до весны еще вон сколько времени, а раньше с землей все равно делать нечего.

Вечером за ужином Каарель, чтобы услышать мнение старухи, снова завел тот же разговор.

— Я сегодня на гумне говорил отцу, что вы могли бы в будущем году передать хутор нам с Тийной. Отец ответа не дал, велел тебя спросить — как ты считаешь, — молвил Каарель.

Услышав такие речи, кадакаская хозяйка широко раскрыла глаза. Она на минуту задумалась, потом обвела взглядом всех сидящих за столом, как бы пытаясь прочитать на их лицах, что каждый из них об этом думает. По правде говоря, до сих пор не Юхан, во всем уступавший жене, а она, кадакаская Мари, была полновластной хозяйкой усадьбы. Мари настолько привыкла всем распоряжаться и командовать, что и представить себе не могла, как можно жить иначе. И вдруг этот зять, едва проживший с ними одно лето, хочет отнять у нее власть, единственный интерес в ее жизни! У нее, правда, останется старый Юхан, которым можно будет помыкать, да много ли толку от него одного! В хозяйственных делах ей придется либо молчать, либо ссориться с зятем: она уже давно поняла, что ее мнения редко совпадают с мнениями Каареля.

— А мы, значит, должны будем на молодых спину гнуть. Тебе что, батрачить уже неохота? — едко спросила старуха. Старик с любопытством посмотрел на жену, словно впервые слышал ее голос, но промолчал и продолжал есть, только засопел сильнее.

— Нет, на это я так легко не пойду, — продолжала Мари. — Справлялись мы с хутором до сих пор, справимся и дальше. Да и чем вам плохо? Ведь когда-нибудь все будет ваше, других наследников у нас нет.

— Вот и я говорю Каарелю то же самое, — вставила Тийна, а старуха метнула на зятя пронзительный взгляд.