Между болотом и полем узкой полоской тянется луг. Здесь растут островерхие березы и ели, кое-где высятся пышные сосны; черемуха и рябина весной цветут, а к осени покрываются ягодами. Меж кустов и деревьев красуются поповник, купальница и кошачьи лапки. В молодости Тийна приходила сюда собирать цветы и плела из них венки. Теперь уже никто не замечает этих цветов, разве какая-нибудь норовистая телка, убежав от пастуха, потопчет или сжует цветок-другой. На хуторе теперь уже не рвут цветов и не поют песен, как это бывало в первый год замужества Тийны. В Кадака все ходят хмурые и надутые, все такие грустные и понурые, как болотные сосны, растущие среди черных луж.
Рука у старого Юхана почти поправилась, но в первые дни пахоты он не говорил ни слова. Однако, когда минула неделя, заметил зятю как-то утром:
— Видно, здесь в хозяйстве я уже не нужен. Придется на стороне искать себе места, чтобы заработать на кусок хлеба.
Сказал он это спокойно, как и обычно, но Каарель почувствовал горечь упрека.
— Да что тебе так не терпится! Дай сначала руке окрепнуть, а за работу приняться успеешь, — ответил он.
Однако дня через два тесть утром заявил Каарелю:
— Сегодня ты оставайся дома, а я поеду пахать.
— Чего ради? — возразил Каарель. — Мне дома сейчас делать нечего: зачем тебе, старому человеку, идти пахать. Мало ли ты в своей жизни за сохой пошагал. Ты лучше немного погодя сеять отправляйся, а если тебе покажется трудно, почини забор или расчисти покос.
— Покос? Да это испокон веков бабья работа, — отвечал Юхан.
— И я то же самое скажу: уж если работы получше для него не найдется, то такую и делать не стоит, — сказала старуха. Она подслушивала разговор мужчин и сейчас вошла в комнату.
— Господи боже, да чем же эти работы так плохи, что за них и браться не стоит! А не хочешь расчищать покос — починяй забор, а как вспашем, можешь сеять, — предложил Каарель.
— Долго ли посеять, там и одному человеку делать нечего, — ответила старуха. — Мой старик еще не так плох, чтобы сваливать на него самую захудалую работенку и заставлять его за другими остатки подбирать. А если нас считают такими уж никудышными, мы можем уйти отсюда.
— Что у вас тут такое опять? — спросила Тийна, входя в комнату.
— Что у нас такое… — повторила старуха. — То же, что и всегда.
— И от чего нам никак не избавиться, как ни старайся, — добавил Каарель.
— Да я и не хочу избавляться, раз молодые словно ошалели, до того уж зазнались! — И старуха топнула ногой об пол.
— Поди знай, кто тут ошалел и кто зазнался, — заметил Каарель.
— Поди знай! Да тут и знать-то нечего! Все ясно, как божий день. Только вы ничего не понимаете, а я все прекрасно вижу. Сначала хутор надо к рукам прибрать: старики, мол, не умеют вести хозяйство. Потом нанимают батрака: старики, мол, уже не умеют работать. Ах, вы уж состарились, вам пора отдохнуть! А ты выходи со мной наперегонки рожь жать, лен дергать или сено косить — посмотрим еще, кто из нас моложе. Хвалиться-то легче всего: я, мол, все могу, я молодой. Будь себе на здоровье молодым, никого это не касается, а только и стариков в грязь топтать не следует, точно они уже ничего не стоят. Доживите до наших лет, тогда увидите, легко ли переносить, когда тебя гонят покос расчищать. До сих пор мой старик умел и сеять, и бороновать, а сейчас, глядишь, ни на что не годен, стар, оказывается…
Старуха все тараторила и тараторила, и речам ее, казалось, конца не будет. Старый Юхан и Тийна слушали ее спокойно, но Каарель с нетерпением ждал, когда она наконец замолчит. Как только теща замолкла, в раздражении переминаясь с ноги на ногу, он заговорил:
— Похоже, вы для того только и отдали нам хутор, чтобы каждую минуту нас этим попрекать. Мы же силой его не отбирали. Зачем же вы его отдали, если он вам так дорог?
— Что ты такое говоришь! — попыталась Тийна утихомирить мужа, но тот продолжал, не обращая на нее внимания:
— Подумаешь, сахару мешок или бочка меду — этот ваш хутор! Вы весь свой век тут прожили, а много ли нажили? Какие-нибудь двести-триста рублишек — великое дело…
— Да еще детками обзавелись, которые сейчас от нас избавиться хотят, — съязвила старуха.
— Кто это хочет от вас избавиться? Вы сами хотите от нас отделаться, иначе не грызли бы нас с утра до ночи, — ответил Каарель.
— Если б хотели от вас отделаться, я бы и дочь не стала растить, тогда и ты не попал бы ко мне в зятья, — заявила Мари, довольная тем, что нашла удачный ответ. Она оглянулась на своего старика, как бы ожидая одобрения, но лицо Юхана выражало такое безразличие, словно он и не знал, что на свете существуют старики и молодые.
Старуха с зятем продолжали пререкаться, пока Каарель, выругавшись, не вышел из комнаты. Эта ссора ничего не изменила в их жизни: старики по-прежнему считали, что молодые их ни во что не ставят, а у молодых, в особенности у Каареля, невольно являлась мысль, что старики просто упрямятся и сами ищут ссоры. С каждым днем он все больше убеждался в этом.
Старик, правда, пошел сеять, потом поправил забор и даже расчистил сенокос, но при этом то и дело повторял, обращаясь к Каарелю: «Уж не знаю, справлюсь ли я с этим», — или: «Не знаю, годится ли моя работа. В свое время я, правда, все умел, а теперь молодым никак не угодишь».
Тийна обычно ничего не отвечала на такие речи, но у Каареля от этих слов всякий раз в сердце закипало. Хотя Тийна и просила его молча сносить придирки стариков и он много раз обещал ей это, все же время от времени его терпение истощалось и тогда снова начиналась перепалка.
Батрак старался держаться в стороне от хозяйских ссор. Если старуха и говорила ему что-нибудь, он делал вид, что не слышит. Но в конце концов и ему пришлось столкнуться со стариками.
Батрак в тот день пропахивал борозды для картошки новой сохой, которую Каарель смастерил по своему вкусу. Старик Юхан пришел посмотреть на его работу. Батрак сделал два-три захода, потом старик тихонько пробормотал:
— Мудреную штуку молодые выдумали: ишь как сошники широко поставлены, какую уйму земли зря захватывают, а придет пора картошку выкапывать — ни шиша не наберешь.
Работник, не обращая на старика внимания, только прикрикнул на лошадь: «Шагай в борозду!» — и двинулся дальше. Когда он вернулся, старый Юхан все еще стоял у борозды и ворчал про себя:
— Все они умные на словах, а как на работу их поглядишь — умора одна, до чего все без толку делается!
И на этот раз батрак ничего не сказал, только буркнул про себя:
— Чего он тут лопочет — и домой не идет, и ко мне привязывается.
Вернувшись снова к концу борозды, работник увидел, что старик все еще стоит на прежнем месте и вслух рассуждает:
— А попробуй хоть слово сказать или присоветовать, как тебе сразу: что ты там, старик, плетешь! — да и отправят тебя покос расчищать.
Тут уж батрак не стерпел.
— Да что ты мне об этом говоришь, не я ведь эту соху смастерил и не я тебя посылал покос расчищать; говори тому, кто это сделал! — Сказал и пошел дальше. Когда он вернулся к прежнему месту, старик заявил:
— Это все равно, кому говорить — тебе или ему; все вы одинаковы.
— А ну-ка, уходи отсюда, мне ни к чему твою болтовню слушать, — сказал батрак сердито.
— Вот какой нашелся — гнать меня! — закричал старик. Работник удивился — он до сих пор никогда не слышал, чтобы старик повышал голос. — Поле-то чье, которое ты пашешь? Ишь ты — уходи, говорит, отсюда…
Но Юхан все-таки ушел. Дома он обо всем рассказал старухе, а та не преминула попрекнуть этим молодых, особенно Каареля; между стариками и молодыми опять началась перебранка. И не успела она закончиться, как разгорелась новая ссора. Вернее, даже не новая, а продолжение прежней.
Когда сажали картошку, старому Юхану пришлось, сидя у картофельной кучи, разрезать клубни. Когда Каарель на телеге подъехал к куче, старик вызвался помочь зятю навалить картошку на телегу. Но Каарель сказал ему:
