«Граждане!

Временное правительство заявляет, что нынешний образ правления является республиканским и что нация будет незамедлительно призвана утвердить своей волей решение Временного правительства и народа Парижа.

Члены Временного правительства и т. д.».

«Временное правительство постановляет:

булочникам надлежит передавать в распоряжение командиров караульных постов национальной гвардии до пятой части своей продукции в обмен на платежные боны, которые будут оплачены им в Ратуше; этот хлеб предназначен для питания граждан, несущих военную службу.

Распределять хлеб будут вышеупомянутые командиры, по приказу которых охранять хлеб станут находящиеся под их началом люди».

Около двух часов пополудни становится известно о капитуляции гарнизонов Венсена и Мон-Валерьена.

Все утро в Ратушу сносили драгоценные предметы, найденные в Тюильри: бриллианты, украшения, драгоценности.

Какой-то метельщик принес открытую шкатулку, в которой находились двести тысяч франков банковскими билетами и сто семьдесят тысяч золотом.

Новости поступают со всех сторон. Непонятно только, как отличить истинные от ложных.

Утверждают, что республика провозглашена в Брюсселе и что король Леопольд бежал.

Утверждают, что королевская семья покинула Францию и села на судно в Ла-Трепоре.

Утверждают, что у короля случился апоплексический удар, от которого он скоропостижно скончался.

Все эти новости передаются из уст в уста со скоростью электрического разряда.

Устраиваются подписки в пользу раненых.

Около трех часов у народа начинает возникать беспокойство. Ему говорят, что Временное правительство предало его и хочет снова установить регентство; на правительство, провозглашенное только вчера, сегодня уже клевещут. Народ требует гарантии; вместо галльского петуха, символа бдительности, он хочет фригийский колпак, символ свободы; вместо трехцветного знамени он хочет красное знамя.

Он идет на Ратушу.

Возбуждение толпы возрастает при виде носилок с ранеными. Их проносят по улицам, чтобы народ не забывал о вчерашнем сражении и не уступал ретроградному влиянию, которого все опасаются.

Народ подходит к Ратуше одновременно по улицам и по набережным и наводняет Гревскую площадь.

В Ратуше находятся только Ламартин и Мари.

Ламартин слышит рычание толпы. Но он, новоявленный Андрокл, знает, как усмирить этого льва.

Он выходит навстречу толпе, скрещивает на груди руки и спрашивает у этих тысяч разгневанных людей, чего они хотят.

Слыша эти крики, ропот, проклятья и видя сабли, занесенные над его головой, и штыки, нацеленные на его грудь, он понимает, что люди сомневаются в честности Временного правительства и хотят замены трехцветного знамени красным.

И тогда он делает знак, что будет говорить. Понемногу это море затихает, эти валы перестают катиться, эти волны — шуметь.

— Полно, граждане, — говорит он. — Да кто бы всего три дня тому назад сказал вам, что вы низвергнете трон, уничтожите олигархию, добьетесь всеобщего избирательного права, завоюете все гражданские права и, наконец, учредите республику — эту далекую мечту даже тех, кто видел ее имя спрятанным в самых потаенных уголках своего сознания, словно преступление! И какую республику! Это не республика наподобие тех, что были в Древней Греции или в Древнем Риме, состоящая из аристократов и плебеев, господ и рабов; это не республика наподобие аристократических республик нового времени, состоящая из граждан и пролетариев, великих перед законом и малых перед ним, патрициата и народа; это республика, где все равны перед законом, где нет ни аристократии, ни олигархии, ни великих, ни малых, ни патрициев, ни плебеев, ни господ, ни илотов, где есть только один народ, состоящий из совокупности граждан, и где государственное законодательство и власть заключаются лишь в голосовании и в праве каждого отдельного человека, из которых состоит нация, праве, сводящемся к единой коллективной власти, именуемой правительством республики, и обращающемся в законы, общественные институты и благополучие для того народа, из какого она проистекла.

Да если бы вам сказали все это три дня тому назад, вы отказались бы поверить; вы сказали бы: «Три дня?! Три века нужны для того, чтобы совершить подобный труд в пользу человечества!» И что же? То, что, по вашим словам, было невозможно, совершено. Вот итог нашего труда среди этого смятения, этого оружия и этих мертвых тел ваших мучеников.

И вы еще ропщете на Бога и на нас!

Несколько голосов прерывают г-на де Ламартина криками:

— Нет, нет! Мы не ропщем!

— О, вы будете недостойны этих даров, — продолжает Ламартин, — если не сумеете разглядеть их и опознать!

Сколько времени мы просим у вас, чтобы закончить наш труд? Речь о годах? Нет. О месяцах? Нет. О неделях? Нет. Всего лишь о нескольких днях. Еще два или три дня, и ваша победа будет завершена, признана, удостоверена и оформлена так, что никакая тирания, за исключением тирании вашего собственного нетерпения, не сможет вырвать ее из ваших рук!

И вы отказываете нам в этих днях, этих часах, этих минутах спокойствия! Вы задушите республику, рожденную из вашей крови, прямо в колыбели!

— Нет! Нет! Нет! — повторяют те же десять тысяч голосов. — Да здравствует республика! Да здравствует Временное правительство! Да здравствует Ламартин!

— Граждане! — продолжает Ламартин. — Только что я говорил с вами как гражданин. Так вот, послушайте теперь вашего министра иностранных дел.

Знайте, что если вы отнимите у меня трехцветное знамя, вы отнимите у меня половину внешней мощи Франции, ибо Европа видит в знамени Республики и Империи знамя своих поражений и наших побед.

Глядя на красное знамя, она решит, что видит лишь знамя отдельной партии. Перед лицом Европы необходимо поднять знамя Франции, знамя наших победоносных армий, знамя наших триумфов. Франция и трехцветное знамя это единый образ, единый авторитет и, если понадобится, единый ужас для наших врагов.

Подумайте, сколько крови вам придется пролить, чтобы прославить другое знамя!

К тому же я никогда не соглашусь считать красное знамя своим и сейчас в нескольких словах скажу вам, почему противлюсь ему всеми силами своей убежденности и своего патриотизма. Дело в том, граждане, что трехцветное знамя обошло кругом весь мир вместе с Республикой и Империей, вместе с вашими свободами и вашей славой, в то время как красное знамя обошло кругом лишь Марсово поле, волочась в крови народа.

При этих последних словах, а скорее, при этом последнем мысленном образе гнев народа гаснет, уступая место воодушевлению. Все бросаются к Ламартину, наперегонки спешат дотронуться до него, пожать ему руку, обнять его. И тогда, возвышаясь над окружающей его группой людей, он простирает руки и говорит:

— О друзья мои, мои добрые друзья! Вы никогда не узнаете, какая бездна любви к вам таится в моем сердце.

О, почему мои руки недостаточно велики, чтобы прижать к груди весь народ!

На этом все закончилось. Народ, наступавший, словно прилив, и рокотавший, словно гром, остановился и смолк.

В четыре часа дня бульвары представляют собой любопытное зрелище; кажется, что на двух противоположных концах Парижа царит праздник; все население города толпится, поднимаясь к площади Бастилии и спускаясь к площади Мадлен. Наступающая ночь не прерывает этого непрерывного гулянья. Все дома иллюминированы и на всем протяжении бульваров являют собой две стены огня.