— Ваша правда, — сказал Питу, — ad eventum festina, что означает, дорогой господин Бийо, "спеши к конечной цели". Так вот, я продолжаю: этот человек вбегает в клуб Добродетельных и кричит: "Я нашел Фуллона, я его нашел!". Поднялся страшный шум.

— Он ошибся! — прервал крепколобый Бийо.

— Он не ошибся, я сам видел Фуллона.

— Ты сам видел, своими глазами?

— Своими глазами. Имейте терпение.

— Я терплю, но во мне все так и кипит.

— Да вы слушайте, я и сам взмок от нетерпения… Я же вам толкую, что он только притворился мертвым, а вместо него похоронили одного из слуг. По счастью, вмешалось Провидение.

— Так уж и Провидение! — презрительно произнес вольтерьянец Бийо.

— Я хотел сказать "нация", — покорно уточнил Питу. — Этот достойный гражданин, этот запыхавшийся патриот, сообщивший новость, видел негодяя в Вири, где он скрывался, и узнал его.

— Неужели!

— Узнав Фуллона, он его выдал, и член муниципалитета Рапп велел тут же арестовать мерзавца.

— А как имя храброго патриота, у которого достало смелости совершить этот поступок?

— Выдать Фуллона?

— Да.

— Его зовут господин Сен-Жан.

— Сен-Жан; но ведь это имя лакея?

— А он и есть лакей этого негодяя Фуллона. Так ему и надо, аристократу: незачем было заводить лакеев!

— А ты занятный человек, Питу, — удивился Бийо и придвинулся к рассказчику поближе.

— Вы очень добры, господин Бийо. Итак, Фуллона выдали и арестовали; его отправили в Париж, доносчик бежал впереди, чтобы сообщить новость и получить награду, так что Фуллон добрался до заставы позже.

— Там ты его и видел?

— Да, ну и вид у него был! Вместо галстука ему надели на шею ожерелье из крапивы.

— Послушай, а почему из крапивы?

— Потому что, по слухам, этот негодяй сказал, что хлеб необходим для порядочных людей, сено — для лошадей, а для народа хороша и крапива.

— Он так сказал, несчастный?

— Да, тысяча чертей, он именно так и сказал, господин Бийо.

— Вон как ты теперь ругаешься!

— Да чего уж там! — бросил Питу небрежно. — Ведь мы люди военные! Одним словом, Фуллон остаток пути шел пешком, и его всю дорогу колотили по спине и по голове.

— Так-так! — сказал Бийо уже с меньшим воодушевлением.

— Это было очень забавно, — продолжал Питу, — правда, не всем удавалось его ударить, потому что за ним шло тысяч десять человек, не меньше.

— А что было потом? — спросил Бийо в раздумье.

— Потом его отвели к председателю Сен-Марсельского дистрикта, хорошему человеку, знаете его?

— Да, господин Аклок.

— Аклок? Да, тот самый, и он приказал отвести его в ратушу, потому что не знал, что с ним делать, так что вы его скоро увидите.

— Но почему об этом сообщаешь ты, а не достославный Сен-Жан?

— Да потому что у меня ноги на шесть дюймов длиннее, чем у него. Он вышел раньше меня, но я его догнал и перегнал. Я хотел вас предупредить, чтобы вы предупредили господина Байи.

— Тебе везет, Питу.

— Завтра мне повезет еще больше.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что тот же самый Сен-Жан, который выдал господина Фуллона, обещал поймать и сбежавшего господина Бертье.

— Так он знает, где тот скрывается?

— Да, похоже, этот господин Сен-Жан был их доверенным лицом и получил от тестя и зятя, которые хотели его подкупить, немало денег.

— И он взял эти деньги?

— Конечно; от денег аристократа никогда не стоит отказываться; но он сказал: "Настоящий патриот не продает нацию за деньги!".

— Да, — пробормотал Бийо, — он предает своих хозяев, только и всего. Знаешь, Питу, мне кажется, он большая каналья, этот твой господин Сен-Жан.

— Может быть, но какая разница? Господина Бертье поймают, как и метра Фуллона, и обоих повесят нос к носу. Хорошенькие они скорчат рожи друг другу, когда повиснут рядышком, верно?

— А за что их вешать? — спросил Бийо.

— Да за то, что они мерзавцы и я их ненавижу.

— Господин Бертье приходил ко мне на ферму! Господин Бертье, путешествуя по Иль-де-Франсу, пил у нас молоко, он прислал из Парижа золотые сережки для Катрин! О нет, нет, его не повесят!

— Да что там говорить! — произнес Питу свирепо. — Он аристократ, соблазнитель.

Бийо посмотрел на Питу с изумлением. Под взглядом Бийо Питу невольно покраснел до корней волос.

Вдруг достойный фермер заметил г-на Байи: после обсуждения тот шел из зала заседаний в свой кабинет; он бросился к нему и сообщил новость.

Теперь пришла очередь Бийо столкнуться с недоверием.

— Фуллон! Фуллон! — воскликнул мэр. — Не может быть!

— Послушайте, господин Байи, — сказал фермер, — вот перед вами Питу, он сам его видел.

— Я видел его, господин мэр, — подтвердил Питу, прижимая руку к сердцу и кланяясь.

И он рассказал Байи то же, что прежде рассказывал Бийо.

Бедный Байи заметно побледнел; он понимал, как велико обрушившееся на них несчастье.

— И господин Аклок отправил его сюда? — прошептал он.

— Да, господин мэр.

— Но как он его отправил?

— О, не беспокойтесь, — сказал Питу, неверно истолковавший тревогу Байи, — пленника есть кому охранять; его не украдут по дороге.

— Дай Бог, чтобы его украли! — пробормотал Байи.

Потом обернулся к Питу:

— Есть кому… что вы имеете в виду, мой друг?

— Я имею в виду народ.

— Народ?

— Собралось больше двадцати тысяч, не считая женщин, — торжествующе сказал Питу.

— Несчастный! — воскликнул Байи. — Господа! Господа выборщики!

И пронзительным, отчаянным голосом он призвал к себе всех выборщиков.

Рассказ его прерывался лишь восклицаниями да горестными вздохами.

Воцарилось молчание, и в этой зловещей тишине до ратуши стал долетать далекий невнятный гул, похожий на шум в ушах, когда кровь приливает к голове.

— Что это? — спросил один из выборщиков.

— Черт побери, толпа, — ответил другой.

Вдруг на площадь быстро выехала карета; два вооруженных человека высадили из нее третьего, бледного и дрожащего.

За каретой под предводительством Сен-Жана, совершенно выбившегося из сил, бежала сотня юнцов от двенадцати до восемнадцати лет с болезненно-бледными лицами и горящими глазами.

Они бежали, почти не отставая от лошадей, с криками "Фуллон! Фуллон!".

Однако двое вооруженных людей сумели обогнать их на несколько шагов и успели втолкнуть Фуллона в ратушу, двери которой захлопнулись перед носом у этих охрипших крикунов.

— Ну вот, доставили, — сказали они выборщикам, ждавшим на верху лестницы. — Черт возьми, это было нелегко.

— Господа! Господа! — воскликнул трепещущий Фуллон. — Вы меня спасете?

— Ах, сударь, — со вздохом ответил Байи, — вы совершили много черных дел.

— Однако, я надеюсь, сударь, — сказал Фуллон с мольбой и тревогой в голосе, — правосудие защитит меня.

В это мгновение шум на улице стал громче.

— Быстро спрячьте его, — велел Байи людям, стоявшим вокруг, — иначе…

Он обернулся к Фуллону.

— Послушайте, — сказал он, — положение столь серьезно, что я хочу вас спросить: хотите попытаться бежать через черный ход? Быть может, вы еще успеете.

— О нет! — воскликнул Фуллон. — Меня узнают и убьют на месте!

— Вы хотите остаться с нами? И я и эти господа — мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы вас защитить: не правда ли, господа?

— Обещаем! — крикнули выборщики в один голос.

— О, уж лучше я останусь с вами, господа, только не бросайте меня.

— Я обещал вам, сударь, — ответил Байи с достоинством, — что мы сделаем все, что в человеческих силах, чтобы спасти вашу жизнь.

В это мгновение по площади разнесся громкий рев и через раскрытые окна проник в ратушу.

— Вы слышите? Вы слышите? — прошептал Фуллон, покрываясь бледностью.

И правда, со всех улиц, ведущих к ратуше, особенно с набережной Пелетье и с улицы Корзинщиков надвигалась грозная, орущая толпа.