— Это был я, ваше величество, — невозмутимо сказал Жильбер.

— Вы? — переспросила Мария Антуанетта с ненавистью. — Так я не ошиблась! Значит, никакой вы не ученый!

— Я полагаю, что если у вашего величества такая хорошая память, то ваше величество вспомнит также, когда это было, — сказал Жильбер, — если я не ошибаюсь, мальчик-садовник, о котором говорит ваше величество, рылся в земле, чтобы заработать себе на пропитание, в тысяча семьсот семьдесят втором году. Сейчас тысяча семьсот восемьдесят девятый год; так что с той поры, о которой говорит ваше величество, прошло семнадцать лет. В наше время это большой срок. Это гораздо дольше, чем надо, чтобы сделать из дикаря ученого человека; душа и ум в некоторых условиях развиваются быстро, как растения и цветы в теплице. Революции, ваше величество, теплицы для ума. Ваше величество смотрит на меня и при всем своем здравомыслии не замечает, что шестнадцатилетний мальчишка превратился в тридцатитрехлетнего мужчину; так что напрасно ваше величество удивляется, что маленький простодушный невежда Жильбер благодаря дуновению двух революций стал ученым и философом.

— Невежда, может быть, но простодушный?.. Вы сказали "простодушный", — в гневе вскричала королева. — Мне послышалось, что вы назвали маленького Жильбера простодушным?

— Если я ошибся, ваше величество, и похвалил этого мальчика за достоинство, каким он не обладал, то я не знаю, откуда вашему величеству лучше меня известно, что он обладал недостатком, этому достоинству противоположным.

— О, это другое дело, — сказала королева, помрачнев, — может, мы когда-нибудь об этом поговорим; а пока давайте вернемся к мужчине, к человеку ученому, к человеку более совершенному, к воплощенному совершенству — к тому, кто сейчас передо мной.

Жильбер пропустил слово "совершенство" мимо ушей. Он слишком хорошо понимал, что это было новое оскорбление.

— Извольте, государыня, — просто ответил Жильбер, — и объясните, зачем ваше величество приказали ему явиться?

— Вы предлагаете свои услуги в качестве королевского медика, — сказала она. — Но вы понимаете, сударь, что меня слишком заботит здоровье моего супруга, чтобы доверить его малоизвестному человеку.

— Я предложил свои услуги, ваше величество, — ответил Жильбер, — и был принят на королевскую службу; у вашего величества нет оснований подозревать меня в недостатке знаний и усердия. Я прежде всего врач политический, меня рекомендовал господин де Неккер. Что же до остального, то если королю когда-нибудь понадобятся мои знания, я буду лечить его телесные недуги, поставив все возможности человеческой науки на пользу творению Создателя. Но главное, ваше величество, я стану для короля не только хорошим советчиком и хорошим врачом, но и добрым другом.

— Добрым другом! — вскричала королева с новым взрывом презрения. — Вы, сударь?! Другом короля?!

— Конечно, — невозмутимо отвечал Жильбер, — почему бы и нет, ваше величество?

— Ах да, опять благодаря вашим тайным способностям, с помощью ваших оккультных наук, — пробормотала она. — Кто знает? Мы уже видели жаков и майотенов; быть может, возвращается эпоха средневековья? Вы возрождаете приворотные зелья и колдовские чары. Вы собираетесь управлять Францией посредством магии. Вы надеетесь стать Фаустом или Никола Фламелем.

— У меня и в мыслях нет ничего подобного, ваше величество.

— Нет в мыслях, сударь! Сколько чудовищ более жестоких, чем чудовища из садов Армиды, более жестоких, чем Цербер, вы усыпили бы у врат нашего ада?

Произнося слова "вы усыпили бы", королева устремила на доктора еще более испытующий взгляд.

Теперь Жильбер невольно покраснел.

То было неизъяснимой радостью для Марии Антуанетты, она почувствовала, что на сей раз ее удар попал в цель и больно ранил врача.

— Ведь вы же умеете усыплять, — продолжала она, — вы учились везде и на всем и несомненно изучили магнетизм вместе с чародеями нашего века, с людьми, которые превращают сон в предателя и выпытывают у него секреты.

— И правда, ваше величество, я часто и подолгу учился у Калиостро.

— Да, у того, кто осуществлял сам и заставлял осуществлять своих последователей моральное воровство, о котором я только что говорила; у того, кто посредством магического усыпления, которое я назвала бы подлостью, отнимал у одних душу, у других тело.

Жильбер снова уловил намек, но на этот раз не покраснел, а побледнел. Королева затрепетала от радости.

"О, ничтожество, — прошептала она, — теперь я отомстила, я ранила тебя и, как видно, до крови".

Но даже самые глубокие волнения недолго были заметны на лице Жильбера. Королева, радуясь победе, неосмотрительно подняла на него глаза, когда он подошел к ней и сказал:

— Ваше величество напрасно стали бы оспаривать у этих ученых мужей, о которых вы изволите говорить, главное достижение их науки: умение усыплять магнетическим сном не жертвы, нет, но пациентов. Особенно несправедливо было бы оспорить у них право всеми возможными средствами стремиться к открытию новых законов: будучи признаны и приведены в систему, они смогут перевернуть мир.

Стоя против королевы, Жильбер смотрел на нее, сосредоточив всю свою волю во взгляде; когда он смотрел так на впечатлительную Андре, она не могла выдержать его взгляда.

Королева почувствовала, как при приближении этого человека по ее жилам пробежал озноб.

— Позор! — сказала она. — Позор людям, злоупотребляющим темными и таинственными силами, чтобы погубить душу или тело!.. Позор Калиостро!

— Ах! — убежденно отвечал Жильбер, — остерегайтесь, ваше величество, слишком строго судить ошибки, совершаемые человеческими существами.

— Сударь!

— Всякий человек порой ошибается, ваше величество, всякий человек вольно или невольно вредит другому человеку, и без себялюбия, залога независимости каждого, мир был бы не более чем огромным и вечным полем брани. Одни скажут: все очень просто, лучшие — это те, кто добры. Другие скажут: лучшие — это те, кто менее злы. Ваше величество, чем выше судья, тем снисходительнее он должен быть. С высоты трона вы меньше чем кто бы то ни было вправе строго осуждать чужие прегрешения. Вы, восседающая на земном престоле, явите высшую снисходительность, как Господь, восседающий на престоле небесном, являет высшее милосердие.

— Сударь, — возразила королева, — я иначе смотрю на свои права и обязанности, я царствую для того, чтобы карать и вознаграждать.

— Не думаю, ваше величество. По моему мнению, напротив, вы, женщина и королева, возведены на престол для того, чтобы примирять и прощать.

— Надеюсь, вы не собираетесь читать мне нравоучений, сударь?

— Ни в коем случае, я всего лишь отвечаю вашему величеству. У меня тоже сохранилось одно воспоминание, причем более раннее, чем ваши трианонские впечатления, — воспоминание о том, как Калиостро, про которого вы сейчас упомянули и чье учение отвергли, в садах замка Таверне доказал дофине могущество этой неведомой мне науки, о чем она, без сомнения, не должна забыть, ведь это доказательство произвело на нее впечатление столь сильное, что она лишилась чувств.

Жильбер попал в цель; правда, он разил наугад, но случай помог ему, и удар был таким метким, что королева побелела как полотно.

— Да, — сказала она хрипло, — да, правда, он явил мне во сне отвратительную машину; но я и поныне не знаю, существует ли эта машина в действительности?

— Не знаю, что бы вам показал, ваше величество, — продолжал Жильбер, довольный произведенным впечатлением, — но я доподлинно знаю, что нельзя оспаривать титул ученого у человека, приобретающего такую власть над себе подобными.

— Себе подобными! — презрительно пробормотала королева.

— Пусть я ошибаюсь, — продолжал Жильбер, — но в этом случае он обладает еще большим могуществом, ибо склоняет до своего уровня под гнетом страха головы королей и князей земли.

— Позор, повторяю вам, позор тем, кто злоупотребляет слабостью и доверчивостью.