— Возьмите его под свою защиту, — попросил Бийо Юлена и Эли, — иначе ему конец.

— Помогите нам, — отвечали адъютанты Гоншона.

— Мне нужно идти, я должен спасти другого человека.

В тот же миг тысячи неистовых рук схватили, скрутили, поволокли де Лонэ.

Эли и Юлен бросились вдогонку, крича:

— Стойте! Мы обещали сохранить ему жизнь!

Ничего подобного никто не обещал, но эти благородные люди, не сговариваясь, прибегли к священной лжи.

Не прошло и секунды, как толпа потащила де Лонэ к выходу из крепости с криками: "В ратушу! В ратушу!". Эли и Юлен бежали следом.

Для многих де Лонэ, живая добыча, стоил добычи мертвой — взятой Бастилии.

Впрочем, и сама крепость — печальное и безмолвное здание, куда четыре столетия был закрыт доступ всем, кроме стражи, тюремщиков и мрачного коменданта, — представляла достойное внимания зрелище теперь, когда она сделалась добычей народа, расхаживавшего по ее внутренним дворам, бегавшего вверх и вниз по лестницам и, подобно шумному рою пчел, наполнявшего этот гранитный улей гулом и суетой.

Бийо проводил глазами де Лонэ, которого толпа не столько вела, сколько несла, так что он, казалось, плыл над людскими головами.

Мгновение спустя он уже исчез из виду. Бийо вздохнул, оглянулся, увидел Питу и с криком: "Третья Бертодьера!" — ринулся к одной из башен.

На пути ему попался трепещущий тюремщик.

— Где третья Бертодьера? — спросил Бийо.

— Вот здесь, сударь, но у меня нет ключей.

— Почему?

— У меня их отобрали.

— Гражданин, дай мне на время твой топор, — попросил Бийо какого-то жителя предместья.

— Бери его насовсем: раз Бастилия взята, он мне больше не нужен.

Бийо схватил топор и бросился вверх по лестнице вслед за тюремщиком, указывавшим ему дорогу.

Тюремщик остановился перед одной из дверей.

— Сюда?

— Да, сюда.

— Человека, которого поместили в эту камеру, зовут доктор Жильбер?

— Не знаю.

— Его привезли пять или шесть дней назад?

— Не знаю.

— Ничего, — сказал Бийо, — зато я сейчас это узнаю.

И он начал рубить дверь топором.

Дверь была дубовая, но дуб не мог устоять против ударов могучего фермера.

Не прошло и минуты, как уже можно было заглянуть в темницу.

Бийо приник глазом к проделанному отверстию, всматриваясь в глубь каземата.

В луче дневного света, проникавшего через зарешеченное окно башни Бийо увидел человека, стоявшего в оборонительной позе: слегка откинувшись назад, он держал в руках выломанную из кровати перекладину.

Несмотря на отросшую бородку, бледное лицо, коротко остриженные волосы, Бийо узнал пленника. То был доктор Жильбер.

— Доктор! Доктор! — закричал Бийо. — Это вы?

— Кто меня зовет? — спросил узник.

— Это я, Бийо, ваш друг.

— Вы, Бийо?

— Да, да, это он, это он! Это мы, это мы! — закричали два десятка людей которые, услышав, как Бийо ломает дверь, остановились на лестничной площадке.

— Кто вы?

— Мы, захватившие Бастилию! Бастилия взята, вы свободны!

— Бастилия взята! Я свободен! — вскричал доктор.

И, просунув обе руки в отверстие, проделанное фермером в двери, он так сильно тряхнул ее, что она едва не соскочила с петель, а большой кусок ее, надрубленный Бийо, затрещал, отломился и остался в руках узника.

— Погодите, погодите, — сказал Бийо, понявший, что еще одна атака на дверь подорвет удесятерившиеся на миг силы узника, — погодите.

И он стал колотить по двери с удвоенной мощью.

Сквозь расширившееся отверстие он смог увидеть, что опасения его оправдались: узник, этот новый Самсон, едва не разрушивший Бастилию, рухнул на табуретку, бледный как смерть и неспособный даже поднять деревянную перекладину, валяющуюся рядом.

— Бийо, Бийо! — шептал он.

— Да, да, это я.

— И я, Питу, я тоже здесь, господин доктор; вы ведь помните беднягу Питу, которого вы определили на пансион к тетушке Анжелике; Питу пришел освободить вас.

— Но я могу пролезть в эту дыру! — закричал доктор.

— Нет! Нет! — отвечали хором его спасители. — Потерпите!

Все они старались как могли: одни поддевали дверь ломом со стороны стены, другие пытались всунуть рычаг со стороны замка, третьи напирали на дверь крепкими плечами и цепкими руками, так что в конце концов дубовая громада затрещала в последний раз, со стены посыпалась штукатурка, дверь рухнула, и все, кто был в коридоре, ворвались в темницу.

Жильбер очутился в объятиях Питу и Бийо.

Жильбер, юный крестьянин из замка Таверне, Жильбер, которого мы оставили истекающим кровью в пещере на Азорских островах, был теперь зрелым мужчиной лет тридцати четырех-тридцати пяти, бледным без болезненности, черноволосым, с пристальным и волевым взглядом, не знающим бесцельных мечтаний: если доктор не созерцал какой-либо предмет внешнего мира, достойный его внимания, он обращал взор внутрь своей души, отчего выражение его глаз становилось еще более сумрачным и серьезным; нос у него был прямой, без переносицы, за высокомерно приподнятой верхней губой виднелись зубы ослепительной белизны. Одевался доктор обычно просто и строго, словно квакер, однако благодаря безмерной заботе о чистоте платья казался едва ли не щеголем. Роста он был чуть выше среднего и хорошо сложен, что же до его физической силы, то ее источником было напряжение нервов: мы видели, на что мог подвигнуть доктора порыв гнева или восторга.

В тюрьме, где он провел почти неделю, доктор так же тщательно, как и всегда, следил за своей наружностью; лишь отросшая за это время бородка, подчеркивающая матовый цвет его лица, обличала некоторую небрежность, в которой, впрочем, был повинен не узник, а его тюремщики, не пожелавшие ни дать ему бритву, ни позвать к нему парикмахера.

Обняв Бийо и Питу, доктор оглядел людей, заполнивших его темницу, и, словно за этот миг самообладание вновь вернулось к нему, воскликнул:

— Итак, день, предсказанный мною, настал! Спасибо вам, друзья мои, спасибо вечному разуму, охраняющему свободу народов!

И он протянул обе руки своим освободителям, а они, угадав в нем по гордому взгляду и возвышенному тону человека незаурядного, едва осмелились до них дотронуться.

Выйдя из темницы, доктор пошел впереди толпы, опираясь на плечо Бийо; Питу шагал следом за фермером.

В первое мгновение Жильбер отдал дань дружбе и благодарности, но уже через несколько минут стало очевидно, какое громадное расстояние отделяет ученого доктора от невежественного фермера, добряка Питу и всех остальных простолюдинов, участвовавших в штурме Бастилии.

На пороге башни Жильбер остановился, ослепленный потоком солнечного света. Скрестив руки на груди и подняв глаза к небу, он воскликнул:

— Привет тебе, прекрасная свобода! Я видел твое рождение на другом краю света — мы старые друзья. Привет тебе, прекрасная свобода!

По улыбке, показавшейся на лице доктора, было в самом деле понятно, что крики народа, опьяненного независимостью, для него не новость.

Помолчав несколько секунд, доктор обратился к Бийо:

— Итак, народ победил тиранию?

— Да, сударь.

— И вы прибыли сюда, чтобы сражаться?

— Я прибыл, чтобы освободить вас.

— Значит, вы знали о моем аресте?

— Я узнал о нем сегодня от вашего сына.

— Бедный Эмиль! Вы его видели?

— Видел.

— Он был спокоен?

— Его с трудом удерживали четыре санитара.

— Он болен? У него жар?

— Он рвался в бой вместе с нами.

— Ах, вот как! — воскликнул доктор, и лицо его озарила торжествующая улыбка. Сын не обманул его надежд.

— И вы сказали?.. — продолжал свои расспросы доктор.

— Я сказал: раз доктор Жильбер в Бастилии, Бастилию нужно взять. Теперь она взята. Но это еще не все.

— Что же еще?

— Украден ларец.

— Ларец, который я оставил у вас?

— Да.

— Кто же его украл?

— Люди в черном, ворвавшиеся в мой дом под тем предлогом, что им нужно отобрать у меня вашу брошюру; они схватили меня, посадили под замок, обшарили весь дом, нашли ларец и унесли его с собой.