Господин де Лонэ имел право на беспошлинный ввоз в Париж ста бочек вина. Право свое он продавал трактирщику — тот благодаря этому, ввозил в столицу превосходные вина. Право же на ввоз десятой части комендант оставлял за собой и покупал скверное вино, по вкусу напоминающее уксус, — им он поил своих узников.

Несчастным заключенным оставалось одно утешение — садик, разведенный на крыше одного из бастионов. Там они гуляли, там на короткий миг вспоминали, что такое воздух, цветы, свет — одним словом, природа.

За пятьдесят ливров в год комендант сдал этот садик какому-то садовнику и лишил узников последней радости.

Правда, к богатым заключенным он проявлял чрезвычайное снисхождение: так, одного из них он возил к своей любовнице, жившей в собственном доме на свои средства и, следовательно, не стоившей ему, де Лонэ, ни единого су.

Прочтите "Бастилию без покровов": там изложены этот и многие другие факты.

Впрочем, г-н де Лонэ был храбр.

Уже второй день он чувствовал, что над его головой собираются тучи. Уже второй день он слышал, как волны бунта все громче и громче бьются о стены его крепости.

И все же он был спокоен, хотя и бледен.

Впрочем, за его спиной стояли четыре пушки, готовые открыть огонь, рядом с ним был гарнизон швейцарцев и солдат-инвалидов, а перед ним — безоружный человек.

Перед тем, как войти в крепость, Бийо отдал свой карабин Питу.

Он понимал, что по ту сторону ворот любое оружие принесет ему больше вреда, чем пользы.

Бийо было достаточно одного взгляда, чтобы заметить все: спокойное и почти угрожающее поведение коменданта, швейцарцев в караульнях, солдат инвалидов команды на площадках башен, молчаливую суету артиллеристов, укладывающих в зарядные ящики пороховые картузы.

Часовые держали ружья на изготовку, офицеры обнажили шпаги.

Комендант не двигался с места, и Бийо пришлось подойти к нему; решетка опустилась за спиной посланца народа с таким мрачным скрежетом, что, как ни отважен был фермер, его пробрала дрожь.

— Что вам еще угодно от меня? — спросил де Лонэ.

— Еще? — удивился Бийо. — Сдается мне, что мы видимся впервые в жизни, и посему у вас нет причин утверждать, что я докучаю вам просьбами.

— Но мне сказали, что вы пришли ко мне из ратуши.

— Это верно.

— А я только что принимал посланцев муниципалитета.

— Зачем же они приходили?

— Затем, чтобы попросить меня не открывать огонь.

— И вы обещали?

— Да. Еще они просили меня убрать пушки.

— И вы их убрали, я видел. Я был в эту минуту на площади.

— И, конечно, решили, что я испугался угроз этой толпы?

— Натурально, — согласился Бийо, — очень было на то похоже.

— Что я вам говорил, господа, — обратился де Лонэ к офицерам, — что я вам говорил: нас сочли способными на такую трусость!

Затем вновь обратился к Бийо:

— А от чьего имени пришли ко мне вы?

— От имени народа, — гордо ответил Бийо.

— Прекрасно, — улыбнулся де Лонэ, — но, полагаю, у вас, есть и какая-нибудь другая рекомендация, иначе вы не пересекли бы и первой линии часовых.

— Да, у меня есть охранная грамота от вашего друга господина де Флесселя.

— Флесселя! Вы назвали его моим другом, — живо подхватил де Лонэ, так пристально вглядываясь в лицо Бийо, словно ему хотелось прочесть все тайные мысли собеседника. — Откуда вы взяли, что господин де Флессель — мой друг?

— Мне так показалось.

— Показалось. Все дело в этом. Ладно, поглядим на охранную грамоту.

Бийо подал ему бумагу.

Де Лонэ прочел ее один раз, затем второй, развернул листок, дабы убедиться, что на обороте нет никакой приписки, поднес его ближе к свету, чтобы удостовериться, что в письме нет никакой тайнописи, скрытой между строк.

— И это все, что он мне сообщает? — спросил комендант.

— Да.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен.

— И он ничего не велел передать на словах?

— Ничего.

— Странно! — произнес де Лонэ, бросив сквозь бойницу взгляд на площадь Бастилии.

— Но что же вы хотели от него услышать? — спросил Бийо.

Де Лонэ вздрогнул.

— В общем-то ничего особенного. Вернемся к вам; говорите, что вам нужно, но поскорее: я спешу.

— В двух словах: мне нужно, чтобы вы сдали нам Бастилию.

— Что, что? — переспросил, встрепенувшись, де Лонэ тоном человека, плохо расслышавшего слова собеседника. — Что вы сказали?

— Я сказал, что пришел к вам от имени народа с требованием сдать Бастилию.

Де Лонэ пожал плечами.

— По правде говоря, странная это тварь — народ, — сказал он.

Бийо в ответ только хмыкнул.

— И что же хочет сделать с Бастилией этот ваш народ?

— Он хочет ее разрушить.

— Какого черта далась ему Бастилия? Разве когда-нибудь хоть одного человека из народа сажали в Бастилию? Бастилия! Наоборот, народу следовало бы благословлять каждый ее камень. Кого сажают в Бастилию? Философов, ученых, аристократов, министров, принцев — одним словом, врагов народа.

— Ну что ж, значит, народ не такой себялюбец.

— Друг мой, — сказал де Лонэ с неким сочувствием, — сразу видно, что вы не солдат.

— Вы правы, я фермер.

— И что вы не парижанин.

— Вы правы, я из провинции.

— И что вы плохо знаете Бастилию.

— Совершенно верно, я знаю только то, что видел, то есть наружные стены.

— В таком случае пойдемте со мной, я покажу вам, что такое Бастилия.

"Ох-ох-ох! — подумал Бийо, — сейчас он спихнет меня в какой-нибудь каменный мешок, который внезапно разверзнется у меня под ногами, и тогда прощай, папаша Бийо".

Однако неустрашимый фермер ничем не выдал своих опасений и приготовился пойти следом за комендантом Бастилии.

— Для начала, — сказал де Лонэ, — усвойте, что в подвалах у меня достанет пороха, чтобы взорвать Бастилию, а с нею — половину Сент-Антуанского предместья.

— Это я знаю, — спокойно отвечал Бийо.

— Прекрасно. Теперь взгляните на эти четыре пушки.

— Я их вижу.

— Они, как нетрудно заметить, держат под прицелом всю галерею; путь к ней, кроме того, преграждают караулы, два рва, через которые можно перебраться только по подъемным мостам, и, наконец, опускная решетка.

— Да я ведь не говорю, что Бастилия плохо укреплена, — невозмутимо ответствовал Бийо, — я говорю, что мы будем ее хорошо атаковать.

— Пойдем дальше, — сказал де Лонэ.

Бийо кивнул.

— Вот потерна, выходящая в ров, — сказал комендант. — Убедитесь в толщине ее стен.

— Не меньше сорока футов.

— Да, внизу сорок, а сверху пятнадцать. Вы сами можете убедиться, что, какие бы острые когти ни имел народ, этот камень ему не своротить.

— Я и не говорил, что народ сначала разрушит Бастилию, а затем возьмет ее; я сказал, что он возьмет ее, а затем разрушит, — возразил Бийо.

— Поднимемся наверх, — предложил де Лонэ.

— Поднимемся, — согласился Бийо.

Они поднялись на три десятка ступеней.

Комендант остановился.

— Смотрите, — сказал он, — вот еще одна амбразура, откуда мы можем держать под обстрелом проход, которым вы собираетесь воспользоваться; конечно, из нее высовывается ствол не пушки, а всего лишь крепостного ружья, но у этого ружья недурная репутация. Знаете песенку:

Любимая волынка,

Как голос твой мне мил!

— Разумеется, знаю, — отвечал Бийо, — но, по моему разумению, сейчас не время ее петь.

— Погодите, я не договорил. Дело в том, что маршал Саксонский называл эти пушечки волынками, поскольку они лучше всех исполняли его любимую мелодию. Это так, историческая подробность.

— Ах вот что! — только и сказал Бийо.

— Поднимемся еще выше.

И они поднялись на орудийную площадку башни Конте.

— Ну и ну! — сказал Бийо.

— Что такое? — осведомился де Лонэ.

— Вы же не убрали пушки.

— Я приказал откатить их от бойниц, вот и все.

— Знайте, я скажу народу, что пушки еще здесь.

— Говорите.

— Вы, значит, не хотите их убрать?