Плюгавый обогнал Растуса, протиснулся к колдуну, перекинулся с ним парой слов на каком-то чудном языке и проскочил за пустое деревянное кресло с высокой жесткой спинкой и широкими подлокотниками.

Растус пожелал Сверри приятного аппетита и передал Уирку в руки воинам. Снял доспех, оставшись в полотняной скогарской куртке, пропитанной потом. Вид у него стал совсем разбойный — почище, чем у Сверри. Шумно отдуваясь, Растус взгромоздился в то самое кресло, за спинкой которого стоял плюгавый. Принял Уирку из рук воинов, как куклу, посадил рядом с собой, притиснув боком к подлокотнику, обнял за плечи. И улыбнулся Сверри:

— Ну, дружище, с победой! Давай-ка отметим ее получше — первую нашу совместную. С Ансельмом я договорился: завтра ждем лагмана на переговоры.

— Заложников-то нет, — сказал Сверри.

— Удрали, — засмеялся Растус. — Да и плевать, лагман-то об этом не знает. Я сказал, что они у нас.

— Дочь и племянница с ребенком, — вставил плюгавый, высунувшись из-за кресла.

— У нас! — повторил Растус, покосившись на него. — Твои люди их догонят, Сверри. А пока можно выбрать из того, что осталось. Я вот себе нашел. Какова, а?

Уирка утонула в его объятиях. Тяжелый мускусный запах Растуса окутывал их обоих — такой сильный, что воздух вокруг казался жирным крепким бульоном. Уирка терпела боль в плече, пока перед глазами не потемнело, и в этой темноте не поплыли алые пятна. Гул голосов отдалился, она слышала теперь только слабое гудение — может быть, собственной крови? Из этого гудения выплыл высокий капризный голос Сверри:

— Губки выразительные. А глаза злые. Занятная зверушка.

В губы ткнулся край деревянной кружки. Уирка послушно выпила: это оказалось очень слабенькое пиво. Перед глазами прояснилось, и она увидела, что кружку держит Растус. Замотала головой: «Хватит!» Тогда Растус сунул ей в рот кусок жареного мяса.

Сверри поглядывал на них искоса, и тонкие ноздри его презрительно подрагивали.

— Я предпочел бы дождаться лагмана, — сказал он. — А уже потом можно и… пировать.

— Поэтому ты ничего не пьешь, да? — спросил Растус с пьяной фамильярностью. — Брось, Сверри! Сам ты можешь делать что хочешь, но твоим людям нужен отдых.

Уирка жевала горячее мясо и приходила в себя. Потихоньку приглядывалась. Сверри так и не снял кольчуги. Не избавились от своих разномастных доспехов и люди, толпящиеся вокруг его кресла. Никто из них даже ворота куртки не развязал, несмотря на жару.

Рядом с Растусом уселись жрец Маркус и еще двое неизвестных Уирке людей, явно не из нобилей. Еще вокруг Растусова кресла вился плюгавый — то с одной стороны подойдет, то с другой, то наполнит Растусову кружку, то ухватит что-нибудь со стола для себя. Он же носил туда-сюда кувшины с медом и пивом. Очень жидким пивом, надо сказать… И как-то слишком быстро Растус от этого пива пьянел — прямо стремительно.

Остальные его люди сидели за столами для простых воинов, дальше от возвышения, чем люди Сверри. В отличие от людей Сверри они все как один скинули доспехи. Между столами суетились домочадцы лагмана, но их не хватало, чтобы обслужить всех, и воины тоже таскали снедь и убирали объедки.

Никого из воинов лагмана в общей зале не видно. Ну, насколько можно рассмотреть. Неужели всех заперли снаружи, где-нибудь в сарае? Акселя хотя бы должны же были допросить? Или его нет в живых?

Уирка заметила, что людям Сверри носят только пиво, а воины Растуса пьют всё подряд: и пиво, и брагу, и крепкий мед. Но и те, и другие тревожатся, еда и хмельное их не расслабляют, а скорее тяжелят. Они наливаются беспокойством и злостью. Ропщут, спорят и ссорятся.

Растус не скрывал усталости, но по сравнению с настороженным, взвинченным Сверри казался спокойным и расслабленным. Говорил он, похлопывая Уирку по руке, а иногда сжимал ее больное плечо — и тут же отпускал. То ли действовал мимодумно, то ли игрался.

— Я понимаю, Сверри, тебе не нравится, что я договорился с лагманом за твоей спиной, да еще и колдовским, неведомым тебе способом. Я сам, наверное, на твоем месте поступил бы как ты. Но ты зря беспокоишься. Завтра к полудню лагман с войском должен подойти сюда. И твои послы вернутся с ним: раньше у них обернуться не получится. Да, заложников у нас мало. Четыре десятка воинов и два десятка слуг из самых никчемных. Но есть хозяйство — целиком. Добро, скот, запасы еды. Можно остаться — и попробовать прибрать к рукам лагмана и его союзников. Мне обещано, что тебя примут как гостя. Самое время добиваться, чтобы тебя признали конунгом. Или забирай всё, что сможешь унести, и уходи. Так или иначе, сегодня ты победил. И не без моей помощи.

— Вот вернутся посланные по следам беглецов, там и поговорим, — сказал Сверри. Он тянул слова медленно, утомленно прикрыв веки, словно борясь со сном. — И беглецам, если их вернут, думаю, будет что сказать. Но до этого, извини, пить с тобой мы не будем. А вот после выпьем. Но чуть-чуть. Пировать рано, Растус.

— Уж не думаешь ли ты, что это я помог им бежать? Или, может быть, Скъегги?

Сверри покосился на колдуна и сказал другим тоном:

— Ты лукавишь, предлагая мне уйти с добычей. Тебе нужно, чтобы я остался. Тебе нужны переговоры с лагманом. Иначе зачем ты мне помогал?

— Да, нужны. Ты нужен мне, Сверри. Но мне кажется, что после победы ты доверяешь мне меньше, чем раньше.

— Для меня все это просто внове, — ответил Сверри, снова закрывая глаза и откидываясь на спинку кресла. — Колдовство. Обман. Призрак войска на дорогах, туман. Взгляд, смертоносный, как стрела. За победу спасибо. И всё же сегодня ночью на страже усадьбы будут стоять мои люди.

— Вот как? Только твои? Предлагаешь полностью довериться вам? — спросил Растус. — Ну что ж, кому-то нужно проявить благоразумие, и пусть это буду я. — И он осушил залпом очередную кружку.

— Вот даже твое согласие подозрительно, — сказал Сверри и поджал губы.

Колдун повернулся к нему, что-то зашептал на ухо. Сверри слушал — и лицо его менялось. Успокаивалось, разглаживалось. Он улыбнулся Растусу — неловко, почти смущенно.

— Ну, хорошо. Возможно, я и правда не умею себя вести.

Растус широко ухмыльнулся, ухватил кувшин с медом и наполнил кружку Сверри. И Сверри под взглядом колдуна выпил залпом, так, словно ничего не пил целый день. Утер губы — и распорядился:

— Пусть моим людям тоже несут мед. Но немного! По кружке на каждого.

Разбойники откликнулись одобрительным ропотом — им тоже хотелось отведать прославленные меды лагмана.

Растус с каждой новой кружкой распалялся всё больше. Как камень в очаге. Горячими стали его огромные руки, бок, бедро. Горячим, воспаленным был взгляд, которым он одаривал Уирку. Горячее дыхание обдавало пивными парами — от одного этого можно было захмелеть. Объятия его становились всё тяжелее, ласковее. Растус пришел в игривое настроение.

— Не, ну какая у меня девочка — огонь! — сказал он наконец громко, с пьяным вызовом. Колдун перевел на него белые глаза, крякнул с неодобрением. Толстяк рядом со Сверри со значением погладил ус. Глаза его замаслились. Сверри смотрел на стол перед собой и покусывал уголки губ — похоже, ему было смешно.

«Сейчас», — сказала себе Уирка.

— Ты Сверри, да? — спросила она громко. И когда Сверри поднял на нее глаза, выпалила: — Растус тебя предал. С лагманом он не…

Растус не дал договорить. Сжал горло ручищей — так сильно, что Уирка услышала, как там что-то хрустнуло. И толкнул назад, затылком о деревянную спинку кресла. «Все, не успела!» — подумала Уирка. Она ждала еще одного, последнего, удара, но Растус вдруг наклонился, сгреб ее лицо в горсть, зажимая рот, и прикусил губами ухо через платок.

Когда он прервал этот странный поцелуй, Уирка снова увидела Сверри. Того словно подменили: сидит, как кол проглотил, глаза стеклянные, колдун держит его за руку, вцепился ему в лицо своими белыми глазами и что-то шепчет.

Толстяк наблюдал за ними с недоверием. Всё масло из взгляда вытопилось, он побелел и как будто даже спал с лица.