— Эй! — крикнули ему от одного из столов. — Отпусти! Пусть несет нам пиво!

Служанка вырвалась под общее одобрительное улюлюканье и бросилась в сени — возможно, за пивом. Уирка от всего сердца пожелала ей удачи.

Тут ее саму пихнули в бок. «И ты тащи пива, девка!» Она не справился с дрожью. Решила, что и не надо справляться. Промычала что-то жалостное — и приставший к ней воин плюнул:

— Да что ж такое! Остались одни больные, дурные и блажные!

Уирка, всхлипывая, отползла по стеночке, уселась на корточки за опорным столбом недалеко от Растуса — не за спиной, а сбоку, чтобы не подумали, что она таится и угрожает. Спрятала голову в колени, а их обхватила руками, чтобы не тряслись. Но и руки дрожали. Всё тело стало как будто бескостным и трепыхалось, как платок на ветру.

Она и не думал, что так струсит. Былая уверенность в собственной неуязвимости, практически бессмертии, исчезла у нее после знакомства с воинами Артуса. А уж Растуса она как боялась! Честно говоря, с тех пор как пришла в себя, она думала о Растусе не переставая. Видела во сне — и темными были эти сны. Темными, путаными и страшными. Она и в усадьбе-то осталась потому, что хотела так или иначе покончить с этим наваждением. Дядя всегда говорил: «Терпеть то, чего боишься, недостойно человека».

Жаль, с дядей не объяснишься. Впрочем, теперь это не важно. Теперь всё сама. Детство кончилось, наверное, еще в Ольми, когда дядя рассказал про свою нексумную связь с Растусом. А могло быть вечным. В империи, под крылышком такого военачальника, как Ансельм, можно воевать годами, оставаясь ребенком. Презирать смерть и думать, что весь мир за тебя.

Ничего. Страх сейчас пригодится. Главное — не дать ему полной власти.

Уверенный, сытый голос Растуса пророкотал совсем рядом:

— Да, Ансельм. Так вот, дорогой мой, слушай, что я тебе скажу.

Уирка подняла голову — и замерла. Снизу она видел испод дубовой столешницы, ноги Растуса, его огромную, нависающую над столом фигуру и разгоряченное лицо. В ухе Растуса висела жемчужная сережка — та самая, отобранная у Уирки. Лицо Растуса освещалось снизу, и Уирка знала, откуда источник света. Так светятся стеклянные шары для переговоров.

— Передай лагману, что я жду вас у него дома, — говорил Растус. — Пусть возвращается, но только с миром. Мы поговорим. Нам всем есть о чем поговорить.

Ответа дяди Уирка не разобрала, слышала только его голос, ровный и спокойный, словно неживой. Впрочем, ответ она поняла по реакции Растуса.

— Что мне нужно? Да всё то же. Верни кинжал, верни собранную силу. И уезжай. А хочешь — останься. Дома тебе не обрадуются. И здесь не обрадуются, когда поймут, что из-за тебя разорена вся округа. Ох и побесится же конунг Магнус! Ох и будет ему что сказать про имперского военачальника, который так глупо потерял в Скогаре свою славу!

Дядя снова ответил, и на этот раз Уирка различила слова:

— Тебе-то зачем всё это?

— Мне? А мне не много надо. — Растус понизил голос: — Принеси мне кинжал, Ансельм, и никто не тронет усадьбу. И давай уже поговорим с глазу на глаз. Может быть — а вдруг? — мне удастся тебя убедить.

«Какой еще черный кинжал? — изумилась Уирка. — Он же его выкрал!»

— Скажи честно: ты пьян? Черный кинжал тебе отдать, говоришь? — дядин голос оживал, наливался раздражением, насмешкой, торжеством. — Ты как ребенок, Растус. Дом лагмана захватил и рад? А Лагман идет на вас со всем войском. Он вышибет вас отсюда, как пробку из бочки. Никаких переговоров не будет. Вас будут гонять по Скогару как крыс, пока не прикончат. Так что лучше беги сейчас, пока есть время забиться в какую-нибудь нору.

— А лагману, значит, не нужны ни усадьба, ни люди? — Растус тянул всё так же расслабленно, надменно, но Уирка видела, как он притопывает ножищей и багровеет. Не дождавшись ответа, огрел стол кулаком и вскочил.

Плюгавый человечек снова оказался рядом. И как подлез? И куда до этого исчезал?

— Ну что, не хочет твой Ансельм с тобой разговаривать? — голос у человечка оказался какой-то особенно противный, словно нарочно раздражающий. — И правильно: хватит уже разговоров. Что ты так вцепился в этот кинжал? Есть вещи поважнее.

А говорит-то он на языке империи. Кто же это? На нобиля не похож. Да ведь и нобиль не посмел бы так вести себя с Растусом.

Растус словно и не заметил человечка. Заорал, обращаясь через его голову к своим воинам:

— Где люди лагмана?

Воины заозирались, зароптали. Один из них подошел к столу, поклонился и сказал, сердито косясь на плюгавого:

— Сверри отправил своих искать следы беглецов. Пока больше ничего не известно.

— Следы? — взревел Растус. — Может, они ушли еще накануне!

— Где же сейчас безопаснее, чем в охраняемой усадьбе? — спросил плюгавый, подлезая к Растусу снизу.

Растус зашипел на него рассерженной змеей:

— Ты говорил, усадьба хороша для обмена. А она — ловушка!

Он обвел зал злым взглядом, посмотрел на очаг, у которого хлопотали старики, на старух у столов, на Уирку — та еле успела уткнуться носом в колени.

— Вот это — заложники, да? Ты смеешься? Меня опять надули. Ты надул. Это же ты придумал захватить усадьбу?

— А чем плох план? И чем тебе не заложники пленные воины? Пойди посмотри, сколько их нахватали люди Сверри — полный сарай. Но дело не в них, Растус. Я думаю кое-что изменить в наших с тобой планах. И мне сейчас не так уж важно, сколько заложников у Сверри. Все равно его торг с лагманом не состоится.

Уирка отважилась снова взглянуть на них — и чуть не закричала. Воин отошел, а эти двое стояли рядышком. Громада Растус смотрел на плюгавого сверху вниз — тот даже до плеча ему не доставал. И вдруг плюгавый стал расти, расти — и при этом бледнел и утончался, даже одежды его выцветали. Словно растягивали кусок теста. Вымахал выше Растуса, изогнулся штопором и заговорил ему в ухо, совсем другим голосом, шершавым и низким:

— Сейчас, дорогой мой, ты скажешь Сверри, что всё идет по задуманному, а потом мы поговорим с тобой наедине.

Уирка даже дышать забыла: что за дрянь такая? И ведь Растус ничуть не удивился. Только поморщился и поднял руку к лицу, отгораживаясь.

— Сейчас сюда придет лагман. И мой нексум. А я здесь как мышь в норе. Это ловушка, Арзран, и заманил меня в нее ты.

Уирка слышала отчаяние и злость в голосе Растуса — и не могла злорадствовать. Боги, да никому не пожелаешь такого союзника. Как Растус связался с этой тварью? Что ей нужно от человека?

— Не глупи, — уговаривал плюгавый. — Послушай.

— Нет, — обрубил Растус. — Хватит. Зачем ты затащил меня в этот Скогар? Зачем заманил в усадьбу? Почему я должен тебя слушаться?

Плюгавый чуть отступил, улыбнулся — и облизнулся.

— Ну, хотя бы потому, что я — сила. Я могу соединяться с силой, где бы она ни была. Я войду в лес, стану листвой, мхом, стану воздухом между ветвями. Я войду в любой из ваших амулетов, сольюсь с питающей их силой. Вот так!

Он прищелкнул пальцами — и исчез. Острое любопытство подбросило Уирку вверх, она вскочила на ноги и вытянула шею, пытаясь рассмотреть, куда же делся этот странный человек.

На столе за спиной Растуса осветился изнутри стеклянный шар, и в нем появилось лицо плюгавого.

— Я могу соединиться с силой в тебе, — донеслось из шара. — Ты еще не понял? От меня не уйдешь. Делай что говорят — и всё будет хорошо.

Растус молниеносно наклонился над столом, сгреб шар в ладонь и с размаху швырнул в стену.

Уирку испуг отнес на несколько шагов назад — ноги двигались сами, без участия воли. От удара шар раскололся, упал на деревянный настил, и во все стороны брызнули осколки.

Люди Растуса повскакали с мест и уставились на господина. А за ним стоял другой Растус, точь-в-точь такой же, только по пояс голый и в юбке. Он отряхивался и хихикал. Настоящий Растус обернулся, взревел и направил кулак двойнику в голову, но промахнулся.

— Упрямый дурак, — сказал плюгавый, отступая и стремительно меняя облик на прежний. — Я ведь могу вытянуть силу из любого амулета. Уже сейчас могу. Проверь.