Высокое пламя! Мысли опять свернули не на ту дорожку. О чем он думал? Ах да, о своем умении приспосабливаться. Все-таки война не его стихия. Мир — другое дело, здесь он с легкостью постигает все ходы и выходы. Здесь даже враги другие. Да, будет ли сегодня схватка с последним из оставшихся от прежней жизни врагов, или ее снова придется отложить? Что там себе думает Ролло, почему до сих пор не связался? Что-то не очень хорошо Флавию удаются союзы, гораздо проще действовать в одиночку. Сидеть вот так и дергать за ниточки, пытаясь понять, все ли они целы, — невыносимо. Попросту вредно — и для головы, и для желудка.

Он не врал ни врагу своего нексума, ни другу. Да, с точки зрения таких как Ролло Уирка станет ничтожеством, но стоит ли обращать на них внимание? Те, кто способен любить, поймут его планы.

Конечно, Флавию приходило в голову, что для Ларция все эти научные эксперименты — просто предлог понянчить свою манию. Но он навел справки и узнал, что Ларций давно занимается исследованиями, связанными с нексумом, и заимел авторитет в кругу крупных ученых. Некоторые из них работают на Ларция. Всё это грело сердце: значит, Уирке и правда помогут.

Остальные дела, предложенные Ларцием, были вполне приемлемы: большая их часть касалась разработки антидотов к различным ядам, нелегально ввозимым в империю с неспокойного юга. Подобной деятельностью можно даже гордиться. Сегестус одобрит. Уирка когда-нибудь скажет спасибо. А Флавий ответит, что благодарить не стоит, потому что всё это он делал и для себя. Он теперь планировал всё с расчетом на двоих, как тогда, когда был связан с Магдой.

Но вот терапия… Не было в ней ничего ни от соревнования, ни от драки, одна тоскливая предопределенность. Но если уж она неизбежна, лучше ее доверить специалистам. Сам Флавий может продумать способы восстановления после терапии. Нужно подобрать круг общения, и вряд ли здесь подойдут приятели Флавия. Еще безделушки, лакомства. Развлечения, которые займут воображение и потешат тщеславие. Они с Уиркой сошлись на том, что оба тосковали по мирным занятиям. Теперь, когда война закончилась, Флавий сумеет сделать так, что перемолотая ею девочка будет счастлива и спокойна. Всё наладится, не нужно только опускать руки. Так чего он сейчас-то раскис? Пора собраться и возвращаться к гостям.

В гостиной Флавия встретили радостными криками. Его тост: «За всех вас, друзья мои! Спасибо, что вы есть!» приняли с шумным одобрением. К нему тянулись со всех сторон, хлопали по спине, плечам, а он все силы тратил на то, чтобы не допустить на лицо гримасу отвращения. Да что это с ним? Просто устал. Просто напряжен. Просто ждет. Как давно он ждет! Кажется, полжизни только этим и занимается.

Флавий уселся за столик и стал тянуть из оловянного кубка густое ниорийское: большая часть денег была потрачена на хорошее вино. По левую и правую руку от Флавия расположились прекрасная Вигилис и не менее прекрасный Фонтиналис, ее нексум и неизменный спутник во всех выходах из Чертога.

— У тебя в гостиной как в саду, — сказала Вигилис, когда Флавий поставил на стол опустевший кубок. Говорила она осторожно, вкрадчиво, и Флавия эта настороженность позабавила. Она как будто проверяла его на взрывоопасность.

Флавий любовался гостьей: сидит растерянная, смотрит на него вполоборота, постукивает точеным пальчиком по полной и яркой, как вишня, нижней губке. Чего ему еще надо, когда рядом такая женщина?

Флавий с улыбкой кивнул, давая понять, что готов к беседе.

— Ты, лекарь, устроился не по средствам, — рассмеялся Фонтиналис. Флавий расслышал в его смехе немалое облегчение и приуныл: неужели так видно, что ему не по себе? — Дом не просто хорош, он и расположен в прекрасном месте.

— Да, в Медиолане расположение важнее всего остального, — сказал Флавий.

Он прислушался к себе: что-то все-таки было неладно. Как будто из ниоткуда накатывала жаркая истома, тревога, мучившая его с утра, стремительно росла, готовясь заявить о себе во весь голос.

Флавий потер сережку, вызывая Ролло — безуспешно. Тишина пугала. Что ж, если вовсе ничего не выйдет, у него под боком выпивка и возможность тройника, когда разойдутся гости. Так или иначе, сегодня он оторвется. С этими двумя вполне можно расслабиться. Вигилис при всех ее попытках строить из себя нечто роковое пуглива, добра и по-своему очень наивна. Свою редкостную аристократическую красоту она обыграла с такой умной иронией, что оставалось только восхищаться. Фонтиналис, тонкий и длинный, перламутрово-бледный, с синими глазами во всё лицо, с обесцвеченными до полупрозрачной белизны кудрями, в одеждах тонких и жестких, как серебряная фольга, больше всего напоминал колеблемый на ветру обрывок ленты. Оба старались довести свою внешность и манеру поведения до гротеска, но смеяться над ними считалось дурным тоном. Им подражали, хотя, конечно, мало кто доходил до такой же чрезмерности, как оригиналы. Заказы на выезд они выполняли чаще всего вместе. Вигилис предупреждала: «Мы с нексумом одно целое. Где я, там и он».

— Ты сможешь здесь выступать? — Флавий обвел полупустым кубком гостиную.

Вигилис вытянула руку в плавном танцевальном жесте, но ограничилась тем, что коснулась кончиками ноготков его локтя:

— Я буду сегодня выступать, Золотце, но не так.

Она опустила ладонь на пах, медленно провела вверх, до талии, усмехнулась со значением. Флавий, принимая приглашение, вежливо обнял, поцеловал в волосы за ухом — и отстранился:

— Подобные выступления приятны, но твои танцы — это другое. Воплощенная красота. То, что никогда не надоест. Подлинной красоты в мире так мало…

Тут Фонтиналис замычал и сплюнул вино обратно в кубок.

— Да неужели? — воскликнул он тоненько, но так темпераментно, что от соседних столиков повернулись к нему. — Да в Медиолане этой красоты хоть жопой жуй. Каждое здание построено, каждая дорога проведена по законам красоты. Каждый нобиль мог бы занять почетное место в борделе. Ах, какие мы все модельно-сексуальные! — Фонтиналис скривился так, что побелели от напряжения скулы, и печально задергал уголком губ. — Что… что д-действитель-но… Да чтоб тебя! — он отобрал у Вигилис кубок и промочил горло, после чего заговорил как ни в чем не бывало: — Что действительно редко и потому дорого, так это настоящая некрасивость. Я бы специально сделал хотя бы несколько особей и улиц невзрачными — для освежения вкуса и предотвращения тошноты. Меня тошнит от смазливости.

— Но ты сам красив, — удивился Флавий. — Что бы ты с собой ни делал, ты остаешься красивым.

— Да! — Фонтиналис решительно рассек воздух холеной рукой. — Я сам, увы, красив, и не могу от этого избавиться.

— Ладно тебе, — засмеялась Вигилис. — Не устал носиться с этой идеей? Я уже говорила, что думаю о любителях уродств.

— Не уродств! — Фонтиналис в волнении вскочил на ноги. — Как ты не понимаешь? Броское уродство сродни красоте. Оно так же крикливо и самонадеянно, так же беспардонно приковывает внимание, отвлекает, мешает… Я говорю о чем-то непримечательном. Скромном, сером, стертом.

Флавий слушал и наблюдал, как из глубин души поднимается что-то опасное. Шепчет: «Свернуть бы шею этому дурню! Смотри, какая тонкая у него шея, какая удобная…» Но он только сказал:

— Вот это речи! Сразу узнаешь бездельника. Ты поработай в кварталах при текстильных мастерских хотя бы месяц. Полюбуйся на пациентов, походи по улицам. Нет, мне надоело безобразие. И некрасивость надоела. Больше я ее в свою жизнь не допущу.

Фонтиналис налил еще вина в кубок Вигилис и солнечно улыбнулся:

— Так давай за это и хлебнем! За то, чтобы впредь тебя тошнило бы только от избытка красоты и приятности.

— О-о, можешь быть спокоен, красотой я долго еще не смогу пресытиться! — Флавий завел руку с кубком за плечи Вигилис и шепнул ей на ухо: — А пить я буду тебя.

И поцеловал ее, и не прерывал поцелуя, пока Фонтиналис пил вино.

Цветной платок Вигилис как-то сам собой сполз к локтям, обнажив ее полные белые плечи. Флавий коснулся губами нежной впадинки над ключицами: