Меху с тоской смотрел на своих сыновей, легко вбегающих по качающимся сходням на корабль. Вдруг младший Кемвес неожиданно споткнулся, но быстро подпрыгнул и под смех приятелей оказался на палубе судна. Сердце у отца ёкнуло. Примета была плохая, но Меху заставил себя улыбнуться и помахал рукой. Рядом с сыновьями уже встал невысокий стройный его племянник Риб-адди. Кстати, только он, да начальник городской стражи знали, что в парике и в тайнике, выдолбленном в посохе, спрятаны секретные послания фараону и визирю Нижнего Египта Рамосу о готовящемся заговоре против священной власти Рамсеса Второго в религиозной столице страны — Фивах.
Когда первые корабли отчалили от гранитной набережной и распустили свои широкие прямоугольные оранжевого и кирпичного цвета паруса, Пенунхеб, обладавший, несмотря на пожилой возраст, острым зрением, заметил на палубе одного из судов, медленно отплывающих от берега, до боли знакомых людей. Прежде всего это был Бухафу, которого не сумел прикончить верный слуга Хашпур и которого искали бесчисленные шпионы жреца по всему городу и его предместьям. Второй жрец Амона никак не ожидал увидеть беглеца, обладавшего смертельно опасной тайной, на судне, отправляющемся в Финикию. Пенунхеб всё понял: смышлёный Бухафу и его товарищи добровольно вступили в войско фараона и теперь они под его защитой. И сколько ни посылай гонцов, Джхутинифер, самоуверенный и тупой военно-морской гиппопотам, ни за что не выдаст новобранца, он так нужен Рамсесу в Финикии. Оставалось действовать тайными путями, но достать Бухафу и его товарищей, которые стояли рядом с ним на корме судна и нагло пялились на жреца, было даже для Пенунхеба непросто, как ни длинны были его руки. А суда друг за другом, неспешно покачиваясь на зелено-голубых волнах Нила, плыли вниз по течению. Бухафу и его товарищи насмешливо прощально махали руками и выкрикивали что-то наверняка оскорбительное. Пенунхеб резко встал, сухо простившись с визирем и правителем нома, залез в свой паланкин и поплыл, покачиваясь на руках мощных нубийцев, к себе во дворец. Рядом бежал с разбитым лицом верный Хашпур, словно напоминая своему хозяину: события порой развиваются не совсем так, как желали бы честолюбивые заговорщики.
2
Риб-адди стоял на корме большого торгового корабля и зачарованно смотрел, как всё дальше и дальше уплывают от него родные Фивы, а вокруг неторопливо разворачиваются величественные пейзажи ещё невиданной огромной страны.
Шла ранняя весна. В Египте к этому времени уже созревал урожай зерновых. Сезон перет[46] заканчивался, и вскоре должна прийти засуха с её знойными ветрами из пустыни, которые будут дуть с перерывами целых пятьдесят дней. Но пока стояла чудесная погода. Юный писец с удовольствием подставлял разгорячённое лицо прохладному северному ветерку. Он уже не смотрел назад, где скрылись в сизой дымке тёплого марева стены родного города, а с интересом разглядывал широкие поля по обоим берегам. Кое-где на ярко желтеющих пригорках крестьяне уже начали убирать пшеницу и ячмень, чтобы не дать зерну осыпаться. Видно было, как их коричневые от загара спины склоняются над жёлтыми колосьями. На солнце блестели бронзовые серпы, которыми взмахивали мужчины. Они подрезали колосья снизу и клали на землю, оставляя позади себя высокую ость. За ними шли жёны и собирали срезанные колосья в корзины из пальмовых ветвей, а осыпавшиеся зёрна в миски. Но жнецов было пока мало, ведь хлеб созрел ещё только на возвышенных сухих местах, чем дальше плыл не спеша караван судов на север, тем зеленее были берега по обе стороны реки.
В основном на полях можно было увидеть землемеров. Одетые в разноцветные рубашки с короткими рукавами и гофрированные юбки они со свитками папирусов, мотками шнура, кольями шагали по полям и измеряли их, высчитывая, какой будет урожай в этом году. Над головами летали вспугнутые перепела. Вскоре землемеры уже были видны отдыхающими в тени развесистых сикимор во время сытного полдника вместе с хозяевами полей. Слуги и служанки суетились вокруг них, поднося холодное пиво, лепёшки и фрукты. Риб-адди улыбался, наблюдая за этими, столь хорошо знакомыми ему сценками из сельской жизни. Он сам не раз вместе с отцом, строго следившим за работой землемеров на фиванских полях, часто выезжал за город на природу. Ему были хорошо знакомы вкрадчивые и льстивые манеры сельских хозяйчиков разного ранга, которые всячески старались угодить писцам, которые замеряли будущий урожай. Не дай бог, если землемеры, недовольные приёмом хозяина, преувеличат в своих папирусах ожидаемый урожай и размер поля. Потом по налогам не расплатишься. Три шкуры сдерут, а если не сможешь отдать всё, что причитается казне, храму, номарху, то и палок схлопочешь вдосталь. Об этом знают все, кто работает на земле. Поэтому так любезны крестьяне с писцами-землемерами, любящими прерывать свой многотрудный путь со шнурками и кольями по просторным полям, привалами под сикиморами и пальмами, во время которых грех не выпить кружечку-другую холодного хмельного напитка.
— А не прополоскать ли и нам горло глотком-другим пива, как это делают писаришки на полях? — вдруг услышал Риб-адди слова пожилого жреца. Щёки его всегда противно тряслись, когда он разговаривал с начальством.
Юноша повернулся и не сразу узнал своего старшего спутника. Его бесцветные, туповатые, серые глазки сейчас сияли ярким огнём прилично выпившего человека, они даже цвет свой изменили на тёмно-синий.
— Мой молодой друг, — потрепал юношу по плечу жрец, — цени минуты свободы, когда не нужно угождать какому-нибудь начальнику с тоской думая, что есть же люди, которые делают, что хотят.
— И вы сейчас горите желанием сбить с пути истинного юношу, который только час назад покинул родительский кров? И ввергнуть его в омут мирских соблазнов, царящих за стенами храмов бога Амона?
— Вот именно, мой юный друг, в этот омут я и хочу помочь тебе погрузиться с головой. У нас впереди почти полгода беззаботной жизни, так не будем же терять ни часу. Пойдём-ка на носовую площадку, выпьем пива и побеседуем. Я смогу рассказать тебе, о юноша, кое-что интересное о берегах, мимо которых мы проплываем. Тебе будет это очень полезно. Никогда не упускай случая пополнить своё образование.
Они прошли на нос, где уютно устроились на циновках. Между жрецом и юным писцом расторопный слуга поставил большой глиняный кувшин, из которого они наливали объёмистые кружки янтарного, пенистого напитка. Вскоре к собеседникам присоединился и капитан судна, высокий, худой, прокалённый насквозь солнцем, с костистым мрачным лицом и крючковатым фиолетовым носом. Он угостил своих пассажиров солёной вяленой рыбой, которая очень хорошо подходила к терпко-горьковатому хмельному вкусу ячменного пива. Капитан тоже включился в образовательный процесс. К историко-географическим справкам жреца, он добавлял такую бесценную для юноши, вступающего в жизнь, информацию, как стоимость распутных девок в притонах всех городов, мимо которых они проплывали, с присовокуплением имён хозяев малопочтенных, но столь необходимых молодёжи заведений. Там можно было хорошо кутнуть, а заодно и продать кое-какую добычу, попадающую иногда в руки порядочных, но не брезгующих случаем поживиться людей.
— Ведь каждый из нас не без слабостей, а хорошо пожить хочется, — подмигивал юноше кривоносый наставник, вливая безостановочно в себя кружку за кружкой хмельной напиток.
От него не отставал жрец, Тутуи. Поглощал пива он не меньше, чем капитан, но в то же время не хмелел, а становился только веселее и веселее. Вот он уже запел песенку своим громким, чуть надтреснутым голоском. Песенка была довольно солёного содержания о девчонке, которая никак не может решить, кто из её ухажёров ей больше всего нравится. Она старательно перечисляет все их сильные и слабые мужские стороны, взвешивая на женских, расчётливых весах, с кем же всё-таки связать свою жизнь и создать семью после того, как она вволю повеселится и нагуляется. Жрецу стали подпевать гребцы-простолюдины, не спеша шевелившие длинными вёслами, и два высоких, с широкими плечами кормчих, помирающие от жары и скуки на корме судна. Маневрировать-то почти не надо: плыви, да плыви вниз по течению, знай посматривай, чтобы не напороться на впереди идущее судно каравана.
