Риб-адди поражённо уставился на женщин.

— Пускай попробует хоть кто-нибудь тебя обидеть, моё дитятко, я ему голову сверну, как курчонку, — погрозила в пространство крепким смуглым кулаком Зимрида.

— Только не я! — воскликнул облегчённо сын и вскочил со стула, обнимая мать и целуя её в мокрую щёку. — Я отлично помню, какая у тебя тяжёлая рука, мамочка, так что рисковать не хочу.

В следующее мгновение он уже вприпрыжку шагал по комнате и, по детской привычке схватив спелую жёлтую грушу с подноса на круглом столике и быстро её уплетая, говорил в стремительном темпе:

— Мы пока поживём у тебя, мама. А потом я куплю или построю собственный дом и мы все втроём туда переедем, оставив этого толстого рабовладельца с его спесивыми родственничками здесь. В моём кошельке уже водятся деньги, — потряс кожаным мешочком, полным золотыми слитками, Риб-адди, подмигнув живыми, смышлёными и лукавыми глазами.

— Как ты можешь так говорить о собственном отце! — воскликнула Зимрида. — Тем более что ты остался его единственным сыном и наследником.

— Да, я знаю, что мой брат по отцу, Птахотеп, умер в Мемфисе. Но мне не нужно богатство моего папаши, а тем более его жёнушка, которая кичится тем, что она внучатая племянница самого фараона Хоремхеба. «У меня голова болит от этого шумного мальчишки. Пусть идёт к своей мамаше на кухню и орёт там вволю!» — передразнил юноша Нуфрет писклявым голосом и скорчил плаксиво-глупую физиономию.

Женщины рассмеялись.

— Он так смешно может представлять любого, кого хоть раз увидел! — воскликнула Бинт-Анат, тоже беря грушу и с удовольствием впиваясь в неё маленькими крепкими зубками. По подбородку с милой ямочкой побежал сок. — Покажи мамочке моего папашу, у тебя это так здорово получается, — добавила она, облизывая полные алые губы.

Риб-адди весь как-то вытянулся, склонил голову набок и, прищурив один глаз и вытаращив другой, гнусавым голоском проговорил, потирая зябко ладони друг о друга:

— А сколько мы процентов прибыли получим, мои детки, в год на вложенный капиталец? А? Не прогорим ли мы, не дай бог, затевая это славное дельце?

— Ха-ха-ха, — звонко захохотала девушка, тыча пальчиком в мужа, — ну, точно мой папаша, когда обсуждает свои торговые дела.

Зимрида смотрела на обоих, как большая кошка на расшалившихся котят.

— Ну, ладно, идите искупайтесь и приведите себя в порядок, ведь уже скоро праздничный обед. Рахотеп распорядился всё приготовить по первому классу. Он, бедняга, только недавно первый раз улыбнулся, когда узнал, что ты с женой приехал, так его подкосила смерть бездетного сына. Сказал мне, что теперь-то уж точно понянчит внучат, — улыбнулась она. — Да, кстати, а что это за купец, что с тобой приехал? Говорят, такой длинный, что ни в одну дверь войти не может, чтобы не наклониться. Он тоже сидонец?

— Он родом из Сидона, даже из царского рода, мама, но вырос у нас в Аварисе, в торговой колонии. Поэтому он так плохо говорит по-финикийски, — проговорил Риб-адди скороговоркой.

Его лицо приобрело незнакомое для матери выражение суровости, в глазах появился стальной блеск, а между бровей и у уголков губ складочки. Всё это показало внимательному материнскому взгляду, насколько сын изменился за прошедшие месяцы, когда его не было дома.

— Так что ты, мама, будь с ним вежлива и осторожна, — добавил Риб-адди. — Это птица высокого полёта, не нам чета, это точно. Но в то же время не подчёркивай своего почтительного отношения, тем более если он будет вести себя просто. Главное, бога ради, не лезь в его дела. Никаких расспросов! — уже категорически подытожил он.

— Да больно нужно мне совать нос в чужие дела, — повела полными плечами, в которые глубоко врезались бретельки пёстрой рубашки, мамаша, заинтригованная словами сына, но не показывая, насколько загорелось её любопытство. — Идите купаться, ребятки, и поживее, — хлопнула она невестку по круглой попке, обтянутой голубой туникой. — Но только недолго там торчите, о внуках для меня и Рахотепа будете думать потом, найдётся ещё у вас время для этого, — добавила она, игриво подмигивая.

Бинт-Анат слегка покраснела:

— Слушайся свою маму, неугомонный Рибби, — и, показав ему язык, она со смехом выбежала из комнаты.

За ней ринулся молодой муж, крича и размахивая руками.

— Амон всемогущий, какие они ещё дети, — покачала головой Зимрида и пошла на двор, где, судя по запахам поспевающих на огне блюд и крикам прислуги, подходило к концу приготовление к вечернему домашнему пиру.

Вскоре Риб-адди вместе с женой, чистые, надушенные и облачённые в парадные одежды, шли по знакомым коридорам в столовую, обширную залу квадратной формы, находившуюся в центре дома. В окна, прорезанные под самой крышей, падали в центр зала густо-жёлтые, как топлёное масло, осенние лучи солнца, уже не такие жаркие, как летом. Вдоль аккуратно побелённых стен были расставлены кресла и круглые столики для участников праздничного ужина. Изящные, выполненные в виде стройных пальм колонны поддерживали ярко-синий потолок. Молодые люди, бесшумно ступая босиком по чистому, прохладному полу, покрытому разноцветной керамической плиткой, на которой была изображена сцена охоты на уток и лебедей среди зарослей лотоса и папируса на Ниле, подошли, держась за руки, к резному деревянному креслу с высокой спинкой. На нём восседал Рахотеп в розовой тунике без рукавов и белоснежном льняном плиссированном переднике. На его голове красовался чёрный парик, сплошь покрытый бирюзой и серебром. Большие, похожие на влажные тёмные сливы глаза отца, обильно подведённые зелено-серым малахитом, с пристально-оценивающим любопытством уставились на жену сына.

— Молодец, Рибби, вкус у тебя есть! С внешней точки зрения ты выбрал идеально, — проговорил Рахотеп, благосклонно улыбаясь и протягивая руку для поцелуя сыну и его жене. — Твоя мамочка в этом возрасте была вот такая же аппетитная финикийская красотка, — продолжил хозяин дома, с удовольствием разглядывая свою невестку. — Ну, а теперь формальности в сторону, обнимемся по-родственному, — закончил экспансивный египтянин и, проворно вскочив, притянул к себе Бинт-Анат. Они, по обычаю египтян, потёрлись носами и щеками. Обе щёчки очаровательной невестки разрумянились, как маков цвет.

— Э-э, папочка, попридержи коней, — сказал сын и потянул сзади свою жёнушку из отцовских объятий за синее покрывало, облегавшее чудесную женскую фигурку, подчёркивая все её прелести.

— Рибби, не будь ревнивым, грубым азиатом. Это тебе не идёт, ведь ты же мой сын. А что касается нравов и поведения женщины в обществе, то у нас в Египте они более свободные, я бы даже добавил — изысканно свободные, чем в Азии, в том числе в Финикии, — галантно обратился к своей невестке на финикийском языке Рахотеп. — Ты должна, дорогая моя дочка, теперь я буду тебя так величать, соответствовать тому положению в нашем, высоко цивилизованном, египетском обществе. Это я даю вам обоим — моему сыну и тебе. Рибби, теперь мой единственный сын, — с трудом выдавил из себя эти последние слова Рахотеп и внезапно всхлипнул. Воспоминания о смерти любимого сына вновь волной нахлынули на него. От весёлого жуира, беззаботно наслаждающегося жизнью, не осталось и следа. Он покачнулся, ноги не держали полное тело.

— Присядьте, папочка, — проговорила на египетском с милым акцентом Бинт-Анат. — И не расстраивайтесь так, у вас теперь двое детей, сын и дочка, которые будут о вас заботиться с искренней любовью, а не потому что вы даёте им высокое положение в обществе.

На глазах Рахотепа появились слёзы, он словно осунулся, огонь жизни в глазах почти угас. Риб-адди заметил, что отец очень постарел за последнее время.

— Спасибо, моя крошка, спасибо, — закивал головой хозяин дома, целуя руку невестке и гладя её по гладко причёсанной головке, — садись-ка ты рядом со мной, милая, вот в это кресло. Подвинь-ка его поближе, Рибби. Я теперь вижу, сынок, что ты выбрал себе в жёны не только красавицу, но и хорошего человека. Тебе очень повезло, ведь красота быстро уходит. Остаётся или любящая тебя подруга, или чуждая тебе женщина с жёстким сердцем, а ведь с ней надо прожить всю жизнь, вырастить детей, а потом и встретить свою смерть. Ничего не поделаешь, дорогой, такова цена ошибки в молодые годы, когда ты одурманен только красотой и бросаешься на неё как глупый мотылёк на пламя свечи. Садись и ты поближе ко мне, ведь теперь, Рибби, ты единственный мой сын. Я не намерен отпускать тебя далеко от себя из этого родного теперь для вас обоих дома.