— У мразь! — вырвалось у Бухафу, и он с брезгливой миной на чёрном, загорелом, небритом лице, какая обычно бывает у человека, который намеревается раздавить ползущую гадину, уже стал опускать свой кулак на яйцеобразный череп, как в дверь заглянул пожилой полный жрец с трясущимися жирными щеками, привлечённый необычным шумом, доносившемся из покоев главы храма Амона.

— На помощь! — заорал он пронзительным тонким голоском, увидев чёрную, огромную фигуру грабителя могил. — На помощь, нашего повелителя убивают!

Бухафу отпрянул от Пенунхеба, резко повернулся и кинулся в открытую дверь. Несмотря на то что он первый раз был в этом дворце, сноровка старого грабителя, который привык пробираться по сложнейшим каменным лабиринтам, помогла ему и сейчас. Повинуясь инстинкту и отличной зрительной памяти, разбойник молнией пронёсся по длинным узким коридорам, просторным залам и дворам и оказался у неприметной калитки в саду, через которую и провёл его Хашпур во дворец. Но калитка была заперта на большой бронзовый, позеленевший от времени замок. Бухафу осмотрелся. Вокруг простирался ночной сад, который окружала массивная глинобитная стена. Высоченные пальмы тёмными стройными силуэтами вырисовывались на фиолетовом звёздном небе. Их огромные перистые листья, словно крылья гигантских летучих мышей, плавно покачивались, тускло поблескивая в лунном свете. Сзади, из темноты послышался глухой шум от ног множества бегущих людей. Острый слух грабителя различил знакомые звуки позвякивания бронзовых наконечников копий о ветки деревьев и друг о друга. Бухафу вновь осмотрелся.

— А будь всё проклято! — прорычал он и с разбегу кинулся на закрытую калитку.

Хотя та была сколочена из массивных досок, для крепости обитых ещё многочисленными бронзовыми пластинками, но такого удара выдержать не смогла. Глинобитная стена содрогнулась. Бухафу с отчаянным рёвом вместе с поломанными досками и вышибленным бронзовым замком с мощным запором оказался в пыли узкой улочки, залитой лунным светом. Удар был такой силы, что даже гранитная голова громилы не выдержала и несколько секунд он лежал на дороге неподвижно, разбросав в стороны длинные могучие руки. Но вот Бухафу очнулся, вскочил на ноги, оглянулся, вытирая рукой кровь, льющуюся из разбитого лба, и кинулся прочь. Он был в родной стихии кривых, узких улочек старого города, на которых провёл большую часть своей жизни в разбоях, пьяных драках или стычках со стражниками. Через полчаса он уже подходил к неприметному двухэтажному зданию с плоской крышей, стоявшему неподалёку от торгового порта. Это был притон, в котором хозяйничала матушка Диге.

В то время как Бухафу отчаянно боролся за свою жизнь, его приятели и сообщники лихо проматывали золото и серебро, которое они получили за грабёж усыпальницы одного из фараонов прошлых времён. Хеви и Пахара отнюдь не мучила совесть.

— Пусть ему там на небесах будет также хорошо, как нам сейчас, — провозгласил богохульственный тост художник Хеви, откидывая длинную прядь своих чёрных прямых волос с высокого бледного лба и задорно подмигивая полуголым девкам, окружившим обоих приятелей в просторном полутёмном зале припортового кабачка.

— А нам уж так хорошо, что и думать ни о чём другом нет никакой охоты, кроме вот этих титек! — взвизгнул как поросёнок медник Пахар, осушая объёмистую кружку финикийского вина и хлопая здоровенную бабищу, устроившуюся рядом с ним на циновках. Она поглощала целыми пригоршнями нежнейшие финики, фиги и другие восточные сладости, которыми был уставлен низкий квадратный столик, стоящий перед ними. Видно было, что грабители не скупились в эту праздничную для них ночь.

— Послушай, Хеви, — промурлыкала Мэсобе, красивая эфиопка, жемчужина притона матушки Диге. — Нарисуй нам чего-нибудь весёленькое. Ты это здорово умеешь.

Словно выточенная из светло-коричневого дерева искусным скульптором, Мэсобе полулежала на красном, замызганном тюфячке рядом с художником. Её тонкие пальчики ласково поглаживали юношу и с особой нежностью кожаный мешочек с золотыми слитками, который висел у него на шнурке, крепко перевязанном по тонкой талии.

Когда девицы и посетители услышали, что Хеви собирается рисовать, то почти все присутствующие в просторном зале с низким закопчённым потолком сгрудились вокруг него.

Проворная кисточка в руках художника забегала по красноватой поверхности большого осколка разбитого кувшина. Зрители увидели, как на их глазах возникает презабавная сценка. Осёл в одеянии вельможи с высоким посохом и жезлом в руках, которые указывают на крупного сановника, верховного судью города Фив, восседает с глупо-торжественным видом в высоком кресле, а перед ним мнётся на задних лапах жалкая ободранная кошка, которую приволок к ослу на расправу бык, удивительно смахивающий на главу городских стражников свирепого Меху.

— Вот так и властвуют над нами ослы, — комментировал свои рисунки Хеви едкими замечаниями. — Только нет никого, кто бы это им прямо сказал в их ослиные морды.

— Этот осёл смахивает на второго жреца Амона Пенунхеба! — выкрикнула, заливаясь смехом, эфиопка. — У него такая же вытянутая морда, лысая голова и огромные жёлтые зубы.

— А ты откуда это знаешь, подруга? — спросила, улыбаясь, толстуха, выплёвывая кучу финиковых косточек прямо на пол. — Уже до жрецов добралась? Ублажаешь слуг Амона? И как они платят?

— Ой, Мара, плохо, — махнула ручкой темноликая красавица. — Разве этих господ сравнишь с нашими воришками? Они спустят за одну ночь столько золота, сколько и за полгода холодный осёл из храма Амона не заплатит, как его ни ублажай. Вот за эту широкую натуру и люблю я нашего непутёвого Хеви, ну и за кожаный мешочек с золотишком, который висит у него между ног рядом с кое-чем другим.

Тем временем художник уже нарисовал новую сценку. Мышиное войско с ожесточением осаждало крепость, которую упорно обороняли кошки. Сам мышиный царь на колеснице с впряжёнными борзыми нёсся на врага, выпуская по осаждённой крепости град стрел из огромного лука. Все узнали в длинной фигуре мышиного царя и в его гордом профиле самого Рамсеса Второго. Окружающие крякнули и притихли. Никто не смел хохотать над живым богом, осаждающим очередную крепость где-то в далёкой Финикии.

— Ой, Хеви, — проговорила, хихикая в кулачок, эфиопская красавица, — ну и глупец же ты! Своей смертью ты не умрёшь. Попомни мои слова, посадят тебя на кол перед дворцом нашего владыки.

— Не причитай ты надо мной, Мэсобе, — усмехнулся беззаботно мастер кисточки и, взяв в руки очередной чистый осколок, моментально нарисовал на нём неприличную сценку. Все узнали эфиопку и Хеви. Они сплелись в такой причудливой позе, что у посетителей притона глаза на лоб полезли.

— Ну, ты даёшь, Мэсобе, я о таком даже и не слышала, хотя, казалось, в этом деле ловка! — воскликнула толстуха Мара, разинув рот от удивления и забыв положить в него очередную порцию инжира.

Светло-коричневая красавица только снисходительно хмыкнула:

— Вот поэтому-то и беру я в десять раз больше, чем ты, с клиентов. У меня в голове не ветер.

— Это уж точно, в твоей очаровательной головке воображения больше, чем у всех наших художников вместе взятых, — рассмеялся Хеви и отхлебнул из большой кружки с финикийским вином. — Правда, работает она у тебя обычно только в одном направлении, большей части непристойном, — громко шлёпнув по голому заду темнокожую девицу, он громко крикнул: — Всем присутствующим по кружке лучшего вина! Хозяйка, пошевеливайся, сегодня Хеви угощает!

Матушка Диге вскоре появилась в зале кабачка с большим подносом, сплошь уставленным кружками с вином, которое она выдавала за финикийское.

— Ого, мой лапочка, Хеви, опять нарисовал столько прелестных картинок. А ну-ка давайте их сюда, а то разобьёте, пьяные невежи, или вином зальёте такое чудо.

Хозяйка портового притона тщательно собирала всё, что выходило из-под быстрой кисти Хеви. Он даже частенько расплачивался с ней своими рисунками, когда был на мели. И на этот раз матушка Диге, всплеснув восхищённо толстыми, как ляжки самой откормленной свиньи, ручищами, стала с видом знатока смаковать каждую прелестную картинку, как она выражалась. Она восхитилась рисунком с ослом, пожурила за вольнодумство набросок битвы мышей и кошек и буквально замерла, увидев любовную сценку.