— Я позабочусь и о тебе и о них, вы будете жить достойно, — проговорил Риб-адди.

Он снял с левой руки роскошный золотой браслет с драгоценными камнями и протянул его девочке.

— Вот держи от меня первый подарок. Как тебя зовут?

— Нефри, — застенчиво ответила девочка, блеснув голубыми, как у матери, глазками. — Мама моя много рассказывала про вас. Вы стали таким большим человеком!

— А всё потому, что слушал свою маму и ел на завтрак много пирожков, — ответил Рибби, приглашая детей за стол.

Зимрида принесла большое блюдо с новыми пирожками, налила детям финикового пива и закричала на слуг:

— А ну, нечего прохлаждаться, дармоеды. Пора приниматься за работу, а то наш голодный господин Рахотеп прибежит сюда и слопает кого-нибудь из вас на завтрак! Да что, у вас носов нет, не чувствуете, хлеб подгорает, — подскочила она к пекарям, размахивая руками.

— Пойдём-ка, Имхотеп, к дедушке, нам надо поговорить, — сказал Риб-адди, приобняв сына за худые загорелые плечи. Они пошли по прохладным коридорам большого дома. А с рабочего двора им вслед полетели слова песни, которую по привычке затянули слуги:

На этот раз чуткий слух Риб-адди уловил искренние нотки в их голосах, слуги обращались к нему.

«Надо будет и о них тоже позаботиться. Ведь людей, которые бы искренне дружески ко мне относились, остаётся на земле всё меньше и меньше. Об этом надо помнить всегда», — думал визирь, входя в столовую, где сидел радостный Рахотеп.

Все дни не было отбоя от гостей. Приехал и сам правитель Фиванского нома, уже изрядно поседевший, но всё такой же свирепый дядя Мехи со своим многочисленным семейством. Его сын, располневший Кемвес, начальник стражи города Фивы, вошёл в залу со своей женой Рахмирой, которой после смерти Пасера, убитого в битве под Кадешом, не пришлось долго ходить вдовой. По тому, как дальняя родственница посмотрела на Рибби, он понял, что она так и не простила его. Но главный визирь только вежливо улыбался и непринуждённо занимал беседой своих родственников. Риб-адди давно уже понял, что двадцать лет назад правильно сделал, отказавшись от Рахмиры. Без любимой и верной жены, какой была Бинт-Анат, он сейчас не был бы счастлив. А богатство и власть он заслужил сам.

— Спасибо тебе, Рибби, — прошептал ему на ухо дядя Мехи, — ты блестяще выполнил тогда моё поручение. Иначе бы меня скорее всего не было в живых.

Старый стражник не мог о секретном деле говорить вслух при посторонних, хотя всё уже давно быльём поросло. Но Риб-адди знал, о чём речь.

— А как там жирный жрец Тутуи, который плыл со мной и всё пытался найти моё послание? — спросил своего дядю тоже шёпотом визирь.

— Хитрая бестия, он как в землю провалился. Нигде его после разгрома заговора найти не смогли, — ответил, недовольно сопя, огромный Мехи. — До меня доходили слухи, что он удрал на Кипр и там стал известным египетским магом.

— Да уж, что-что, а голову людям он мог морочить мастерски, как и пить пиво целыми кувшинами, — рассмеялся Риб-адди.

Он чудесно провёл свой месячный отпуск на родине. Вернулся Риб-адди в Пер-Рамсес вместе с сыном. Тому пора уже было начинать взрослую жизнь. Риб-адди устроил Имхотепа в главном строительном управлении империи. Фараон возводил по всей стране новые храмы, и работы для разбирающихся в архитектуре и строительном деле было много. Сам же главный визирь занялся своим любимым делом: иностранными делами и разведкой. Здесь тоже работы хватало.

Однажды Имхотеп упросил своего очень занятого отца выйти из дворцовой канцелярии и посетить строительство нового храма Амону в Пер-Рамсесе, за которым юноша наблюдал.

— Папа, ведь ты же начинал как архитектор. Мне дедушка рассказывал, как ты написал ещё в школе пространный трактат об усыпальницах древних фараонов и об их поминальных храмах на западном берегу, — говорил молодой строитель, возбуждённо жестикулируя, когда отец и сын входили на обширный двор строящегося храма.

— За что чуть не поплатился своей молодой и глупой головой, — пробормотал себе под нос визирь и стал рассматривать ещё недостроенные во многих местах стены и колонны храма.

Вскоре его внимание привлекла группа каменщиков-резчиков, которые под руководством худого невысокого мужчины с длинными полуседыми волосами, забранными сзади в пучок, наподобие конского хвоста, вытёсывали на высокой внутренней стене какое-то гигантское изображение.

— Художник Хеви руководит высечением из камня барельефа, изображающего битву под Кадешом, — проговорил Имхотеп.

Художник повернулся, с достоинством поклонился высокому гостю, опирающемуся на золотой посох визиря, и спокойно пояснил:

— Это уже третий мой барельеф с битвой. Первые два мы выполнили в Фивах и Мемфисе.

Риб-адди оглядывал выступающие из камня фигуры многочисленных египетских и хеттских воинов, коней, колесниц. Хеви не спеша давал пояснения.

— Я сам, кстати, с моими товарищами, был участником этой битвы, — он показал на мощную фигуру руководителя бригады каменщиков, проворно взбирающегося по лесам к самой крыше, и толстяка, сидящего в тени и затачивающего бронзовые резцы.

— Так всё и происходило, как вы изображаете? — спросил, иронично улыбаясь, визирь.

— Ну, может быть, не совсем так гармонично фигуры располагались по полю. Главное мы передали: ожесточение схватки, отчаянное положение, в которое наши воины попали в начале битвы, и, наконец, тот подвиг, который мы все совершили во главе с сыном Амона, сбросив врага в реку. Поверьте, это было нелегко. Кстати, великий визирь, вас зовут Риб-адди?

— Да. Вам моё имя что-то напоминает?

— Очень далёкое прошлое, — улыбаясь ответил Хеви. — Я помню, что этим необычным для египетского уха именем был подписан один трактат с подробными чертежами старинных царских захоронений на западном берегу в Фивах. Это случайно не ваш родственник или предок?

— Я написал этот труд сам, ещё в школе, — ответил старый разведчик, насторожившись. — Уж не покойный государственный преступник Пенунхеб, тогда ещё будучи вторым жрецом Амона, дал вам ознакомиться с моим трактатом?

— Он самый, — усмехнулся художник. — Я тогда работал при храме Амона в Фивах.

— А как зовут тех приятелей, с которыми вы воевали?

— Бухафу и Пахар.

— Бу-бу-бухафу, — растянул слово визирь, задумавшись.

Он пристально посмотрел на верзилу-бригадира каменщиков, очень похожего на огромную обезьяну. Тот отчитывал молоденького резчика по камню:

— Как ты, щенок, резец держишь? Разве я так тебе показывал? Этак ты просто дырок в камне понаделаешь и все! Смотри, олух, как надо. Наклони резец и не лупи по нему со всей силы, а нежненько постукивай. Камень, он, как баба, любит ласку. Ты с ней нежно, и она к тебе соответственно. Видишь, какая плавная и гибкая линия получается? Изображение словно само из камня выступает. Вот так-то! — закончил свою маленькую лекцию с показом камнерезного мастерства бригадир.

— А ваш Бухафу — поэт камня, как я посмотрю, — улыбнулся Риб-адди и всмотрелся в лицо художника.

Визирь вспомнил, как в первый день службы у Пенунхеба он участвовал в допросе незадачливого грабителя могил, схваченного стражниками дяди Мехи. Тогда этот бедолага под палками уже готов был назвать главаря шайки грабителей могил. Он даже произнёс:

— Бу... бу... — но ему не дал закончить Хашпур, проломив голову.

Ещё тогда Рибби подумал, что здесь не всё чисто. Сейчас через двадцать лет его осенило:

— Уж не Бухафу ли было это имя? И судя по словам художника они имели дело с моими чертежами. Но зачем Пенунхеб им их показал?

Его лицо расплылось в задорной улыбке.

— Вы, случайно, на месте не проверяли правильность моих чертежей? — спросил он вкрадчиво художника.