— Вот, голубушка моя, Зимри, я, как и обещал, даю тебе вольную, — проговорил он, доставая из сундука два свитка папируса, с прикреплёнными к ним красными печатями, — а также я официально признаю нашего Риб-адди своим младшим сыном. И в своём завещании я о вас позаботился. После моей смерти у вас будет и свой дом, и землица с рабами, и достаточно золота и серебра, чтобы жить достойно.

Зимрида склонилась и со слезами на глазах поцеловала руку своего господина, а потом подняла глаза из-под густой чёрной чёлки и встревоженно спросила:

— Что это ты, Рахи, заговорил о завещании? Чего-нибудь случилось?

— Я тебе не должен это говорить, но ты надёжный человек, не то что моя жёнушка, глупая задавака Нуфрет, — проговорил, обнимая за плечи Зимриду, хозяин усадьбы. — Я сейчас должен уехать в Нижнюю страну к визирю Парамесу. Это поручение самого фараона. Через сутки и он сам там будет. Что затевается, не знаю, но чувствую, что дело опасное и мы все стоим на пороге новой смуты, если с нашим владыкой что случится, а наследника у него не окажется. В общем, Зимри, если со мной там что-нибудь случится, то обязательно разыщи моё тело и похорони, как положено, — Рахотеп всхлипнул. — Жаль, что не построил я себе усыпальницы в священном месте, всё тянул и тянул... Казалось, что времени-то ещё хоть отбавляй на эти погребальные заботы. А ведь меня предупреждали, чтобы я поторопился. Теперь зароют меня, как собаку в пустыне, или и того хуже, сожрут моё тело рыбы в этих проклятых болотах Нижней страны.

Крупные слёзы обильно потекли по полным щекам. Зимрида обняла мужа за вздрагивающие круглые плечи, и они уселись на длинную скамейку у стены.

— Ну, полно тебе, мой милый, так убиваться, — финикийка ласково стирала своей мягкой ладошкой слёзы с щёк и подбородка у секретаря владыки Египта. — Всё обойдётся, вот выполнишь поручение фараона и попросишь у милостивого своего повелителя и дальнего родственника, как давно хотел, тихую и хлебную должность у себя на родине в Фивах. Переедем мы туда и будем жить-поживать в своё удовольствие, растить нашего сыночка и радоваться жизни.

— Ох, хорошо бы, — всхлипнул Рахотеп.

В этот момент в комнату вбежал маленький голенький мальчишка с бритой головкой, на которой торчала кисточкой чёрная прядь, спадающая на одно ухо, так называемый локон юности[19].

— Папа, смотри, что мне подарили! — протянул он маленький мячик, сшитый из бордовой ткани и набитый шерстью.

Рахотеп взял на руки мальчугана и стал целовать его в розовые щёки.

— А почему ты плачешь? Тебя мама обидела?

— Ну, что ты, Рибби, — улыбнулся сквозь слёзы отец. — Мама, наоборот, меня утешает, она нас любит и никогда не сделает нам зла.

— А почему же ты плачешь?

— Да, так, соринка в глаз попала. Мамочка мне её вынула, и всё стало прекрасно. Ну, ладно, Рибби, иди поиграй своим прекрасным мячиком, а мне пора уже ехать. Прикажи, Зимри, чтобы со мной отправилась парочка слуг понадёжней, больше нельзя, надо не привлекать к себе внимания.

В столовую вошла, грациозно покачиваясь, прямая и худая жена хозяина усадьбы.

— Вот ты где, Рахотеп, а я тебя искала по всему дому. — Нуфрет уселась в кресло за столик, налила себе в бокал вина и отхлебнула, недовольно сморщившись. — Почему вино тёплое? Как смеют слуги подавать такую бурду своим господам? Зимрида, ты должна следить за этим, раз уж ты у нас, по чьей-то не очень-то разумной прихоти, стала главной экономкой.

— Прекрати, Нуфрет, ну что ты прицепилась к этому вину? — поморщился Рахотеп. Ему всегда было не по себе, когда его женщины встречались нос к носу. — Зачем ты меня искала?

— Я хотела тебя предупредить, что устраиваю сегодня вечером маленький приём. Придут мои подруги, брат. В общем, будут свои. Ты уж, Зимрида, распорядись, чтобы в малой зале всё было приготовлено.

— И вы мне только сейчас об этом говорите? — всплеснула своими полными, крепкими ручками финикийка. — Необходимо предупреждать за сутки. Ведь нужно продукты купить свежие, да и за полчаса из них приличные блюда не сготовишь, а ведь солнце уже опускаться начало. Как же я поспею всё приготовить?

— Ну, это твои заботы, справишься, — небрежно махнула рукой Нуфрет и поднялась. — Что-то мне сегодня нездоровится, пойду полежу, а потом приму ванну. И уведите вы своего шумного детёныша на кухню, там ему место, так у меня голова раскалывается, а тут ещё он визжит, как недорезанный поросёнок, — указала сухопарой, бледной, ухоженной рукой внучатая племянница фараона на Риб-адди, который кидал в стенку мячик.

Женщины так посмотрели друг на друга, что если бы взгляды могли испепелять, то два обугленных трупа уже валялись бы на мраморном полу столовой.

— Ну, ладно, мне пора, — замахал руками Рахотеп, как всегда убегающий с мест женских сражений. — Я, Нуфрет, уезжаю по делам службы, приеду через пару-тройку дней, так что пируй сегодня со своими приятелями без меня. Передавай привет своему братцу Хаемхету, да будет ему жизнь в радость.

— Ещё бы не в радость такому обжоре и пьянице пировать каждый день то у нас, то ещё где-нибудь! — ворчала себе под нос Зимрида, уводя упирающегося сына. — А мы надрывайся, чтобы угодить этому толстому бегемоту и его сестрёнке, старой гордячке, которая уже совсем в мумию превратилась, мужику и пощупать-то нечего, не говорю уж о другом... Вот и бесится целыми днями, на нас зло срывает!

Все трое разошлись, каждый в свою дверь. Рахотеп тихо фыркнул в руку, услышав тираду своей любовницы. Нуфрет же не снизошла до того, чтобы прислушиваться к тому, что ворчит какая-то там служанка.

Через полчаса Рахотеп с чёрного хода выскользнул из своей усадьбы и поспешил в порт, где его уже ждало обычное торговое судно. Секретарь фараона, уныло опустив голову, шагал за широкоплечим слугой, прокладывающим дубинкой путь своему господину через шумную сутолоку припортовых улиц и площадей. Вслед за ним шагал чёрный слуга с внушительной корзиной, полной съестных припасов. Зимрида хорошо позаботилась о своём любимом Рахи, который терпеть не мог путешествовать на пустой желудок.

Изящная лёгкая лодка бесшумно скользила по протоке среди зарослей цветущих лотоса и папируса. Слуги с загорелыми, красно-коричневыми плечами, в коротких потрёпанных чёрных париках, заменяющих им головные уборы, налегали на вёсла, искусно опуская их в воду почти без всплеска. В середине на низкой поперечной скамеечке сидел внушительного вида мужчина в украшенном бирюзой парике. На его широкой и мощной груди сверкало в утренних лучах солнца массивное ожерелье из драгоценных камней, с двумя золотыми застёжками в форме соколиных голов, знак высокого положения в древнеегипетском обществе. Это был Сети, глава лучников корпуса Сетха. Он служил там под командованием своего отца, визиря Парамеса. Сейчас Сети со своим старшим сыном Рамсесом отправился на утреннюю охоту в тихие заводи одного из протоков Нила в Восточной Дельте, неподалёку от его впадения в море. Сети был на целую голову выше всех остальных в лодке. Рядом с ним ёрзал на своей скамеечке стройный мальчик, теребя от нетерпения маленький лук.

— Не дёргайся, Сеси[20], — прошептал отец, повернувшись к сыну. — Держи себя в руках, как полагается воину и охотнику. Скоро мы будем на месте.

Сети улыбнулся, видя как его восьмилетний, не по возрасту рослый сынок, с большими карими глазами и бритой головёнкой, на которой оставался только один локон юности, спадавший на ухо, никак не может усмирить свой горячий темперамент. Сидеть неподвижно было ему очень трудно. Лодка продолжала бесшумно скользить по протоке между двух высоких зелёных стен. Над головами покачивались крупные бело-жёлтые соцветия папируса, придающие ему сходство с маленькой пальмой. Пролетали стремительно разноцветные мелкие птички. Жар, уже поднявшегося в голубое небо солнца, умерялся лёгкой, туманной дымкой, висевшей над сырыми лугами и обширными болотами Дельты. Со стороны моря дул прохладный ветерок.