В сидонском порту Риб-адди встретил его тесть Чакербаал. Он был всё такой же тощий, так же нервно теребил свою длинную козлиную бородёнку с уже пробивающейся сединой и так же, как раньше, прищуривал левый глаз, а правым впивался в собеседника. Когда он узнал, что зять привёз на своём корабле большой груз железа из страны Хатти, то начал с неистовством потирать узкие длинные ладони. Можно было подумать, глядя на него, что в Сидоне вдруг ударили суровые морозы.

— Отлично! Просто замечательно! — повторял купец, поднимаясь вместе со своим молодым родственником по узким улочкам города. — Сейчас в Египте спрос на железо — огромный. Какую ни заломишь цену, сметают весь товар в одночасье без остатку. Вовремя, очень вовремя ты подкинул мне этот знатный товарец! Прибыль нас ждёт огромадная! — приговаривал Чакербаал, от радости притоптывая на ходу. Со стороны прохожим могло показаться, что длинный и худой финикиец, завёрнутый в зелёное покрывало и в жёлтом колпаке на голове, исполняет какой-то таинственный танец.

— Да провались оно под землю, это железо, — воскликнул Риб-адди, — ты лучше, отец, расскажи, нет ли новостей от моей жены? Как там она и мой сын — Имхотеп?

— Как ты можешь проклинать такой товар, о неразумный юноша? Плюнь немедленно через левое плечо, а не то с ним чего-нибудь случится! — воскликнул тесть и замахал перед собой своими тощими руками. — Да всё в порядке с Бинт-Анат. Твоя мамаша в ней просто души не чает, а уж твой уважаемый папаша, достославный Рахотеп, — при упоминании чиновного и богатого египетского родственника узкое лицо Чакербаала расплылось в сладчайшей улыбке, — целыми днями напролёт не может налюбоваться на нашего внучка, Имхотепика. Обо всём этом уже в пятом письме пишет нам славная дочурка, принёсшая всей нашей семье удачу и процветание. Она, кстати, стала очень знатной и богатой египетской дамой, ведь жена Рахотепа умерла, оставив тебе и моей дочке немалое состояние. Теперь мы можем, мой глубокоуважаемый зять, удвоить наш торговый оборот, а полученную прибыль вкладывать в недвижимость. Ведь землица всегда останется землицей, а торговлишка, к сожалению, ненадёжна: сегодня идёт, а завтра начнётся война, установят блокаду города, прервутся сообщения, и конец всем прибылям, — разглагольствовал Чакербаал на свою любимую тему.

— А вдруг сюда в Сидон заявится Муваталли со своими горцами? Что тогда? — засмеялся Риб-адди. — Отнимут они у тебя, отец, твою землицу, как у пособника египтян. Её же в мешок не положишь, как серебро или золото, и с собой не увезёшь.

— А я не в Сидоне землю покупаю, — хитро посмотрел прищуренным левым глазом на своего зятя Чакербаал.

— А где же? — удивился молодой человек.

— В Пер-Рамсесе.

— Где, где?

— Да в вашей же столице, сын мой. Ты что, не знаешь, что фараон начал строительство новой столицы в Нижнем Египте? Это будет не город, а райский сад. И кто сегодня в него что-то вложит, в будущем получит сторицей. Весь наш род обеспечим на многие поколения вперёд. Ведь у вас в стране власть фараона вечна, никакие беды вам не грозят, надо только служить верой и правдой сыну Амона на земле, — купец был доволен впечатлением, произведённым на зятя своей мудростью.

— Да, я, видно, сильно отстал от того, что творится у меня на родине, — покачал головой, на которую был надет финикийский зелёный колпак, Риб-адди.

Вскоре они уже входили в новый, только что отстроенный дом Чакербаала. Глава самой богатой негоциантской компании, которая практически единолично контролировала торговлю Сидона с Египтом, обязан был жить на широкую ногу. Риб-адди, с удивлением рассматривая роскошные чертоги, появившиеся на месте старого дома, как по мановению волшебной палочки, шагал по мраморным полам роскошных зал. Воистину золото в Сидоне могло творить любые чудеса! Правда, молодому человеку было жалко того старого, уютного домика, увитого виноградными лозами, где он встретил свою любимую Бинт-Анат и где началась его семейная жизнь. Поэтому он был обрадован, когда ему навстречу вышла тёща, Зимрида, всё такая же милая и простая, с чудесными лучистыми глазами. Риб-адди обнял её, и слёзы радости появились на его лице. Только сейчас он почувствовал, что вернулся, хоть и не надолго в родной дом. Здесь он мог расслабиться и вздохнуть свободно, ведь постоянный смертельный риск, сопровождающий его разведывательную деятельность, давил последние полтора года с возрастающей силой на ещё непривычные к этому молодые плечи. Как приятно просто улыбнуться и расцеловать родного человека, сесть за стол, спокойно есть и пить, не думая, что в любую минуту ты можешь быть отравлен, а когда ляжешь спать, не класть кинжал под подушку, а меч под правую руку, ожидая нападения ночных убийц. И как приятно разговаривать запросто, не контролируя каждое своё слово, не вслушиваясь с напряжением в звуки чужой речи, разгадывая скрытый смысл или угрозу в на первый взгляд простых словах.

Обо всём этом думал Риб-адди, когда сидел за столом в семейном кругу сидонских родственников. Но даже сейчас, к своему глубокому сожалению, он не мог вновь превратиться в простого, наивного юношу, каким был совсем недавно. Он уже автоматически контролировал каждый жест и выражение лица у всех присутствующих в столовой, запоминал, кто, что сказал и как посмотрел на него или на других. Когда Риб-адди лёг в свою благоухающую лепестками роз постель, то привычно, как и в годы, проведённые в Хаттусе, пробежал мысленно прошедший день в Сидоне, проанализировал слова своих собеседников и их поведение и только после того, как убедился, что не пропустил никаких скрытых угроз и вообще ничего важного, уснул, мгновенно расслабив мышцы молодого, послушного разуму тела. Под подушкой привычно лежал железный, подаренный принцессой Арианной кинжал, а около постели под правой рукой холодно поблескивал в лунном свете короткий с широким лезвием меч.

На следующий день Риб-адди был вызван во дворец Ахирама, где в это время находился фараон. Он вошёл с чёрного входа, прикрывая лицо полой своего потёртого коричневого плаща. Один из многих телохранителей фараона, позвякивая о кирпичные углы коридоров висевшим у пояса мечом, провёл разведчика закоулками, где пахло чадом кухни и помоями и поминутно встречались бегущие куда-то с поручениями слуги, не обращавшие, впрочем, никакого внимания на скромно одетого финикийца. Вскоре Риб-адди оказался в довольно просторной комнате, где на невысоком стульчике желтолицый визирь Рамос просматривал, быстро разматывая, скрипучий, серый свиток папируса. Молодой человек поклонился, сняв свой зелёный финикийский колпак.

— Садись, мой милый Рибби, — вельможа рукой показал на скамеечку у своих ног, — и расскажи подробно о своей деятельности в Хаттусе, всего ведь в донесениях не сообщишь. Я, кстати, их только что просматривал. Мне всё переписали в один свиток, и я скажу, это выглядит внушительно. Ты поработал на славу. Наш повелитель знает об этом и уже повелел наградить тебя хорошими земельными угодьями в новой нашей столице, а также долей военной добычи, её ты будешь получать отныне, как военачальник среднего звена. После нашего разговора властитель, да здравствует он вечно, удостоит тебя своим приёмом. Когда будешь ему докладывать о своей деятельности, будь краток и точен, сообщай только самое главное. А вот про принцессу Арианну расскажи поподробнее. И вот ещё что. Я знаю, что принцесса отличается независимым характером и её поведение не укладывается, ну скажем помягче, в рамки обычной целомудренной жизни незамужней представительницы царского рода азиатской державы. — Рамос хитро посмотрел на своего подчинённого, снял куцый паричок и погладил шишкообразный купол лысого черепа. — Но ведь она большой и искренний наш друг, очень нам полезный. В будущем от её действий зависит во многом исход нашего противостояния с хеттами. Поэтому не стоит сердить фараона подробностями из личной жизни Арианны, они могут ему не понравиться. Я отнюдь не призываю обманывать нашего властелина, — взмахнул своими маленькими морщинистыми ручками царедворец, — отнюдь нет! Но когда к политике примешиваются личные чувства, то возможна ситуация, в которой даже сын Амона может оказаться перед очень сложной, болезненной задачей: пойти на поводу своих чувств или последовать голосу государственной мудрости. Поэтому наш долг умно и тактично вести себя и не допускать, чтобы повелитель попадал в щекотливое, двусмысленное, в общем неприятное для него положение. Ты меня понял, мой мальчик?