Сопровождавший разодетую в пух и прах красавицу, словно она шла на пир, а не на допрос к палачам фараона, глава стражи Меху явно по указанию своего повелителя, не спеша провёл Иринефер перед жутким строем. Несмотря на густой слой пудры лицо женщины постепенно приобрело землистый оттенок, она начала спотыкаться на ровном месте. Свирепо улыбающийся Меху стал галантно поддерживать её под локоть, потом ему пришлось просто тащить женщину за собой. И тут Иринефер увидела своего мужа Яхмоса, он, как огромный жук, извивался на коле. Из его рта раздавался сиплый стон. Иринефер вздрогнула и рванулась вперёд. Двое дюжих чёрных стражников, блестя белками глаз, скрестили перед ней копья, не подпуская вплотную к главному заговорщику.

— О, боже, что они с тобой сделали! — женщина всхлипнула.

— Попроси фараона, чтобы нас убили! — услышала она вдруг знакомый голос откуда-то сбоку.

Иринефер повернула голову, всмотрелась в уродливое тело, скорчившееся на коле рядом с Яхмосом, и узнала Пенунхеба. Опухшее, фиолетово-жёлтое, облепленное мухами лицо второго жреца Амона было трудно узнать. Он едва шевелил искусанными, чёрными от запёкшейся крови губами.

Иринефер пыталась что-то сказать, но Меху быстро потащил её вверх по лестнице к величественному порталу у входа во дворец фараона. Они поспешно прошли через длинную анфиладу роскошных залов. Шаги гулко отдавались эхом под высокими сводами. Вскоре под ногами оказались мраморные ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж, и Иринефер с ужасом увидела, как двое царских рабов тащат за ноги полуголое тело. Она всмотрелась и узнала престарелого Инуи, визиря Верхнего Египта. Бритая голова старика глухо стукалась о каждую ступеньку. Его глаза были выпучены, лицо искажено судорогой, рот полуоткрыт. Инуи явно отравили.

— Куда вы его тащите? — спросил Меху слуг.

— Фараон велел бросить его на съедение собакам, — вытер пот с лица высокий малый. — Вот уже третьего тащим, — тяжело переводя дыхание, добавил он на ходу.

У Иринефер вновь закружилась голова, и Меху буквально внёс её в небольшую залу, поставив перед Рамсесом, сидящим на резном из чёрного дерева кресле с высокой спинкой. Ноги перепуганную женщину не держали, и она буквально рухнула на колени.

Лицо фараона за те страшные три дня, когда он наблюдал за допросами в своих подземных казематах, осунулось и почернело. Взгляд остекленел.

— Так, значит, и тебе захотелось поцарствовать? Что, лавры покойной Хатшепсут[76] не дают покоя?

Иринефер подняла свои полные ужаса глаза и стала смотреть на фараона, как маленький цыплёнок на большую змею, которая собирается им пообедать.

— Что, язык проглотила? — произнёс хриплым голосом Рамсес. — Дайте ей вина, а то я вижу, у бедняжки совсем горло пересохло, — со зловещей улыбкой произнёс сын Амона.

Когда слуга-виночерпий с глумливой усмешкой, заученно глубоко поклонившись, поднёс Иринефер стеклянный бокал с красным вином, женщина вдруг неожиданно даже для себя возмутилась:

— Какое-то отребье будет издеваться надо мной в мой смертный час?!

Она взяла бокал с вином, встала с колен и, гордо глядя на удивлённого внезапной переменой фараона, спросила:

— Там яд? Хочешь и меня, как старика Инуи, отравить и бросить собакам?

— Попробуй, узнаешь, — усмехнулся фараон.

— Не забывай, Рамсес, я из царского рода. Я племянница фараона, так что в моих жилах течёт божественная кровь. Я смогу умереть достойно! — с вызовом ответила Иринефер.

Она не спеша выпила чашу и твёрдо посмотрела в глаза фараону.

Рамсес снова улыбнулся и с некоторой симпатией как на достойного противника взглянул на родственницу покойного властителя Египта.

— Я с женщинами не воюю, тем более с такими красивыми. Не бойся, яда в вине не было. А тебе впредь наука: не связывайся с заговорщиками. Возвращайся к себе и живи с миром, но учти, за каждым твоим шагом, за каждой встречей и за каждым словом я пристально наблюдаю. И если ты опять спутаешься с государственными преступниками, то тогда уж пеняй только на себя. Пощады не будет!

— Я хочу попросить о милости к тем несчастным, что умирают под окнами. Прикажи их убить, они уже и так достаточно помучились в лапах палачей на допросах и на кольях.

— Если ты хочешь оказать им обоим эту милость, то я тебе разрешаю убить их своими собственными ручками. Оружие выбери у стражи внизу. Можешь идти.

Когда женщина уже подходила к двери, Рамсес добавил:

— Кстати, ни тот, ни другой не признались, как их ни пытали, что ты была связана с ними. Муж просто обозвал тебя дурой, с которой опасно связываться. Пенунхеб же утверждал категорически, что не посвящал тебя в свои планы. Так ли это на самом деле?

— Ну, если он так говорит, значит, так и было, — горестно улыбнулась Иринифер и вышла.

Она сначала заколола своего мужа кинжалом, который взяла у начальника стражи Мехи, с уважением взглянувшим на неё. Потом поцеловала Пенунхеба и после слов: «Я всегда тебя любила и буду любить вечно», пронзила его острым длинным лезвием. Затем Иринефер повернулась к дворцу. На широком балконе второго этажа стоял фараон и мрачно наблюдал за тем, что происходило на площади. Она помахала ему рукой и воткнула кинжал себе в сердце. Мгновение женщина ещё стояла и улыбалась, затем покачнулась и рухнула на спину. В алом платье с золотым орнаментом в виде перьев пунтийских попугаев, с кинжалом в груди, она лежала, раскинув руки. Большие, широко открытые голубые глаза, как живые, смотрели в небо, где гордо парил в горячих воздушных потоках, льющихся из пустынь, крупный сокол, беспощадно взирая на подвластную ему землю. Так умерла красивейшая женщина Египта, племянница фараона Хоремхеба.

Ничто не дрогнуло в окаменевшем лице Рамсеса. Он повернулся и, как всегда высоко держа голову, на голубых волосах парика зловеще блестела диадема в виде золотой кобры с диском солнца на лбу, направился через бесконечную анфиладу залов в женскую половину дворца, где ждала своего повелителя, мужа и отца многочисленная семья. Только шаги властителя Египта были тяжелее обычного, словно на его широкие плечи время и судьба взвалили в эти роковые дни непосильный груз.

ЧАСТЬ 4

Вскоре после кровавых расправ над заговорщиками жизнь в Фивах потекла своим чередом. Но Риб-адди не успел насладиться мирной жизнью в кругу любящих родных. Он только побывал на свадьбе своей двоюродной сестры Рахмиры, которая вышла за превратившегося в отважного воина Пасера, старшего сына свирепого Меху. После жесточайших казней заговорщиков авторитет начальника стражи южной столицы страны стал непререкаемым. А когда фараон перед отъездом к себе домой в Пер-Рамсес назначил железного стражника номархом фиванской области, то вся знать столичного города возлюбила его до обожания и завалила молодожёнов подарками, использовав свадьбу как отличную возможность подлизаться к новому хозяину Фив, а в будущем, возможно, и визирю всего Верхнего Египта. Все отлично знали, что родственные семьи, Рахотепа и Меху, в большом фаворе у владыки страны, после того как Рамсес удостоил великой чести провести под видом финикийского купца ночь под крышей усадьбы одного и удостоверился в несгибаемой преданности другого в тревожносудьбоносные для новой династии дни борьбы с опаснейшим заговором.

Правда, на свадьбе не обошлось и без курьёзов. Невеста Рахмира, заманила Риб-адди в соседнюю с залом комнату и попыталась располосовать своими острыми коготками виноватую физиономию бывшего жениха. Но его молодая жена Бинт-Анат вовремя влетела в полутёмную комнатёнку, где её дражайший супруг чуть не лишился зрения, и, как дикая кошка, вцепилась в украшенную цветами причёску невесты. Рахмира, не долго думая, переключила всю свою злобу на счастливую соперницу, да так неистово, что двоюродным братьям, Риб-адди и Пасеру, пришлось применить недюжинную силу одного и врождённую ловкость другого, чтобы растащить своих шипящих жёнушек. В общем, мирная жизнь большого семейства шла своим чередом, конечно же, не без вспышек страстей, столь свойственных знойным южанам. Тем более ценимы были семейные радости, чем меньше времени оставалось до начала следующей весны, на которую был назначен грандиозный военный поход в Сирию.