— Ну, чего ты болтаешь? — испуганно воскликнул слабым голосом Рахотеп. — Ты что же, обвиняешь славного фиванского номарха Яхмоса в подготовке заговора против нашего божественного властителя?

— Да он просто нахлебался вина, как бегемот воды в Ниле, — проворчала Нуфрет. — И чего ты несёшь, дурачина?!

— Ну, а зачем, спрашивается, блокировать порт и перекрывать все улицы рогатками, а? — стоял на своём пьяный Хаемхет, качая головой и выпучив остекленевшие глаза. — Ну, зачем, я спрашиваю?! Отвечайте, я вам говорю, — старый воин ударил своим кулачищем по столику, и осколки посуды вместе с деревянными щепками разлетелись по всему залу.

Риб-адди многозначительно переглянулся со своим сидонским знакомым.

— О, Амон великий! — воскликнула его сестра. — Опять напился до безобразия. Этого отставного бабуина хоть не приглашай, вечно испортит всё застолье. А ну, быстренько, отведите его в задние покои, пусть там проспится. Больше ни капли вина ему не давать, а то разнесёт весь дом, как бешеный носорог.

Внучатая племянница покойного фараона встала, бросила белую тонкую салфетку на стол и величественно вышла из зала.

— Зачем, я спрашиваю?! — рычал, как целая стая львов, уводимый из зала слугами другой родственник великого покойника, неугомонный воин Хаемхет. — Я уже послал своих гонцов предупредить нашего фараона, — на ходу объяснял он слуге, обнимая его за шею. — Я ведь не какая-нибудь там вшивая канцелярская крыса, меня не проведёшь, мне все эти уловки знакомы... — постепенно затихал голос разбушевавшегося вояки, удалявшегося по закоулкам коридоров.

Рахотеп извинился перед гостем, и пир закончился. Все предметы в центре зала уже были окрашены в багрово-кровавый цвет вечерней зари. Сидонянин, поблагодарив хозяина за гостеприимство, не спеша направился в свои покои, Риб-адди пошёл его проводить, а Рахотеп остался в опустевшем зале, где слуги проворно убирали столики, посуду и вытирали пол тряпками.

— А ведь и правда похож, если сбрить бороду и волосы на голове, — вдруг сказал себе под нос хозяин усадьбы и со страхом круглыми глазами уставился в дверной проём. — Да что, я с ума сошёл или вино мне тоже в голову ударило? — Рахотеп поднялся и нетвёрдой походкой вышел из зала. — Кажется, мне опять нехорошо. Завтра приглашу брадобрея, пусть мне кровь пустит, — бормотал он себе под нос.

Утром на следующий день многие фиванцы, узнав о приезде фараона, попытались спуститься из города в порт, но их не пустили туда воины номарха Яхмоса, плотной стеной окружившие берег реки в этом месте. В порту Фив кроме них не было ни души. Торговые суда оттеснили подальше, чтобы не мешать причалить кораблю фараона. Вся набережная была застелена алыми коврами. В центре её возвели квадратный помост для важных персон, на который вскоре взошли номарх фиванского нома Яхмос и второй жрец Амона Пенунхеб. Визирь верхнего Египта престарелый Инуи сказался больным и не приехал встречать своего повелителя.

— Выжидает, старая черепаха, чем дело кончится. Кто победит, к тому и присоединится, — проворчал в ухо жрецу Яхмос, когда они усаживались в кресла на помосте.

Одни слуги держали светлые широкие зонты, а другие обмахивали хозяев опахалами из страусовых перьев. Лица обоих сановников были белыми от волнения. Оба хорошо понимали, что в ближайшее время их судьба решится: или они добьются всего, о чём мечтали, или... Но об этом не хотелось даже и думать!

Наконец на реке показался большой оранжевый прямоугольник паруса корабля фараона. На берегу грянула бравурная музыка. По увитым цветами сходням на берег сошли приближённые фараона, затем появился и он сам в своих знаменитых позолоченных парадных доспехах и остроконечном шлеме с небольшим забралом, прикрывающим верхнюю часть лица. Плечи и голова ослепительно сияли на солнце нестерпимым золотым огнём.

Номарх Яхмос, облачённый в светлые, льняные, богато украшенные вышивкой одежды, стоя на помосте рядом с Пенунхебом, смертельно белым под стать своим простым жреческим одеяниям, вместо того чтобы кинуться под ноги властелину и покорно простереться перед ним на животе, поднял руку с алым платком и дважды махнул. Тут же десятки воинов с копьями наперевес кинулись на фараона и его свиту. На коврах, застилающих набережную, началась ожесточённая резня. Но численный перевес явно был на стороне заговорщиков. Они смяли охрану фараона, и вскоре сверкающий золотом гигант рухнул под радостно-победоносные крики копейщиков фиванского номарха.

Яхмос не выдержал и сам, косолапо переставляя короткие, кривые и толстые ноги, ринулся в свалку на причале, расталкивая своих воинов. Он подскочил к поверженному властелину, по нижней части лица и по шее которого обильно текла кровь, нагнулся, нетерпеливо сорвал золотой шлем и с хриплым криком удивления и одновременно ужаса отпрянул. Перед ним лежал, тяжело дыша, горбоносый раненый азиат, побритый и загримированный под фараона.

— Это не он! — закричал оглушительно-утробным голосом Яхмос, изумлённо переводя взгляд с корабля на набережную, где лежали десятки убитых и раненых и толпились, обагрённые своей и чужой кровью, его воины в коричневых набедренных повязках, тяжело переводившие дыхание и судорожно сжимающие в руках секиры и серповидные мечи, которыми минуту назад они отчаянно орудовали. — Где же Рамсес? — проговорил «крокодил», ощерив свою зубастую пасть.

— Ты не меня ищешь, презренный предатель? — вдруг раздался спокойно-уверенный голос.

Люди на набережной обернулись и уставились вверх на откос. Из городских улиц тяжёлой поступью выходили шерданы в рогатых шлемах с длинными прямыми мечами, высокие могучие копейщики и проворные лучники, уже натянувшие тетиву своих луков и ждущие только команды, чтобы обрушить на заговорщиков град смертоносных стрел, с такого близкого расстояния ветераны финикийской кампании не промахивались. Но Рамсес, стоящий на колеснице в полном боевом вооружении победоносно, сияя доспехами на утреннем солнце, приказал:

— Брать заговорщиков живыми!

Буквально через несколько минут все были повязаны и, понуро опустив головы, со спутанными руками за спиной, шли в сопровождении караула в крепость, расположенную в центре города, где находился дворец фараона и одна из самых больших тюрем страны.

Несколько дней испуганные фиванцы сидели по домам. В городе не работали даже базары. А по пустынным пыльным улицам печатали свой тяжёлый шаг военные патрули из корпуса Амона, который был скрытно передислоцирован из Финикии и, окружив плотным кольцом городские стены, чтобы и мышь не могла проскользнуть, теперь наводил порядок в мятежной столице Верхнего Египта. Кроме военных по Фивам бродили, как своры легавых, отряды чернокожих маджаев под предводительством начальника стражи Меху. Пришёл его звёздный час. Свирепые нубийцы врывались в дома заговорщиков и их родственников, переворачивали всё вверх дном от крыши до погребов. Под аккомпанемент женских воплей и детского плача, они вытаскивали прятавшихся государственных преступников и тащили их на допросы и расправу во дворец. Вскоре в мрачных подвалах оказались все участники злополучного пира у Яхмоса, состоявшегося накануне приезда фараона. Не трогали почему-то только Иринефер, жену мятежного номарха и любовницу главного заговорщика, Пенунхеба. Но наступил и её черёд.

Незаконную дочь фараона Хоремхеба доставили на носилках под усиленной охраной ко дворцу в центре Фив ровно в полдень на третий день после неудавшегося покушения на живого бога, властелина Египта, Рамсеса Второго. Когда она ступила с деревянного настила носилок на утрамбованную и высушенную солнцем до крепости камня глинистую поверхность площади, то сразу же увидела длинный ряд кольев. На них были посажены все главные заговорщики. Многие ещё стонали и хрипели, дёргая ногами и руками, крепко связанными за их спинами. Лужи спекающейся крови застывали под жарким солнцем у основания кольев. Мириады мух облепили свои жертвы.