Тот покраснел и сделал вид, что явный намёк братца его совсем не касается. Рахмира же улыбнулась и ещё теснее прижалась к сидевшему рядом юноше.

— Я своего мужа буду любить и лелеять. Не то что сама, а никому в мире не дам на него и замахнуться, — она шутливо показала кулак братцам.

Те в ответ громко захохотали. Буйволята были всё же неплохими, добродушными и быстро отходчивыми ребятами.

— Да, Рибби, в могучие руки ты попал, тебе только позавидовать можно. Рахмира девка что надо! — Пасер, сидевший рядом, хлопнул одобрительно по спине свою двоюродную сестрицу, которая от шлепка могучей руки чуть не вылетела из кресла.

— О, Амон всемогущий! Да ты Пасер с ума, что ли, сошёл, у меня же на спине синяк выступит такой, что сквозь платье светиться будет целую неделю. Носорог ты неповоротливый. У тебя же не ручищи, а гранитные колонны.

— Ничего, до свадьбы заживёт, — прищурился насмешливо Кемвес. — А Пасеру нужно податься не в корпус стражи, ведь там он половину наших горожан просто нечаянно перебьёт сгоряча, а в армию. Вон наш повелитель сейчас усердно набирает новобранцев в корпус Птаха, чтобы идти с хеттами воевать. Туда Пасеру и нужно направиться: там есть где разгуляться силушке и богатую добычу привезти можно домой.

— Ох, и хитёр ты, Кемвес, — сказала Рахмира, грозя пальцем. — Это он хочет, чтобы, ты, Пасер, пойдя по военной стезе, освободил ему в будущем место вашего папаши.

— Ты овечий курдюк! Забудь об этом! — рявкнул старший брат и врезал оплеуху Кемвесу, который вновь оказался на полу.

— Да что вы всё меня лупите по обеим щекам? Хороши родственнички, хоть из дому беги! — взвыл младший братец. — Этак я и пообедать не смогу, больно будет рот открыть. Ну и угораздило меня родиться младшим в семье, в которой у всех тяжелейшие кулаки! — Кемвес быстро, не вставая, на четвереньках отполз подальше от брата и только тогда поднялся.

В этот момент в комнату вошла Хафрет, мать буйволят. Это была высокая, краснолицая, очень полная женщина с коротким чёрным париком на голове, сидящим чуточку набок. Она только что инспектировала деятельность своих кухарок, которых пришлось немного потаскать за волосы, чтобы те не забывались, когда говорят с госпожой, не пересаливали суп и не воровали пряности. Отдуваясь, Хафрет вошла в столовую залу и тут же громко вспомнила Сетха, злого бога, считавшегося на юге Египта главным недоброжелателем местных жителей.

— Да что вы тут, Сетх вас забери, паршивцы неумытые, поразбросали свои копья да луки, пройти по дому спокойно нельзя, вечно спотыкаешься об эти деревяшки! Вы что с папаши своего пример берёте? У того они тоже всегда даже у постели валяются! Сколько с дня нашей свадьбы не талдычу ему о том, что их надо аккуратно на стенах развешивать, всё без толку. Только отмахнётся и швыряет, как заявится домой после работы, эти дурацкие штуки прямо посредине комнаты. Устал, видишь ли, на службе, замаялся, бедненький, молотить по мордасам всех без разбору, руку ему протянуть к стенке лень, где крюки для этого барахла прибиты, — ругалась Хафрет, поправляя парик и переводя дух. — Здравствуй, Рибби, — кивнула она юноше и тут же закричала зычным голосом слугам: — Да вы там уснули, что ли? Подавать будете или нет? Ждёте, когда похлёбка совсем простынет, распутники и тунеядцы! — она уселась за небольшой круглый столик в центре зала и обвела всех присутствующих большими, чуть навыкате глазами. Её двойной подбородок недовольно колыхнулся, когда Хафрет увидела свою племянницу, продолжающую сидеть рядышком с Риб-адди.

— Ты бы ещё ему на колени при всех-то забралась, — выпалила она свирепо, но в глазах заблестели весёлые огоньки. — Ох, избаловала я тебя, девка, ох избаловала. Пороть тебя в детстве надо было, тогда бы сейчас, как шёлковая была. А ну, молодняк, садитесь за свои столики и не сметь рот открывать, когда старшие вам не велят, — предостерегающе подняла свою круглую, упитанную руку хозяйка дома, заметив, что племянница хочет что-то ответить.

Слуги внесли на больших подносах закуску и глиняные миски с бараньей похлёбкой. В доме Меху гастрономических изысков не любили, готовили по старинке, но сытно. Риб-адди вздохнул.

«Опять придётся наедаться до отвала, иначе тётка Хафрет совсем оскорбится», — подумал юноша и принялся уписывать за обе щеки большой глиняной ложкой ароматную похлёбку с крупными кусками жирного мяса.

После сытнейшего обеда Риб-адди с округлившимся животом, комично выглядевшим на его стройном, поджаром теле, вышел подышать вечерним воздухом в сад. Солнце уже заходило за лилово-серую кромку гор на западе. Верхушки пальм и сикимор в саду окрасились густым багровым светом. Риб-адди, делая вид, что бесцельно прогуливается, не спеша прошёл по песчаной, тёплой дорожке почти до конца, а потом свернул направо между густыми кустами и оказался у беседки, скрытой от посторонних глаз живописной завесой виноградных лоз с крупными зелёными листами и лиловыми гроздями, быстро созревающими на жарком африканском солнце. Здесь его уже ждала Рахмира. Молодые люди обнялись. Девушка страстно принялась целовать юношу, который выглядел несколько смущённым. Риб-адди льстило, конечно, что такая, всеми желанная, богатая невеста влюбилась в него по уши, но сам-то он был почти равнодушен к ней. Ни её богатства, ни она сама особенно не привлекали, и ему было немного стыдно прикидываться влюблённым. Однако расчётливый ум финикийского торговца, доставшийся от матери, говорил: ничего предосудительного в том, что он нашёл себе богатую невесту нет, брак — дело серьёзное и главное в будущей невесте не красота, а характер и, конечно же, приданое. Но кровь отца, гордого и своевольного египетского аристократа, порой неожиданно вдруг начинала играть и юноше казалось, что он исполняет постыдную роль. Риб-адди стоял, не в силах ни уйти, насмерть обидев девушку, ни отдаться страсти. Наверно, по закону притягивания друг к другу противоположностей, Рахмира тем сильнее желала своего любимого, чем холоднее и нерешительнее он был.

— Обними меня, Рибби, покрепче, я так по тебе соскучилась, — ворковала девушка, покрывая поцелуями лицо, шею, плечи юноши. — Не бойся, здесь нас никто не увидит.

Южный темперамент юного писца, освободившись от сковывающего контроля запутавшегося в противоречивых мыслях и ощущениях разума, наконец-то вспыхнул, и он так стиснул в объятиях девицу, что та чуть не задохнулась. Почувствовав, что её укладывают на деревянную скамейку и задирают платье, Рахмира оттолкнула разошедшегося жениха и по-женски непоследовательно вскрикнула:

— О, боже, ты с ума сошёл, Рибби, ведь здесь нас могут увидеть!

— Да нет никого поблизости, и темно уже, — проворчал распалившийся юноша, пыхтя, как молодой буйвол. — Да и ты только что сама сказала, что здесь нас никто не увидит.

— Нет, нет, — пропищала девица, — только не здесь, не сходи с ума, милый. На днях я буду спать на крыше вон в том флигеле, показала она рукой в сторону пристроек к большому дому, — тогда ты опять придёшь ко мне и никто нам не помешает.

— Фу-ух, — отдувался недовольный Риб-адди, вновь натягивая набедренную повязку, — с вами, женщинами, не соскучишься: то обними, то не обнимай, то не увидят, то увидят...

Рахмира, приводя в порядок своё платье и тоже переводя дыхание, вдруг насторожилась:

— О каких это женщинах ты говоришь? — она вцепилась острыми коготками в локоть жениха. — У тебя что, кто-то есть? Ты завёл себе любовницу?

— Ой, да ты мне руку насквозь ногтями-то проткнёшь, — скривил губы юноша. — Нет никого у меня!

— Рибби, не лги мне, признайся, ты спутался с ливийкой Маей? — повысила голос девушка.

— Да ты что белены, Рахмира, объелась? Какая Мая? Да и откуда ты знаешь о Мае? Кто-то из слуг тебе эту чушь сболтнул?

— Значит, всё же спутался? — Девица взмахнула рукой, на которой тускло в сумерках блестели золотые браслеты. — Да я вам обоим глаза повыцарапаю! — взвизгнула Рахмира, уже совершенно потеряв голову от ревности.