— Ну и пусть, — махнула беззаботно рукой Арианна, — я не хочу старухой. И сделаю всё, чтобы мой сын Рамери стал фараоном.

— Да, какой из него фараон, из пьяницы-то этакого! — запричитала Нинатта.

— А ну замолчи! — уже всерьёз разъярилась Арианна. — Все ополчились на моего сыночка. Да, у него есть недостатки, но это не значит, что он должен уступать первенство выродкам Истнофрет[82]. Не будет этого, я всё сделаю, чтобы Рамери стал правителем страны высокомерных египтян. — В этот момент глаза царицы загорелись почти сумасшедшим огнём, как было всегда, когда речь заходила о её единственном ребёнке, которого она с трудом родила уже в зрелом возрасте.

Продолжая переругиваться на ходу по-хеттски и по-египетски, женщины вышли из покоев царицы и перешли в сопровождении многочисленных слуг и кучки воинов на половину царевича. Его они застали сидящим в кресле с бокалом вина в руке. Изнеженный облик юноши производил на всех, кроме его матери, отталкивающее впечатление.

— Ты и сейчас напился, дурак, и это в такую-то ночь! — не выдержала царица. — Или ты просто трусишь?

Арианна сбросила на пол с круглого столика, стоявшего перед царевичем, кувшин вина.

— Пара бокалов хорошего вина никогда не помешают, — проговорил Рамери надменно. Но когда он встал, то ноги явно его не слушались.

— Держите его под руки, — приказала слугам царица и, обратясь к воинам, велела: — За мной! — Широким мужским шагом она направилась к дворцу фараона. Кучка воинов неуверенно шагала следом.

А в это время Риб-адди докладывал фараону сведения, которые ему сообщил Хеви. Их подтверждали и другие агенты в окружении честолюбивой хеттки.

— Опять неугомонная Арианна собралась меня свергать! — рассмеялся Рамсес, выслушав своего главного визиря. — О, Амон, ей ведь уже пятьдесят шесть лет, а она никак не оставит своих сумасбродных планов о создании всемирной монархии, которая бы объединила Египет, хеттское царство и даже Вавилон.

— Не пятьдесят шесть, а только пятьдесят! — возмущённо воскликнула царица, врываясь в покои мужа.

Шерданы из охраны фараона отсекли сопровождение из хеттских воинов, пропустив только царевича, поддерживаемого слугами с двух сторон.

— Ну, вот и пожаловала хеттская пантера, — сказал, грустно улыбаясь, Рамсес. — Что ты сейчас задумала?

Он встал во весь рост. Ночь была жаркой и на фараоне был только маленький передник. Рамсес был также строен, как и в молодости. Словно и не прошли те тридцать пять лет, которые отделяли обоих от памятной встречи в шатре под Сидоном. Арианна невольно залюбовалась мужем, но спохватилась.

— Ты просто колдун, — произнесла она горько, — все вокруг стареют, покрываются морщинами, даже твои старшие дети превращаются в стариков. А ты всё так же молод и красив, как прежде...

— Ты врываешься ко мне ночью с воинами, чтобы сообщить об этом? Или ты задумала что-то другое? Например, лишить меня трона? — Рамсес смотрел на жену с грустной улыбкой.

— Ты останешься фараоном, если сделаешь своим соправителем нашего сына — Рамери! — выкрикнула Арианна. Её глаза загорелись сумасшедшим огнём. Это насторожило фараона: игра становилась опасной.

— Этого пьяного ублюдка сделать соправителем? — Рамсес указал на покачивающегося в руках слуг молодого человека, которого совсем развезло от выпитого вина. — Ты хоть понимаешь, что ты делаешь, Арианна? Кого ты пытаешься втащить на престол?

— А ты бы хотел видеть своим наследником любимчика Хаемуаса? Его мамаша, змея Истнофрет, конечно, была бы рада до смерти. Но этому не бывать!

— Здесь ты вся, Арианна! — фараон сделал шаг вперёд. — Готова своими руками убить любимого мужа, чтобы навредить сопернице! Ведь ты всё ещё любишь меня, я знаю!

— Ты просто околдовал меня! А ведь я уже превратилась в старуху. У меня морщины на лице, и я не могу их скрыть никакой пудрой, груди одрябли, ноги стали, как палки... А ты красив и выглядишь таким молодым. Тебе нужны юные любовницы! И я знаю, что их у тебя сотни, у сладострастного негодяя! Да будь ты проклят! Мы умрём вместе! — Осатаневшая от ревности женщина, выхватив кинжал, спрятанный в складках платья, кинулась на Рамсеса и замахнулась, намереваясь ударить его в грудь. Несмотря на то что ей было почти шестьдесят лет, движения были быстры, а рука тверда. Муж с трудом перехватил запястье своей взбесившейся от ревнивой любви и неумолимо надвигающейся старости жены и сжал его так, что захрустели кости. Кинжал со звоном упал на мраморный пол. Арианна попыталась вырваться, но вдруг судорожно припала к груди мужа и стала осыпать его поцелуями.

— Будь ты проклят, Сеси, — причитала она, — ты совсем свёл меня с ума, старую дуру... — Тут она вздрогнула, глаза расширились, по всему телу пробежала мучительная судорога и царица Египта, божественная Маатнофрура, — Арианна умерла, как и мечтала, в объятиях своего страстно любимого и одновременно ненавистного Сеси. Усталое сердце не выдержало последнего взрыва необузданной страсти хеттской пантеры.

Рамсес отнёс жену на ложе и закрыл ей глаза, целуя в лоб. И тут впервые в жизни стоящий рядом Риб-адди увидел, как слеза пробежала по щеке его повелителя. Фараон сделал знак, чтобы все удалились из опочивальни.

— А что делать с ним? — спросил визирь, указывая на царевича. Рамери, глупо и пьяно улыбаясь, смотрел на труп своей матери.

— Отправьте куда-нибудь подальше, видеть его не могу! — махнул рукой Рамсес, с брезгливой жалостью посмотрев на сына. — Ну хоть в Нубию... Пусть живёт там по-царски, всё равно скоро сопьётся вконец и погибнет.

Придворные, кланяясь и пятясь, покинули спальню фараона. Риб-адди, выходя последним и закрывая за собой дверь, видел, как Рамсес сел на край кровати и горестно склонился над умершей.

Через семьдесят дней мумию Арианны похоронили в Фивах. Правда, никто не знал, где упокоится её тело. Расположение гробниц членов семьи фараона держалось в строжайшей тайне. Глубокой ночью после всех дневных обрядов мумию в саркофаге вынесли жрецы из храма Амона и под покровом темноты переправили на западный берег, где тайно и захоронили в приготовленную заранее усыпальницу.

А через месяц после окончания траура, перед отъездом в Пер-Рамсес, Риб-адди принимал гостей в старом фиванском доме своего давно уже умершего отца, Рахотепа. Мать Зимрида, тоже уже несколько лет как покоилась в роскошной усыпальнице, построенной сыном и расписанной сценами домашней жизни, которую она так любила, и видами финикийского города Библа, давно покинутой, но не забытой родины. Риб-адди пил вино на пиру, сидя рядом с двоюродным братом Кемвесом, ставшим недавно после смерти своего отца Мехи главой Фиванского нома. Рядом расположилась и дородная Рахмира, бывшая когда-то невестой Рибби, превратившаяся теперь в пожилую матрону. Но и сейчас она порой ревниво посматривала на Риб-адди, когда к нему, как бы невзначай, подбиралась поближе голенькая танцовщица, кокетничая подведёнными малахитом глазками и позванивая серебряными бубенчиками, прикреплёнными на браслетах, и ожерельем, составлявшими её единственный наряд. Визирь, приехавший в Фивы на торжественные похороны Арианны один, без любимой жены Бинт-Анат, весело поглядывая на миленькое личико танцовщицы, почему-то вспомнил свою давнишнюю любовницу, белокожую ливийку Маю с бесподобными голубыми глазами.

— Пей, Кемвес, и прославляй жизнь, — вдруг сказал брату всегда сдержанный Риб-адди, — ведь мы ещё молоды, несмотря ни на что!

Он вскочил и, стройный, гибкий, в одной льняной, белой, коротенькой набедренной повязке начал задорно танцевать с молоденькой, прелестной соблазнительницей. И в тот момент, когда Рибби уже хотел улизнуть от пирующих с танцовщицей во внутренние покои, в залу вошёл очень высокий бородатый финикиец, завёрнутый в пурпурное покрывало. Риб-адди пристально всмотрелся в гостя, и челюсть его отвисла от удивления. Перед ним был фараон собственной персоной с накладной бородой и в том же одеянии, в каком он предстал тридцать пять лет назад в этом зале перед семьёй Рахотепа.