Риб-адди вошёл в столовую, большую квадратную комнату с высоким потолком. Она находилась в центре просторного дома. Столовая была выше остальных комнат, и её окна располагались под самой крышей. Свет, падающий с высоты, освещал только центр комнаты, создавая в зале приятный полумрак по углам и вдоль стен, побелённых внизу и раскрашенных вверху в светлые пастельно-кремовые тона. Здесь было прохладно. Изредка в длинные окна под крышей влетали ласточки и стремительно проносились между высоких деревянных, коричневых с зелёными капителями, колонн, напоминающими стройные финиковые пальмы, которые подпирали потолок, покрашенный в синий, небесный цвет. В столовой уже все собирались на поздний обед.

Юноша весело и непринуждённо поздоровался с двумя своими двоюродными братьями, младшими сыновьями дяди Меху. Они были вылитыми, но только уменьшенными копиями своего отца. Буйволят интересовали только охота, да деятельность городской стражи, когда доходило до усмирения бунтов черни и телесных наказаний преступников. В школе писцов, которую уже закончил Риб-адди, они учились очень плохо, но все были уверены, что в корпусе стражи в Фивах сыновья займут достойное место, благодаря протекции отца, и с успехом пойдут по его стопам. А что ещё нужно от стражника, как не крепкие мышцы, свирепый нрав и склонность к самоуправству?

Рибби не очень то любил своих двоюродных братцев. Уж больно они были разные. У него не было желания расспрашивать их о том, сколько антилоп они подстрелили из луков, носясь как бешенные на колесницах по саванне, которые простиралась у долины Нила. Буйволята в свою очередь недолюбливали заносчивого, как они полагали, братика, который слыл в школе таким учёным и примером которого им постоянно мозолили глаза, ставя сыночка финикийской рабыни в образец для подражания, укоряя в лентяйстве и просто глупости.

— К нам пожаловал великий учёный, — взмахнул длинными, как у обезьяны, мощными ручищами Пасер, старший из братьев. — Добро пожаловать, свет мудрости! Мы, жалкие смертные, целуем прах у твоих ног.

— О, мудрейший из мудрых, предскажи нам нашу судьбу, умоляем тебя! — комично запричитал, склоняясь в подобострастных поклонах младший брат, Кемвес, и не удержавшись, захихикал. На его круглом лице любителя сладостей играла широкая улыбка.

— Я предсказываю вам, о глупейшие из глупейших, что вас будут обводить вокруг пальца самые тупые преступники, когда вы начнёте служить в городской страже. И в конце концов вы не только не займёте место своего всеми уважаемого отца, но попадёте начальниками стражи в самые заштатные городишки южной Нубии, где даже мартышки будут потешаться над вами, — величественно воздел руки к потолку Риб-адди. — А теперь поцелуйте мою священную пятку и забейтесь по углам, трусливо поджав хвосты и прищемив свои зловредные языки зубами, дабы не оскорбить уши мудрейшего из мудрых очередной глупостью.

— Ах ты, мерзкий писаришка, — одновременно взвыли уязвлённые до глубины души буйволёнка и кинулись с кулаками на своего острого на язык двоюродного братца, как это делали не раз в детстве.

— Сейчас ты узнаешь, что такое увесистый египетский кулак, жалкий потомок финикийских торгашей! — орал старший братец.

— А ну-ка прекратите махать кулаками, дурни вы эдакие, — вдруг раздался звонкий, девичий, самоуверенный голос.

В столовую вошла тяжёлой переваливающейся походкой невысокая смуглая девушка. Это была Рахмира, племянница Меху, дочь его умершего несколько лет назад брата. Она была сиротой (мать скончалась ещё при её родах) и жила вот уже несколько лет в доме своего дядюшки. Несмотря на молодость, а она была ровесницей Риб-адди, на её лице застыло властное выражение, и по тому, как решительно шагала по дому своего дяди эта полная девица, можно было догадаться, что она здесь отнюдь не бедная родственница, И правда, все знали, что её отец, бывший важным чиновником в соседнем городе Коптосе, оставил приличное состояние в золоте и драгоценностях, а также обширные поместья. Всё это делало невзрачную девицу с крупными, грубоватыми чертами смуглого лица в глазах буйволят необыкновенной красавицей и даже более авторитетной, чем их родная мать. Хафрет кстати страстно мечтала, чтобы один из её горячо любимых сыночков стал мужем привередливой двоюродной сестрицы и завладел её богатствами, а также правом впоследствии принять ту высокую должность, которую занимал покойный родственничек. Поэтому братья, как только услышали властный окрик, сразу опустили свои огромные кулаки и кинулись двигать кресло, на котором обычно сидела их двоюродная сестра за обедом. Но Рахмира прошла мимо туповатых подлиз, так откровенно жаждущих её богатств, и приблизилась к Риб-адди.

— Наконец-то, Рибби, ты появился у нас. Все только и говорят о том, что тебя взял в свои писцы сам Пенунхеб, второй жрец Амона, который уже давно заправляет в храмовой жизни! — воскликнула девушка и по-родственному чмокнула юношу в щёку, в этом поцелуе явно сквозило чувство более глубокое. — Можно сказать, что все Фивы знают об этом, а мы и не догадывались ни о чём, пока соседская кумушка не выболтала новость нашей прислуге. Садись и сейчас же всё рассказывай.

Они уселись рядышком на одно низкое и широкое кресло. Рахмира так и льнула к молодому человеку, прижимаясь к нему круглым голым плечом и тяжёлым бедром, затянутым в тонкую белоснежную льняную материю, больше похожую на полупрозрачный шёлк. Риб-адди дёргался от этих прикосновений: столько жизненных сил и скрытых женских желаний накопилось в девице. Он поморщился и ответил:

— Прежде всего хочу тебя поблагодарить, что ты меня избавила от кулаков этих великовозрастных болванов, твоих братцев. Что же касается начала моей службы у Пенунхеба, то я сегодня до полудня и не ведал, что всё так обернётся, и сам узнал об этом лишь тогда, когда солнце уже начало опускаться с небосклона. Как об этом узнали фиванские кумушки, я даже представить не могу, ведь как только я вышел из дворца Пенунхеба, так сразу же отправился сюда и ни с кем по дороге не говорил, — юноша удивлённо глянул на свою дальнюю родственницу, которая была ему скорее свойственницей, ведь в их жилах не текло ни капли родной крови.

— Ой, чему тут удивляться, — махнула рукой Рахмира. На её запястье блеснул массивный золотой браслет. — Ведь между слуг новости передаются быстрее голубиной почты. Ты ещё сидел во дворце, а слуги уже шушукались по углам. И, конечно, среди них были пришедшие из соседних домов бездельники, которые вместо того чтобы работать, шляются по гостям, пьют на кухнях господское пиво и перемывают своим и чужим хозяевам косточки. Известное дело! А сам-то ты рад этому назначению?

— Конечно, — проговорил юноша без особого энтузиазма в голосе.

— Что-то незаметно, — девица хмыкнула. — Ну ничего, мы поговорим об этом наедине после обеда, — прошептала она ему на ухо, не удержавшись, чтобы не поцеловать ещё раз в смуглую щёку.

— Ишь ты, как наши голубки воркуют! — грубовато проворчал старший брат Пасер. — Ты бы, Рахмира, поприличней себя вела с чужими, то людьми.

— Какой же он мне чужой? — рассмеялась девушка. — Такой же, как вы, двоюродный брат.

— Ну, нас-то ты не целуешь в щёчки, — подкрался младший брат Кемвес, улыбаясь во всю ширину своих толстых щёк. — А, может, поцелуешь и другого своего братика, а? Хотя от тебя дождёшься, как же! Давай лучше я тебя поцелую.

Рахмира, не долго думая, влепила ему звонкую оплеуху. Кемвес картинно свалился навзничь на пол, покрытый светло-коричневой плиткой. Его деланно испуганная физиономия с выпученными глазами была столь забавна, что и старший его брат, и Риб-адди расхохотались. Сам толстяк, лёжа на полу, поднёс руку к своей щеке, на которой маячило большое красное пятно от удара, потёр и добродушно рассмеялся.

— Да, тяжёленькая же у тебя ручка, Рахмира, — проговорил он хрипловатым баском, иногда по молодости срывающимся на дискант. — Тебе бы в городскую стражу идти, уж там бы ты развернулась, все горожане, как по струнке бы, ходили. Бедный твой муж, какая же незавидная судьба его ждёт! — и младший брат лукаво посмотрел на Риб-адди.