Берс притянул меня к себе и обнял:

— Прости, цветочек. Берс немного был зол и в последнее время вообще отвык от цветочков. Не поверишь, но я иногда скучал по тебе. Никто больше так не расхвалилва ночи, проведенные со мной.

Я разрыдалась. Причем истерически, до трясучки. Берс гладил меня по голове и спине, говорил какие-то глупости ласковым голосом.

— Эх, Нейка, чувствую я в тебе нашу погибель. Доведешь нас до гибели. Что ж, по делам и расплата. За все надо ответ держать. Значит, ты наша божья кара? Не простишь ведь ни одного, ни другого, так и будешь мучить? Эх, дурачье молодое. И тогда было все понятно. Мерялись у кого яйца круче, домерялись на свою голову. Упрямство и гордыня. Как и в тебе сейчас…

Болтал он всякие глупости, которые я не слушала и не слышала, успокаивая.

Когда я перестала сотрясаться от рыданий, я отодвинулась от Берса — всю рубаху ему промочила и исслюнявила. Но он даже не обратил внимания.

— Не оставайся одна в эту ночь. Вам, с болезненной гордыней, вообще лучше одним не быть, — непонятно сказал он. — Меньше дум, меньше проблем от вас.

Он погладил мои руки, поцеловал их на прощание и вышел. Тут же вернулась Сапфира, испуганно на меня глядя.

— Нейка, — подошла она ко мне, обняла и заревела.

— Ты чего? — испугалась я.

— Я за тебя испугалась, — призналась она, сквозь рыдания.

— Из-за Берса что ли? — не поняла я.

— Нет, вообще… Никогда не слышала, чтобы ты так рыдала…

— Да все нормально, Сапфир. Это просто срыв. Я не железная… — теперь успокаивающе гладила по спине ее я.

— А я думала, алмазная, — хохотнула она сквозь слезы.

— Нет, увы. Баба Шартю всегда говорила, что лучше быть тонким ивовым прутиком — как его не гнут во все стороны, он не ломается.

— Какая мудрая эта баба Шартю. Ты часто ее слова вспоминаешь.

— Да, такая она была — простая, добрая и мудрая. Я такой богиню разума Ему и представляю с тех пор.

— Она в храмах — прекрасная молодая женщина, — ужаснулась моему богохульству Сапфирка. Даже плакать перестала.

— Такой представляют ее скульпторы. А я могу представлять ее бабой Шартю — кто мне запретит? — улыбнулась я.

— А если она услышит?

— Думаешь, обидится? Баба Шартю — хорошая. Я бы хотела быть на нее похожей в ее возрасте.

— Вот именно — в ее возрасте! А богиня — бессмертная, а потому вечно молодая.

— Вот когда ты с ней встретишься, тогда и сможешь утверждать, молодая она или старая.

— А ты встречалась с каким-нибудь богом? — спросила Сапфирка.

— Ты шутишь что ли? Боги давно нас покинули и не являются детям своим.

— Но Паучиха-то живет с людьми…

— Не совсем с людьми, и она не совсем богиня.

— Почему не богиня? Она дочь богов, значит, богиня. Просто младшая, а не старшая.

— Но что-то встречаться с ней никому не хочется, — заметила я с улыбкой.

— Почему, я бы встретилась. Издалека, одним глазком посмотреть, — улыбнулась в ответ Сапа.

— Боюсь, так не получится. Она тебя заметит.

— И что, съест?

— Съест-не съест, а слухи ходят разные. Что люди для нее как игрушки. Кого захочет, приласкает, кого — замучает. Играется как хищник с жертвой, а что потом с этой жертвой будет — никто не знает, так я думаю, ничего хорошего. Так что не дай боги привлечь ее внимание к себе.

— Это тоже баба Шартю сказала?

— Нет, она о ней и не слыхала. В глухой деревне жила. Это я от других наслушалась, кто к нам в поместье приезжал, слуги меж собой болтали, новостями делились. Особенно любили тех, кто из столицы, слушать. Но мне кажется они больше привирали. Их послушать — каждый день что-то случается у них там. А я сколько раз в столицу не ездила, так скукота одна, сидишь в особняке целыми днями запертая, только и развлечение одно — других слушать.

— Нейка, скажи, а Ауруг — он тебя ведь знает, да? Ты не просто служанка в поместье для него.

— Мы были друзьями в детстве. Когда-то очень давно. А потом мы выросли, — вздохнула я.

10 лет назад, поместье Литтерацев.

— Нея, Нея, соня, да вставай же ты, — толкал меня в бок Ауруг.

Я проснулась, протерла глаза. Рядом всхрапнула Жалка. На соседней кровати сладко сопели Ларпуша, Маслена и Капка. Передо мной сидел Ауруг, ожидая, когда мои глаза привыкнут к темноте ночи. Даже в темноте я увидела, как нетерпеливо поблескивают его глаза.

— Я думал, Фелисию раньше разбужу, — упрекнул он меня. — Пойдем, я покажу тебе, чему научился.

Я была главным зрителем и судьей новых полученных магических знаний и экспериментов Ауруга. Мы с ним не виделись несколько дней, потому что в последнюю нашу вылазку в лес за понадобившемуся ему пером сероки для очередного магического эксперимента, он упал с дерева и вывихнул ногу.

Кое-как я дотащила его до дома, но ему пришлось на некоторое время угомониться, проводя его в постели. Но активный Ауруг времени зря не терял, а посвятил это время учебе. И теперь ему не терпелось похвастаться.

— А днем этого нельзя было сделать? — прикрыла я зевок ладошкой, пытаясь в полной мгле нащупать дорогу.

Сегодня тучи заволокли небо, поэтому в небе не светили ни звезды, ни Сонма*.

Пока Ауруг постигал магическую науку, я с другими девочками собирала ягоду, поспевшую на болотах в дальних углах имения, почти в дне пути. Меня заела мошкара, и сейчас зуд от многочисленных укусов, после небольшой паузы во время сна, начал воспаляться и набирать обороты.

— Нет, нетерпеливая. Сейчас узнаешь, почему.

Он остановился и между нами вспыхнул световой шарик, настолько яркий, что заслепил глаза, выступили слезы. Ауруг сделал пасс рукой, и шарик понесся вверх, остановился высоко в небе, и сиял там словно звездочка.

— Ух ты, — запрыгала я, хлопая в ладоши. — Звезда, звезда!

Ауруг довольно улыбнулся на мой восторг. Сделал еще один шарик и запустил вверх, потом еще и еще, пока на небе хаотично не расположилось скопление звездочек.

— Все, — выдохнул Ауруг. — А теперь смотри.

Звездочки запрыгали, задвигались в смешном танце.

— Они танцуют, — хихикнула я.

Затем Ауруг простер руку и как будто начал двигать звезды. Нарисовалась человечья мордашка, а под ней оставшимися звездочками образовалась подпись: Нея.

Я смущенно фыркнула:

— И совсем не похожа. На мартыху какую-то.

— Это новое созвездие. Нравится? — повернулся ко мне Ауруг.

И так хвастливо выпятил грудь колесом, что я еле смогла сдержать смех.

— Очень, — честно сказала я.

— Оно провисит до утра. Но завтра я придумаю что-нибудь новое.

— Вот бы нам такой светлячок на черную лестницу. Постоянно там кто-нибудь ноги ломает в темноте. На днях Ларпуша вот подвернула, еле ходит.

— Ларпуша твоя там пьяная с кавалером обжималась, вот и подвернула, — недовольно сказал Ауруг.

Ему не нравилось, что я всегда перевожу магию на практичный лад. Он мне тут о звездах, а я о черной лестнице. Я не хотела его расстраивать, поэтому снова посмотрела на небо.

— Такие яркие! Как настоящие! Жалко, что исчезнут, — чтобы сделать ему приятно восхитилась я.

— Ничего, я поупражняюсь и когда-нибудь зажгу настоящие. Они будут висеть всегда-всегда. Одну я подарю тебе, и ты будешь знать, что она светит только для тебя.

— Зачем только мне? — удивилась я. — Пусть всем светит. Пусть все порадуются.

— Потому что я так хочу, — как обычно логика у Ауруга была своя, особенная. — Что ты вся издергалась? — присмотрелся он ко мне.

— Так чешется же! — пожаловалась я и снова почесалась. — Мы на болото ходили, мошкара покусала.

— Так мазь есть, почему не сказала?

— У тебя есть, у нас нет, — завредничала я.

— Можно подумать, я тебе когда не давал. Пошли, а то исчесалась вся, никакого удовольствия с тобой стоять, — заворчал он.

— Мне, а еще Брилке, Залке, Павлишке, — перечислила я.

Ауруг вздохнул.

— Посмотрим хватит ли на всех. Вообще-то, я только с тобой готов делиться. Но ты ведь все равно поделишься?