Но главное таилось еще в том, что о своих ощущениях и мыслях Аллилуева не могла никому говорить.
Потому и здесь, в церкви, когда речь зашла об исповеди, то есть о признании во всех грехах и прочих вещах, о которых лучше не упоминать никому из тех, кто в дальнейшем может стать источником информации, она решает уйти и из-под власти креста.
И если исповедоваться, то только перед Жемчужной.
Та не только умеет держать язык за зубами, но и обладает тем удивительным пониманием, которым наверняка не владеет ни один священник в мире.
4
Сталин всегда знал и помнил, что незамеченности не бывает.
Есть снисхождение, которое сходит за незамеченность.
А все, кто его окружали, кто вокруг гуртовались и даже табунились, считали, что своей продуманностью он вытравил из себя примитивные, не имеющие высокого смысла чувства, и всячески давали понять Надежде, что она – жертва.
Точно такая же, какой является личинка бабочки, оставленная без присмотра на дереве, где может быть запросто склевана какой-то, даже самой беспечной, птицей.
Сталин подыгрывал всему этому.
Если кто-то его и понимал, так это Полина Жемчужная.
Сам Молотов же знал, но не более того.
На одну совместную вечеринку именно Полиной были приглашены три стихотворца.
Двое – рода мужского.
Одна – женского.
Поэты были – разные.
Что постарше являл собой некую всякость, то есть писал на разные темы и любым размером.
Второй – помоложе – был чистым лириком с небольшой примесью самоиронии.
Поэтесса же представляла из себя загадку, кроме одной, что была супругой молодого.
И именно ее попросили первой прочесть стихи.
И она, малость пожеманясь, начала:
Я нежностью себя тешу,
Невывернутой наиспод.
Хочешь, флаг белый повешу
У наших ворот?
Хочешь, других забуду,
Как ты про меня забыл?
Хочешь, прильну не к блуду,
Чтоб обуздать остуду,
А к песням, что ты
Сложил?
Громче всех захлопала поэтессе Надежда. И, с сожалением, глянула на Сталина с Молотовым, которые в эту пору говорили о каком-то договоре.
И в это самое время к столу, по-собачьи виляя хвостом, приблизилась кошка.
И молодой поэт воскликнул:
– Какая лукавая киска!
Жена глянула на него так, словно он лишил девственности Эйфелеву башню.
Кстати, она сама напоминала подобное сооружение, поскольку была почти вдвое выше супруга.
Молодого долго упрашивать почитать стихи не пришлось.
Он, насколько позволял рост, возвысился над столом и начал:
Если б меня спросили.
Если б спросили меня,
Какую б я долю осилил,
Среди рокового огня?
Я бы сказал: поэтову,
Я бы сказал: ее.
И ей посвящено поэтому
Существование свое.
По задумке Полины – это был, видимо, залп.
Тем более, что Сталин с Молотовым, попридвинувшись к столу, явно прислушались к такой громогласной заявке.
И тут поэтесса сказала:
– Не при супруге будь сказано, но он один из тех, который много обещал…
– И ничего этого не оправдал! – подхватил муж.
Но вдруг, без позволения на то, стихи начал читать пожилой поэт:
Ты революцию не рожала.
Она родилась от огня.
Ты только опережала
Мелодию ночи и дня.
И их в стихи загоняла
Почти, как отару овец,
И голову подставляла
Под скромный пастуший венец.
А кто-то громкое время
Распарывал так, как мог.
И уверял, что бремя
Несет на планету Бог.
И падали колокольни,
И наземь летели кресты.
И гнали в каменоломни
Таких, как ты.
Первой передернула плечами Жемчужная, заметив, что бутылка, которая стояла перед поэтом, пуста.
Но Сталин вдруг расслабился усами.
Не улыбнулся и даже не усмехнулся, просто сотворил непонятное преобразование на лице.
И попросил:
– Прочтите что-нибудь еще.
– Менее ядовитое, – подсказала поэтесса.
Пожилой ничего на это не ответил.
И даже, показалось, что решил проигнорировать просьбу вождя. Но именно Сталин уловил, что ему надо.
Сам лично налил стопку водки и – двумя пальцами – подал стихотворцу.
Тот выпил, не закусывая, и начал:
Душу казню на бумаге Я.
Что-то в этом – топорное,
Рядом – белая магия,
Рядом – магия черная.
И между ними – зародышем,
Нежным сперматозоидом,
Некой породы уродыша
Мается тень гуманоида.
Того, что погряз в обещании
Вырасти и прославиться,
Того, кто привел к обнищанию
От непомерной зависти.
А черная магия давит все
До самой кончины и дальше,
Лишить его главной радости,
Хотя б умереть без фальши.
С этими строками он встал и двинулся на выход.
И единственным, кто аплодировал ему вслед, был Сталин.
5
Атеистический ум религиозней любого другого, до фанатизма погрязшего в безнадежно-наивной вере.
Но одно не учитывается безусловно: атеист тот, кто стоит перед пустотой как при жизни, так и после нее.
Хотя ему и претит считать, что он сперва произошел от амебы, чтобы стать обезьяной, а потом, пройдя через все хитрости и повороты природы, наконец сделается человеком.
И сразу настолько умным, чтобы просчитать свою сущность от зачатья до понимания того, что смерть есть последняя субстанция запрограммированного существования.
Бухарин особенно не размышлял о том, о чем сейчас идет речь. Хотя и был стопроцентным атеистом.
Но безбожие его не было воинствующего толка.
Он просто знал, что его ожидает на этой земле, а о загробной жизни не задумывался по банальной причине, что ее нет. И суеверен он был тоже не настолько, чтобы шарахаться от перебегающей дорогу черной кошки.
И все же что-то было, что как-то исподволь, но сеяло в нем сомнения.
Не перебежала дорогу, а этак торжественно, прошествовала перед ним черная кошка, и через час или чуть больше узнал он, что умер Свердлов.
Увидел во сне пляшущего на чьей-то свадьбе Маяковского. Как тут же был сражен известием, что тот пустил себе пулю…
– Куда? – спросил самого себя Бухарин. Ибо насмерть забыл, куда пустил себе Маяковский пулю в сердце или в лоб. И это его размышление прервал стук в дверь.
– Вам письмо.
Конверт был неряшлив, как давно не знавший домашнего уюта человек.
Вскрыл.
Один листок.
И – тоже цвелой – бумаги.
И – стихи.
Не все забыто, что потеряно,
Лишь время гложет, как вампир, –
Вчера молился ты на Ленина,
А кто сегодня твой кумир?
