– Это если друзья не понимали его жизни, – чуть подправил его утверждение Лука.

– А правду говорят, – вопросил странник, – что даже глупость от нас не зависит? Она тоже прописана неким генетическим кодом?

– Глупость – это то, что человек позволяет сделать себе сам. Ведь вряд ли кто-то может сказать, что какой-то аховый поступок был написан у него на роду. Это все находится в уголках банального греха.

– А если судьба становится поперек дороги, – снова залюбозначил странник, – так лучше сменить судьбу?

– Как можно сменить то, что предначертано?

Святитель чуть подумал и продолжил:

– Все превратилось бы в хаос неимоверный, как нынешняя дорога по Енисею.

– И все же вы не остановитесь?

– Конечно, – ответил Лука. И уточнил: – Чтобы не изменить Его Величеству Движению.

Странник унес в другую комнату свои вскинутые брови, где далекий голос ему подсказал:

– Что же ты не узнал о том, кто говорит, что познал женщину, наивен он или просто дурак.

На следующем станке его встречали колокольным звоном.

И он служил в местной церкви полноправный молебен.

А потом…

Даже если бы Енисей был сплошной дорогой без ледяных торосов, то вряд ли те полторы тысячи верст, что пролегли между Туруханском и Красноярском явили бы собой легкую прогулку.

Это был бы тоже «крестный путь». Но усугубленный ледяными возгромождениями, с добавлением чего-то уже совсем невиданного, делал его путем из преисподней в мир Божий.

Об этом их предупредили загодя.

– Впереди лед разошелся, – сказали встречные вертальщики. – Вам не проехать.

– А если с Божьей помощью? – сверканул кипенно-белыми зубами возница.

Лука утвердительно кивнул.

И они поехали навстречу новой неизвестности.

Нет, скорее известности, но которую, сугубо по-русски, решили игнорировать раньше, чем она возникла на пути.

И картина была сперва удручающей, а потом и ужасающей.

Удручило то, что Енисей пополам, то есть поперек, от берега до берега, разделила трещина, более метра в ширину…

А ужаснуло, что вокруг уже пошли забереги, которые образовала вода, вышедшая на лед.

– Смотрите! – вскричал возница.

И разом все увидели тонущую лошадь и рядом с нею мечущуюся женщину.

На раздумья времени не было.

Его хватило только, чтобы осенить крестным знаменем смельчаков.

А когда беда миновала, собрались на совет.

– Как вы думаете, Ваше Преосвященство? – спросил ямщик.

– Если Бог посчитает, – сказал епископ, – что мы нужны на этом свете, то он распорядится нами так, как ему угодно.

– А если нет? – уточнил ямщик.

– Я приказа не давал, – сказал Лука.

– Но его дам я!

Возница заогневал глазами.

– Только держаться что есть мочи, чтобы не выпасть во время полета.

И он диким гиканьем и арапником разогнал лошадей, и они не только перепрыгнули промоину сами, но и как пушинку перенесли возок.

Отдышивались так, словно таскали мешки.

А когда тронулись ехать дальше, то увидели, как им машет во след женщина, которую они спасли.

А вот и Красноярск.

И не столько он сам, сколько здание ГПУ.

Второй этаж.

Молоденький следователь обмакивает в чернильницу перо, долго смотрит на него и, как бы утомившись этим занятием, устало начинает:

– Итак…

И в это время дверь отворяется, и кажется, он соединен с этой дверью, потому как, скрипнув креслом, поднялся во весь рост.

Вошел, видимо, его начальник.

Сама вежливость.

Что-то сказал молодому.

Тот, кажется, щелкнул каблуками.

И вошел другой следователь, сел на место прежнего. Достал допросный лист.

С виду он не казался утомленным предстоящим разговором.

Потому формальные вопросы прошли стремительно.

Только один раз он переспросил:

– Значит, вы из дворян?

– Если не возражаете, – ответил Лука.

– Ну а теперь рассказывайте.

И Лука действительно стал рассказывать. Начал с того, что как епископ четырнадцатого октября, теперь уже прошло два года, произнес проповедь на девятый – тринадцатый стих пятой главы Первого послания апостола Павла к коринфянам, цитируя в ней данные стихи.

Следователь молчал, а Лука продолжал:

– Епископом в Туруханск я не избирался и, естественно, таковым не назначался. Я был епископом Ташкентским и еще Уфимским.

И тут он позволил себе уточнение:

– Был назначен епископом Андреем по уполномочию патриарха Тихона.

– Покойного, – уточнил следователь.

– В Туруханске, – продолжил он, – я совершал богослужения как епископ раз пять, а проповедовал за каждой службой.

– Что? – тихо спросил следователь.

Но Лука решил на это не отвечать, а именно вести рассказ дальше:

– Совершать богослужения и говорить проповеди в бытность мою в Туруханске меня никто не уполномочивал. Предупреждения о том, что я, как не имеющий прав правящего епископа, не могу совершать богослужения и проповедовать, были.

– Но?

Этот вопрос как бы поторопил подразумевающую в нем суть.

– Но эти предупреждения я считал за собственные распоряжения Уполномоченного по Туруханскому краю Стильве, так как он отказался показать мне письменное распоряжение об этом губ-отдела, которое мне представлялось невероятным.

– Почему?

И снова Лука не сбился с начатого рассказа. Он старался как можно скорее изложить суть, а уж потом вступать в полемику или простонародно защищаться.

– Вследствие чего распоряжению Стильве я не подчинился…

– Ладно.

Рука, словно в кабинете возник ветер, придавила лежащие на столе бумажки.

И когда Луке показалось, что предполагаемый ветер стих, он продолжил:

– В бытность же в ссылке в Енисейском районе, с восемнадцатого января тысяча девятьсот двадцать четвертого года, до последних чисел июля того же года, функции епископа выразились в совершении двух богослужений и рукоположений двух священников.

Лука, чуть преотдохнув, продолжил:

– Уполномочий на рукоположение священников я ни от кого не имел.

– Так!

По кабинету снова прошел предполагаемый ветер.

Но такой силы, что он смыл следователя с его места.

И загнал куда-то в угол.

Что он там делал, епископ не знает. Но вернулся с чуть встопорщенными бровями, может, даже потерся ими о что-то щеконное.

А Лука продолжил:

– Возвращаясь из Туруханска по телеграмме епископа Амфилохия, в город Енисейск, я совершил три литургии и три всенощных, а также рукоположение двух священников, а именно…

Зазвонил телефон.

Разговор был долгим.

И, как показалось епископу, не очень уже по существу.

Потому последняя часть допроса состояла, как это, видимо, полагалось, из вопросов и ответов.

– Так сподручнее, – сказал он. – А то кажется, что вы нас в чем-то обвиняете.

И в это время зашел заместитель начальника ГПУ.

Через плечо своего подчиненного прочитал протокол, потом, словно опять начнется тот самый невидимый ветер, прижал листки к столу.

Но это, оказалось, для того, чтобы компактно ссыпать их в ящик.

А дальше произошло то, чего Лука не мог не только предположить, но выдумать, то есть нафантазировать, начальник отшагнул к окну и, показывая на обновленческий собор, сказал:

– Вот этих мы презираем, а таких как вы – очень уважаем.

Лука опешил.

– Значит, я свободен? – спросил он.

– Более того, даже безусловно.

– И могу ехать в Ташкент?

– Естественно.

Вагин сощурился так, как это мог делать только он, наслоив на веки еще и брови.

– А ты кто, чтобы меня учить? – спросил он Фрикиша.

И тогда тот вынул тот самый мандат.

И Вагин – свял.

– Так ведь велели… – начал он.

– Заряжай все, что только есть, – поняв, какое произвел впечатление, зачастил Фрикиш. – Находи свидетелей, пусть даже ложных. Оживи память тем, кто кое-что подзабыл. Мы должны выпустить этого епископа не с крестом, а с камнем на шее.