Он вздохнул и возжег погасшую было трубку. Но курить не стал.

– И это все? – чудаковато спросил Ворошилов.

– Нет! – ответил Сталин и, переломив в пальцах спичку, закончил читать:

– О! Как здорово про собаку ввернул! – вскричал Ворошилов.

А Бухарин повторил:

– «Но для женщины прошлого нет». Тут – не возразишь.

– А хоть чье это, узнали? – спросил Сталин.

И двое из троих – это Бухарин и Молотов – кто хорошо учились в школе, первый раз слукавили перед Сталиным.

Подыграли ему своим мнимым невежеством. Ибо знали это стихотворение с поры, когда все подобное запоминалось стремительно. И только Ворошилов думал, что Сталин прочитал что-то из Демьяна Бедного.

– А теперь он нас клянет и устно и письменно, – сказал Сталин.

И двое из троих спросили, кого он имеет в виду.

И он погрозил им своим узловатым пальцем.

– Наши дни он назвал «окаянными».

– Так это же Бунин, – докончил свое притворство Бухарин. – Такой русский и такой далекий от нас.

– Да Горький тоже не ближе, – буркнул Молотов.

– У того причина, – сказал Сталин.

Гитлер уже не помнил, на каком выступлении он изрек:

– Партия без денег, все равно что иллюзионист без рук.

В контексте общей речи это не вызвало особых эмоций.

Кто-то закивал. Кто-то ногой притопнул. В знак согласия, что так оно и есть.

Но где-то внутри едва означившейся системы были люди наиболее дальновидные и, естественно, алчные. Они просчитали завершение круга, когда он еще значился запятой.

И одним из таких провидцев был руководитель «Союза баварских промышленников» Ауст.

Гитлер даже не подозревал, как внимательно следили за его политическим развитием «люди в сером», как в народе звали тех, кто шуршал купюрами, чтобы вложить их порой в безумные проекты.

Поэтому после того как будущий фюрер намекнул о том, как в любом строительстве важен фундамент, так во всяком начинании главенствует финансовая подпитка, два представителя «Союза баварских промышленников», уже упомянутый директор Ауст и юрисконсульт этого же концерна Куло, сошлись в одном уютном месте, чтобы за чашечкой того, что разгоняет кровь, и за рюмкой того, что стимулирует мозги, подумать на темы, которые всегда неиссякаемы, когда речь заходит о будущей выгоде.

Ауст был глыбисто прямолинеен, а Куло извилисто тонок.

Если перевести бы их на животный мир, то директор напоминал хищную черепаху, а юрист ядовитую ящерицу.

– Как тебе видится будущее этого болтуна? – с присущей ему бесцеремонностью спросил Ауст.

Куло уронил взор в чашечку с кофе и сделал вид, что собирается извлечь оттуда муху.

Ему не понравилось слово «болтун».

И не оттого, что он как-то иначе думал о Гитлере. А потому как не хотел сразу подпадать под зависимость чьей-то оценки.

Потому процитировал:

Он не пояснил чьи это строки, а уже – прозой – произнес:

– В его словах много рационального.

Ауст не согласился.

– Скорее всего, напористого. Он, как горный поток, который гонит муть и камни. Так вот, булыжники так и останутся глыбами. А муть преобразуется сперва в грязь, а потом и в то, что способно сотворить запруду.

– В вас пропадает дар литератора, – простодушно заметил Куло.

– Почему же так безнадежно? – вопросил Ауст. – Ведь тебя-то я, кажется, убедил в том, что еще не положил на бумагу. – И спросил: – Кого еще можно приобщить к нашему делу?

– Вдову, – не задумываясь, ответил юрист.

И Ауст понял, что речь идет о жене фабриканта роялей Бехштейна.

– Надо начинать с музыки, – кривовато кинул свой усмех юрист.

В самый разгар беседы, грозящей перерасти в дискуссию, ибо речь шла о будущей выгоде, на пороге пивной, где все это происходило, появился крупный мюнхенский промышленник Маффей.

– Не иначе как… – сказал он, подходя и своим недосказом как бы дав понять, что знает, о чем идет речь.

– Почти что да, – тоже загадочно ответил ему директор.

При третьем собеседнике возникла конкретика.

– Поставив на гончих, не забудьте про борзых, – сказал Маффей и положил перед директором список потенциальных вкладчиков в фашизм.

Ауст прочитал вслух:

– Арнольд? Так он за один пфениг удавится.

Так директор отозвался о крупном фабриканте Рехберге.

Но Маффей не согласился:

– Но он только за свои дрожит.

– А чьи же пойдут в казну партии? – поинтересовался Куло.

– Магнатов Рура.

Оба озадаченно замолкли. Наверно, каждый вспомнил об Арнольде то, что, как говорится, не лежало на поверхности. В списке, помимо Арнольда, оказались и еще два довольно состоятельных человека – это Горншц и Грандель из Адгебурга.

– Но одна проблема с нас снялась самым неожиданным образом, – произнес Маффей.

И никто не спросил, какая именно, зная привычку Маффея говорить в подобной манере. И они не ошиблись, не задав вопроса, потому как он продолжил:

– Розенберга, – и все поняли, что речь идет о шеф-редакторе крупной газеты, – взялись финансировать люди, которые не захотели озвучивать свои имена.

– Значит, евреи! – рубанул Ауст.

– Возможно, – уклончиво ответил Маффей.

И тут к их столику приблизился мальчик с запиской наперевес. И отдал он ее почему-то Куло.

– Что там? – нетерпеливо поинтересовался Ауст.

И Куло темнить не стал:

– «Общество Туле» пожертвовало на Гитлера сто тысяч золотых марок!

– Эти мошенники? – почти взвился Ауст.

– Да и откуда деньги у чародеев? – вопросил Маффей.

А общество это действительно не было особенно на виду, поскольку больше чернокнижило, чем вело какие-либо дела.

– Кто-то через них закачивает по общему назначению деньги, – произнес Куло.

– Скорее всего, евреи, – опять, второй уже раз, повторил Ауст.

Этот год наступил трудно. Он как бы цеплялся за тот, что только минул, словно люди, пережившие его, не дострадали какую-то малость, не испили до конца горькую чашу горя.

Но особо наставал двадцать пятый год в Царицыне.

Это в городе, который пропустил через себя столько событий, что их хватило бы на обозначение целого государства.

Сейчас тут, почти взаимодействуя, существовало три вида власти. Одна, официально поименованная, что есть советская. Эта власть каждый предстоящий день утверждалась новыми понятиями. Потому горожане, веруя или не очень, что великое впереди, чувствовали на себе гнет какой-то обреченной непосильности.

Поэтому велись разговоры типа:

– Прищепки не подорожали?

– А зачем они тебе?

– Чтобы рот зашпилить.

И собеседник не спрашивал зачем.

Официальная власть не любила, когда кто-то излишне дотошничает и этим самым не дает ей сосредоточиться на чем-то главном. Если упомянутые ранее три власти отождествить с сутью, которая характеризует человека, то советскую власть можно было бы назвать телом, которое заведует движением, имеет массу, кровеносные и прочие там другие сосуды. Она – имеется и, куда ни двинься, и не променяется. Но, главное, работает.

Вторая власть, а она заведует сознанием, представляет из себя купипродайное царство.

Это сытая отрыжка того, что изживает себя. Но так это делает незаметно, что многим кажется, что именно этой власти не будет конца. Душою же города, как не трудно догадаться, является третья власть.

Власть сугубо тайная.